Повести моей жизни. Том 1 - Морозов Николай Александрович - Страница 89

• Предыдущая
• 89/109
• Следующая

Все заботы сразу спали с моей души! 

Мне так приятно было разделить выпавшую мне почетную обязанность с товарищами по изгнанию, и в особенности с Ткачевым, которого я считал в легальной литературе прямым преемником знаменитого Писарева, идола молодежи в конце шестидесятых годов! Но он не обратил ни малейшего внимания на мой комплимент. 

— Мы вместе уже написали... — начал он. 

— Мы уже написали, — окончила она, — для нашего нового журнала одну прозаическую статью о нашей работе в народе... 

— И одно стихотворение, — перебил он ее, — которое производило поразительное впечатление... 

— Поразительное впечатление в народе, — окончила она. — Оно тоже будет помещено в первом номере «Работника», и уже... 

— Да, да! И уже приготовлено к набору, — перебил он. — Хотите, мы вам сейчас же его прочтем? 

— Да, да, сейчас же прочтем. Оно называется «Овцы и волки», — окончила она и, схватив со стола бумажку, начала читать: 

— Не правда ли, — перебил он ее, — какой неожиданный переход? Это мы вместе... 

— Это мы вместе придумали, и каждый новый куплет оканчивается так! —добавила она. 

— И это-то самое и производило всегда поразительное впечатление, — перебила она. — Понимаете, такой неожиданный переход к самой сути дела. 

И они начали наперебой читать мне остальные двадцать пять куплетов этого коллективного стихотворения. 

Все они были совершенно в том же духе, как и первый. Содержание состояло в том, что одна овца подслушала волков, сговаривающихся на своем совете их растерзать, и побежала рассказать другим овцам, говоря, что их, овец, много и что у них есть копыта для защиты. Оканчивалось же это стихотворение так:

У меня волосы стали шевелиться на голове от одной мысли напечатать в журнале такое стихотворение. Обязанности редактора стали представляться мне далеко не усеянными лаврами. 

«Как теперь мне быть? — думал я. — Ведь я должен буду оказать противодействие напечатанию стихотворения, написанного известным литератором Ткачевым! Это поразительно! Превосходный критик и публицист, с прекрасным прозаическим слогом, он — совсем жалкий поэт! И еще придает своим стихам такое большое значение!» 

— Ну как вам нравится? — живо спросил он меня в левое ухо. — В народе... 

— В народе, — окончила она в мое правое ухо, — это произвело поразительное, поражающее впечатление! 

Мне хотелось ответить искренне, что и на меня стихи эти производят поражающее впечатление, но, пользуясь тем, что они продолжали перебивать друг друга, дополняя на каждой фразе один другого, я благополучно избавился от необходимости дать ответ. 

Перескочив на что-то новое, они уже сами забыли через минуту, что я им ничего не ответил, или вообразили, что я вполне согласился с их обоюдными собственными похвалами своим стихам. 

Почувствовав сильное разочарование в знаменитом писателе и его супруге и определив их, к своему собственному недоумению, как отчаянных болтунов, я захотел поскорее уйти от этой супружеской четы. Мне нужно было в тот же вечер увидеться с заведующим нашей женевской типографией эмигрантом Гольденбергом. Вынув свой кошелек, я раскрыл его, чтобы достать на бумажке адрес его квартиры, и кучка золотых двадцатифранковых монет засверкала в нем. 

— Сколько у вас денег! — воскликнул он. 

— Сколько денег! — воскликнула она. 

— Около шестисот франков! — отвечал я. 

— Вам не нужно будет сразу такой суммы, — начал он. 

— Да, вам не нужно будет такой суммы! — перебила она. 

— А у нас как раз... 

— А у нас как раз на две недели недохват. Дайте нам в долг... 

— Дайте нам в долг, — перебила она, — только на две недели, пятьсот франков. Мы непременно, непременно возвратим вам ровно через две недели. 

— Да, да! Непременно ровно через две недели! — повторил он. — Как раз к этому времени нам вышлют наши деньги! Мы очень точны на этот счет. 

— С удовольствием, — ответил я, вынимая желаемую ими сумму. 

Он с живостью взял их у меня, а она у него и, вскочив, заперла в шкафике напротив нас.

— Спасибо вам! Спасибо вам! — говорил он, пожимая мне руки. 

— Спасибо вам! Спасибо вам! — повторила она, возвратившись на свое место и тоже пожимая мне руки с другой стороны. 

— Так непременно, непременно возвратим вам ровно через две недели... 

— Ровно, ровно через две недели! — повторила она. — Все, все сразу отдадим тогда. Мы очень точны. 

В этот самый момент без обычного заграничного стука в дверь к нам в комнату вошел невысокого роста крепкий шатен лет тридцати пяти с интеллигентными чертами лица и умными наблюдательными глазами.

— А вот и Ткачев! — воскликнула моя собеседница, сидевшая справа. 

— А вот и Ткачев! — повторил мой собеседник слева, указывая рукою на вошедшего. 

Я встал в полном изумлении и пожал протянутую мне Ткачевым руку. 

— А я все думал, что Ткачев — это вы, — обратился я к моему соседу. 

— Нет! — воскликнул он. — Я Николай Шебун, а это моя жена Зинаида[60]. Разве мы вам не сказали с самого начала? 

— Разве с самого же начала мы не сказали вам? — перебила его она. 

— Но это все равно, — перебил он ее, — вы можете быть спокойны насчет... 

— Пожалуйста, не будем говорить об этом! — заметил я, чувствуя неловкость. 

Ткачев, который тем временем успел прочесть несколько строк очень лестной для меня рекомендации Мышкина, бесцеремонно перебил коллективный разговор обоих супругов, сказал им: 

— Я с вами еще успею потолковать завтра, а теперь мне надо переговорить с ним. Пойдемте в мою квартиру, — обратился он ко мне и сразу направился к выходу, очевидно, сознавая полную безнадежность дождаться конца взаимно поддерживающейся речи Шебунов. 

Я пошел за ним, сильно сконфуженный за себя. Ну как я мог принять их стихотворное маранье за произведение самого Ткачева? Как я мог сразу же не понять, что такая искусственно подогревающая себя чета не может представлять из себя серьезного писателя с его женой? Но ведь квартира Шебунов была мне указана как его квартира, и они не разубеждали меня, когда я протянул им рекомендацию Мышкина, адресованную Ткачеву, а только оставили ее нетронутой на столе. 

— Вы, очевидно, ошиблись! — сказал мне Ткачев, как только затворилась за нами дверь. 

— Нет, мне указал квартиру Рождественский. 

— А, Рождественский! — сказал он равнодушно. — Теперь понимаю! Мы с ним встречались только за табльдотом в «Отель дю-Нор», и он ни разу не был здесь у меня. Но все же следовало бы лично провести вас ко мне. 

— Мне показалось, что он стесняется. 

— Совершенно напрасно. Из-за его стеснения, как я вижу, вам пришлось выдержать целую баню да еще, по-видимому, претерпеть и заем денег, если я не ошибаюсь, судя по их последним словам. 

— Пустяки! Деньги они обещали отдать через две недели, а просидел я между ними действительно целых два часа, и теперь у меня болит шея от постоянного поворачивания головы от одного к другому. Еще ни разу в жизни не видел я таких удивительных супругов. Они как будто срослись вместе и даже мыслят коллективно. 

— Да, они все делают вместе, даже стихи. Верно, они читали уже вам своих знаменитых «Волков и овец»? 

• Предыдущая
• 89/109
• Следующая