Воспоминания склеротика (СИ) - Смирнов Борис Александрович - Страница 15

ТЫ  ПОМНИШЬ, ТОВАРИЩ,  КАК ВМЕСТЕ...

      За время службы в школе я значительно окреп и поправился. В часть я прибыл уже бывалым воином в звании сержанта. И хотя мне пришлось служить с ребятами, прошедшими фронт и чувствовавшими себя «дедами», я в обиду себя не давал, а вскоре стал довольно авторитетным человеком среди не только срочно-служащих, но и офицеров, как руководитель полковой самодеятельности.

      В полку я подружился с начфизом и начал заниматься спортом в секции фехтования. С его же помощью много стрелял из пистолета ТТ в тире. Я был исполнительным и дисциплинированным воином. За время службы не имел ни одного взыскания. Но однажды чуть было его не получил. Восьмого марта 1953 года я был в наряде в качестве заместителя начальника караула. Около двенадцати часов дня начальник караула лейтенант Бахарев решил пойти в столовую, ровно в двенадцать начались траурные гудки по случаю похорон Сталина. Я поднял караул « в ружьё» и приказал дать залп в память об Иосифе Виссарионовиче. Лейтенант, не успев дойти до столовой и услышав выстрелы, бегом вернулся в караульное помещение. Я ему доложил о моём приказе. Болван -- разошелся начальник караула, – а кто будет отчитываться за патроны? Пять суток ареста!..

     Но в это время подъехала машина командира полка. Ему доложили о выстрелах в районе караулки. – Что случилось? --  как всегда спокойно спросил полковник Самсонов. Лейтенант доложил о моем приказе. – Молодец! Хоть один человек догадался, – подумав, сказал командир и, хлопнув дверцей машины, поехал к штабу. После сдачи караула я подошел к офицеру: -- Разрешите отправиться под арест? – Иди лучше ко всем чертям! – В сердцах сказал лейтенант. И я пошел.

      Имея право на отдых после наряда, я с моим приятелем Володей двинули через известный всем солдатам полка проход в проволочном заграждении, окружавшем часть, на вокзал в буфет пить пиво. Это называлась самоволка. Но в авиачасти нравы были не очень жесткие, и такое нарушение обычно проходило без последствий, если по глупости не столкнешься лицом к лицу с дежурным по части. По дороге мы зашли в хату к Володиной девушке, очень красивой, голубоглазой с длинной косой, блондинке. На столе появилась бутылка самогона и довольно приличная закуска, как это бывало всегда, когда приходил в гости её любимый. Надо сказать, что Володя не столько любил свою подругу, сколько самогон её приготовления. Она это понимала и всегда говорила:  «мой дорогой пока дна бутылки не побачит, из-за стола не поднимется». Мы просидели за литром самогона достаточно долго, но, увидев сухое дно бутылки, поспешили на вокзал. Я много не пил, но стакан у нас в части был минимальной нормой. Остальное осушили мой приятель с подругой. Поэтому к буфетной стойке, где мелькали пивные бокалы, Володя подошел уже достаточно тепленьким. Правда, он всегда хорошо держался, и вряд ли кто мог определить, насколько этот юноша пьян. После второй или третьей кружки пива он подошел к буфетчице Моте и спросил, сколько надо заплатить за разбившийся бокал. -- Пять рублей – ответила ничего не подозревающая Мотя. Добре выпивший приятель вытащил из бумажника пятьдесят рублей и, схватив с прилавка пивную кружку, с силой швырнул её о каменный вокзальный пол. Кружка разлетелась во все стороны мелкими осколками. Мотя подскочила к пьяному клиенту и вцепилась в поднятую со второй кружкой руку. – Люди добрые, он перебьет всю посуду. В чем же я буду отпускать вам пиво? – чуть ли не в истерике прокричала она покупателям. Несколько здоровых хлопцев схватили буяна и выволокли его на перрон, где мне с большим трудом удалось уговорить их отдать совсем захмелевшего друга на моё попечение. Благо в этот момент отсутствовал военный патруль, для которого перрон был любимым местом прогулок, так же собственно, как и для поселковой молодежи.  Тяжелого и  потерявшего устойчивость приятеля я тащил из последних сил в часть. Если бы снимали эту сцену опытные кинооператоры, то полученные кадры можно было бы вставить в любой военный фильм, рассказывающий о том, как после тяжелого боя  боец тащит раненого товарища, спасая ему жизнь. Всю дорогу «спасенный» плакал и занимался самокритикой: -- Какой я мерзавец,    -- рыдая, причитал он, – мои родители чего-то от меня ждут, на что-то надеются, а я только и знаю, пить горилку, да бегать по бабам. А!!! Ты хочешь сдать меня дежурному, – вдруг поменял он тему. - Правильно! Пусть меня  судят всенародно и посадят на всю жизнь в тюрягу.

      Он договорился до того, что я, уже в умывальнике казармы, влепил ему здоровую оплеуху и сунул его голову под крепкую струю холодной воды. Он размяк, полез целоваться и плакал, пока я не уложил его на койку, благо она была на первом ярусе наших двухэтажных кроватей.

      Армейская жизнь была богата событиями, но всего не расскажешь. Однако есть случаи, которые не хотелось бы обойти молчанием. Ещё в школе, в первые дни нашей военной жизни, офицеры назначали младших командиров. Они отбирались визуально, по спортивному телосложению и тупой физиономии, максимально похожей на уголовную морду старшины. Как правило, ефрейторы оправдывали высокое доверие офицерского корпуса. Получив на погоны одну лычку, они считали себя большими начальниками, но были удивительно подобострастными и услужливыми подчиненными при появлении любого вышестоящего командира. Как-то в курилке курсанты обсуждали одного такого «командира», и я вспомнил рассказанную мне дедом притчу. « В древние времена – начал я – жил мудрый царь Соломон. Так сложилось, что бог заставил его пойти по миру с сумой. Однажды, подойдя к какому-то дому, он услышал свирепый лай цепных псов. Соломон, знавший язык зверей и птиц, спросил собак, почему они на него лают, ведь он не вор, он только подошел попросить милостыню. - На что псы ответили: - а мы иначе не имеем права, ведь именно за это нас кормят.

     Соломон согласился с ними и пошел на свалку в надежде найти там какую-нибудь пищу. Но вдруг, откуда ни возьмись, появилась маленькая паршивая собачонка и начала лаять на царя. Соломон возмутился: - Ну, я понимаю цепных псов, у них служба такая, а ты чего тявкаешь? -  А если я тявкать не буду, – ответила шавка, – меня не примут в собачью свору». Ребята дружно засмеялись, поглядывая на командира отделения. Как ни туп был ефрейтор, все же понял аналогию и не мог мне простить этого до самого конца обучения в школе.

      Будучи городским жителем, я не знал некоторых простонародных слов. Однажды, во время дневного отдыха, раздалась команда «тревога!!!» Мы вскочили с коек и, на ходу одеваясь, бежали за своими карабинами. Я,  успев надеть шинель только на одну руку, с ремнем на шее и шапкой набекрень, одним из последних, бегом спускался по лестнице. Навстречу мне поднимался зам. комполка подполковник Косолапов. – Шел солдат с фронта? -- спросил с усмешкой он, перегородив мне путь. – А где же сидор?

     Я, не имея понятия, что слово «сидор» обозначает вещевой мешок, бойко ответил: -- Сидор ещё одевается и бежит за мной.

     Подполковника это так рассмешило, что каждый раз, как нам доводилось встречаться, он обязательно спрашивал: ну, как там твой друг Сидор поживает? - Надо сказать, что зам. комполка по строевой части, не лишенный юмора человек и любивший подшутить над другими, сам бывал частенько смешон. Рядом с казармой стоял высокий столб с подвешенным громкоговорителем, который во всю мощь вещал Москву, если только не надо было передать что-то важное личному составу. Так вот, подполковник Косолапов каждый раз, проходя мимо, останавливался у динамика в случае, если передавали что-то очень популярное, например танец маленьких лебедей или вальс Штрауса. Он тут же «тормозил» кого-нибудь из курсантов или младших офицеров и спрашивал: - а ну-ка, братец, скажи-ка, что это там играют по радио? Очень удивлялся, если кто-либо отвечал верно, будучи уверенным, что кроме него знать это никто не может. И был весьма доволен, преподнося урок «общей культуры» какому-нибудь невеже. Однажды он остановил моего друга Аркашу Лившица в момент, когда по радио звучал монолог Гамлета «быть или не быть». А ну-ка, артист, скажи, что это там читают? – с ехидцей спросил эрудит. – Вильям Шекспир! Монолог Гамлета! Акт второй, картина третья, явление двадцать второе! – как на параде, отрапортовал курсант-шекспировед. У подполковника отвисла челюсть, он был убит наповал, и никогда больше не приставал к Аркадию или ко мне, известным актерам полковой самодеятельности, со своими викторинными вопросами.