Полярная фактория - Козлов В. - Страница 16

• Предыдущая
• 16/51
• Следующая

Кто-то сказал, что „факт — упрямая вещь“. Именно, упрямая и беспощадная. На каждом шагу действительность подстерегала нашего бывшего заведующего, и факты безжалостно ставили в смешное положение. С ними нельзя обращаться небрежно.

Однако все это было бы полбеды, умей он ладить с людьми. С знающим и толковым толмачом-инструктором все само собой образовалось бы. Не боги горшки обжигают — к концу года, при желании, он об’яснялся бы с туземцами и постиг работу фактории не хуже инструктора. Даже пушное дело — наука не бог весть какая: сортов зверя здесь немного, категорий промышленного сырья тоже. Подучиться было бы вопросом простой сметливости.

Но в том-то и дело, что ладить он не умел. Решительно со всеми сотрудниками у него установились отвратительные отношения. Во всем, до мельчайших пустяков, он требовал безгласного подчинения. Ничьей инициативы не терпел, ни с чьим мнением не считался, каждый почин и всякую мысль, расходящуюся с высказанной им, принимал остро, враждебно, как обиду, как посягательство на свой начальнический авторитет. На кого бы не обрушился — моментально вскипит, кинется с криком, бранью, угрозами. И обязательно руку в карман — за револьвером. Не было сотрудника, которому он не угрожал бы то выгоном, то „пулей в лоб“.

— Пущу пулю!

Поссорился рабочий с собственной женой, — Вахмистров к нему с кулаками. Вася Соболев, добродушный и уживчивый парень, однако не стерпел.

— А ну-ка, давай! — и засучил рукава. — Морду бить — отошло, брат, время!..

— Пулю в лоб!.. Как собаку! — орал Вахмистров.

А иногда говорил это и совершенно спокойно. Например, оставляя незапертый спирт, ронял громко, хотя ни к кому в частности не обращаясь:

— Если кто тронет — пущу пулю в лоб!

Ко мне, как к профуполномоченному, поступило заявление поставить на коллективном собрании вопрос о необходимости „разоружить“ нашего заведующего. Положение было щекотливое и я его откровенно пояснил Евладову и Шарашову.

Умел быть приятным и любезным Вахмистров только с женщинами. Тут он становился неузнаваемым: шутник, рассказчик пикантных анекдотов и историй, добродушен, снисходителен…

Не знаю, был ли вопрос о смене заведующего решен заранее или встал перед Евладовым ребром, благодаря ультиматуму Аксенова, но относительно пригодности Вахмистрова к роли руководителя факторией двух мнений быть не могло. Он, конечно, не пригоден. Ни по подготовке, ни по моральным качествам, ни, главное, по здоровью. За полярным кругом руководитель предприятия должен обладать закалкой и выдержкой прежде всего. Вахмистров, беря это место, переоценил свои силы — не на север, а на юг следует ехать переутомленным работникам, с расшатанными нервами, с издерганным, измотавшимся здоровьем. Куда-нибудь под ласковое небо Тавриды, к голубому морю, на курорт, под уход хорошего невропатолога.

Как бы ни было, а этот вопрос неразрывно связан с острейшим местом деятельности Комитета Севера, в частности Комсеверпути — п о д г о т о в к а  к а д р о в!

Не ясно ли, что только при полном отсутствии нужных людей на ответственный пост заведующего факторией возможна посылка человека, не имеющего представления ни о месте работы, ни об условиях сопровождающих ее, ни о специальности, связанной с нею.

Оставляя заведующим Аксенова, уполномоченный дал ряд руководящих указаний и особенно настаивал на коллективности решений.

— Вы неопытны, у вас нет практических навыков — советуйтесь. В серьезных случаях обязательно обсуждайте! Коллектив всегда сщет тот выход, который правильнее. Имейте это в виду. Непременно советуйтесь.

В первые дни по уходе „Микояна“ сотрудниками фактории живо ощущалась заброшенность и сиротливость. Стало как-то напряженно-тихо вокруг хаты. Ни плотничьих топоров, ни песен, ни веселых перекликающихся голосов.

Под будничную домашнюю работу всяк про себя обдумывал свои мысли, по-своему перемалывал в душе настроение.

Однако постепенно это проходило — затягивала работа.

Прежде всего принялись за устройство общежития в комнате, освобожденной артелью. Повытаскали бесчисленные топчаны, нары и столики, открыли окна, затопили печи. Я вооружился деревянным молотком и конопаткой в форме лопатообразного березового клина. Свисавший из стен волосатый мох конопатил, аккуратно подрезал топором. Три женщины замесили глину и следом за мной промазывали пазы между бревен.

Работа идет дружно. Никогда в жизни мне не приходилось конопатить стены, и вряд ли городские женщины часто имели дело с глиной. Тем не менее комната помаленьку принимала жилой вид. Разводы грязных полос по стене, конечно, не ахти какое шикарное украшение. Но мы не о шиках и заботились — важно, чтобы не дуло. Ну и если не быть требовательным, то законопаченные и замазанные стены имеют вид более жилой, чем с голыми висячими космами мха.

Затем каждый для себя построил перегородку. Получилось несколько маленьких комнатушек с широким проходом посередине. В дверях и у кроватей запестрели занавесочки — беленькие, цветные. И пол чистый, и в печке потрескивает огонь — чем не жилье? Грубо, конечно, хмуро, могло бы быть благоустроенней и уютней, но, ведь, здесь Ямал — в переводе: к р а й  з е м л и!

Мы с новым заведующим Аксеновым обстраиваемся в другой половине дома — в „служебной“. Он сооружает лавку с полками и прилавком. Я — крохотную амбулаторийку — в которой и поселюсь. Размеры амбулатории, — два с половиной метра в ширину и столько же в длину. Это немного, но поместится стол, стул, койка. Шкаф составит часть одной из перегородок. По капитальным стенам приспособлю полки, доски выстругаю рубанком, чтобы выглядело почище, оклею синей бумагой — будет отлично.

Длинную и грозную зиму, как я предвижу, придется проводить преимущественно в четырех стенах, и мне хочется сделать эти стены возможно краше и приветливей. На синем цвете оклейки отдыхает зрение. Развешу карты севера. Полки и шкаф драпирую занавесками. Придется много времени проводить за рабочим столом — это предусмотрено: я запасся лампой с зеленым колпаком, низенькой, удобной.

На все эти дела ушло 22 дня. Впрочем, не целиком. Случались авральные работы, в которых приходилось участвовать то всему мужскому персоналу, то всему коллективу.

Первая работа, отнявшая у мужчин три дня, заключалась в переноске товаров из шатра в склад. Затем отрывались для похода в тундру за мхом. Его нужно было запасти на зиму для подстилки свиньям. На факторию завезено шесть породистых поросят. Одного изгрызла собака и он сдох. На остальных же мы возлагаем надежды и в смысле лакомого разнообразия стола, и в смысле приплода.

Сбирать мох — одно удовольствие. Погода отличная. Установилось полярное бабье лето. Светит и даже греет солнце, не шибко, конечно. Если бы не постоянные ветра, наносящие то стужу, то внезапный дождь, было бы совсем недурно.

С рогожными кулями через плечо, в сопровождении стаи собак, мы отправляемся на запад, к холмам. В тундре научились обходить топкие места, и добираемся до возвышенностей, не промочив ног.

На буграх стелется ягель — олений мох. Он очень красив. Тонкого ажурного, причудливого рисунка веточками, похожими на то, как мороз расписывает оконное стекло. И цвет нежный-нежный, серебристо-зеленоватый, прихотливо-изысканного тона. Это в первый год его роста, когда он наливается вкусовыми и питательными соками, которые для оленя ни с чем другим не сравнимы. В следующие годы ягель буреет, потом становится совершенно черным, жестким, как проволока. На буграх мы находим обширные площади, покрытые свалявшимися в виде шапок или блинов клубками такого черного старого ягеля. Его так много, что в каких-нибудь 3—4 часа мы набиваем все кули доверху. Мнем коленами, увязываем. Он топорщится и пружинит, однако мы уже научились набивать в куль до 25—30 килограммов.

Между прочим, старый ягель — прекрасное топливо для костра. Им пользуются в чумах туземцы. И что-то лакомое находят в нем поросята: старательно роют носами, перебирают, жуют, удовлетворенно хрюкают. Сухой и пружинный, он служит хорошей подстилкой. Свиньи спят, как на матраце, пока не смочут. Тогда вид ягеля отвратительный, грязный, черный, хуже навоза. Мы наметили собрать его на зиму до ста кулей.

• Предыдущая
• 16/51
• Следующая