Полярная фактория - Козлов В. - Страница 11

• Предыдущая
• 11/51
• Следующая

Погода прекрасная. Чуть приметно дует попутный ветер. Идем на двух лодках, гребем попеременно. Сидящий на корме рулит веслом, и так как вода мелкая, то есть возможность упираться в дно и подталкивать лодку. Это дает ход больше, чем гребля. Наша цель вообще исследовать рукав Тамбея, а кроме того, мы должны найти глину и мох, необходимые для постройки.

Пока доехали, здорово устали. Лодки тяжелы на ходу, весла кое-как срублены топором, каждый километр пути дается мозолями и потом.

Отмели досаднейшим образом раскинуты по всему прибрежью. Чтобы их обойти, надо вырваться далеко на взморье, а это составит петлю в лишний десяток километров. То-и-дело мы натыкаемся на песчаные хребтины. Гребля прекращается, весла становятся шестами, и мы изо всех сил проталкиваем лодку, отвоевывая путь буквально по вершкам. Приходится иногда лезть в воду и перетаскиваться через перекаты вручную.

Этот рукав Тамбея самый незначительный и к тому же отличается пакостным характером: мелководен, течет укрыто за холмами и вход с губы так замаскирован, что найти его очень трудно. Однако нам поудачило — сыскали русло и вошли в самое удобное время наивысшего прилива.

Фарватер реки узкий; она, конечно, не судоходна. В устье, при слиянии с губой, русло теряется в необ’ятной шири мелководья. Но чем дальше от места впадения, тем контуры берегов становятся четче, типичней. За первым же поворотом речка сбрасывает личину укрывательства и прекращает игру в прятки. Покорно и тихо она распласталась перед нами. Левый берег, к которому мы пристали, повыше и посуше. Противоположный — порос по колено травой в роде осоки. А за следующим зигзагом, наоборот, левый — понижается и в приливы залит водой, правый же — обрывист и уступами уходит в солидную высоту, метров на сто.

Как бы ни было, мы быстро выбрали место бивака, выгрузили из лодки имущество и прежде всего забросили невод, чтобы не упустить прилив.

Это уже третья наша попытка добыть рыбу. Первую я описал, вторая почти не отличалась от первой и тоже не дала улова. Здесь же на Тамбее выяснилась карикатурная несоразмерность трехсотсаженного невода со скромными размерами речки. Кроме того, колоссальная сеть абсолютно не желает поддаваться силам нашей маленькой компании.

Бились часа два, устали до полного изнеможения, промокли до нитки.

Этот третий лов оказался самым удачным: в петлях застряло десятка полтора рыб.

Мы воспряли духом — уха обеспечена!

Пока разгорался костер и женщины чистили рыбу, мы вытащили на берег невод.

И, пожалуй, именно тут, поджидая уху на берегу Тамбея, я проник в секрет, почему наша рыбная ловля так упрямо несчастлива.

Дело в том, что вся неводная сеть изорвана. Есть дыры в аршин, были даже саженные, но их зачинили. А маленьких, величиной в ладонь — без числа. Аксенов уверяет, что это пустяки и „не влияет“. Он инструктор, спец — возражать не приходится.

И все же я остаюсь при своем убеждении: рыба не ловится из-за дыр.

Я исхожу из своих наблюдений и делаю логические выводы.

Принцип неводного лова основан на том, что сеть, на всем охваченном ею пространстве воды, „ведет рыбу“. Здесь учтены инстинкт самосохранения рыбы и присущее ей свойство преодолевать препятствия не бегством вспять, а поисками прорыва, прохода. Она идет по сети, всюду упирается в крепкую нитку и доходит до отверстия мотни, откуда ей уже нет спасения. Находить проходы и прорываться, рыба большая мастерица. Плавая по дну между водорослями, камнями, корчагами и прочими заграждениями, она довела искусство преодолевать преграды и отыскивать лазейки до совершенства. Вся задача ловцов только в том и заключается, чтобы не оставить в сети ни единой щели. А у нас через каждые 5—10 саженей зияет прореха, которая якобы „не влияет“.

Я обратил особое внимание на то обстоятельство, что немногие рыбешки вылавливались нами не в мотне, а запутавшимися в петлях сети. Мотня постоянно оказывалась почти пустой.

Пока в ведерке варилась уха, мы подставляли к огню то один бок, то другой. От мокрых рубах валил пар.

До чего же, чорт возьми, хорошая рыба в Тамбее! Особенно эта, заставившая нас проголодаться и устать, хуже ездовых собак.

После ухи попили из того же ведерка чаю. Это пустяки, что он подернут жирком навара и припахивает все той же ухой.

Тундра мокра, как губка. Под полуметром сырости лед. Брезент плаща сложен вдвое — подстилка будто бы надежна. Я, кроме того, завернулся в полушубок и в нескольких вершках помаленьку горит костер. Но все это, в конце-концов, не спасает: холодок проникает откуда-то из-под брезента, телу зябко.

Все спят. На полчаса и меня одолела тяжелая дремота усталости, но разутым ногам стало так холодно, что я очнулся.

Ночная гнусь исчезла, наступило утро — предсолнечный час. Зеленая тундра казалась чисто умытой, ярко сочной. Клочками кой-где клубился туман. У ног чуть плещется речка: прилив гонит воду вверх против течения, и она в борьбе урчит. В осоке копошатся и гомонят выводки водяной птицы. Покой и мир… Для полноты картины не хватает лишь человеческого жилья — каких-нибудь нескольких изб по скату хотя бы вон того холма, или стада коров, уткнувших морды в пышную траву. Хорошо, конечно, и так, как есть, но уж очень пустынно. Мох мы нашли быстро. Его столько в ямальской тундре, что для вывоза потребовались бы сотни буксиров, подобных „Микояну“. За ним на Тамбей не стоило ехать. Бесчисленные мшанники мы обнаружили в двадцати шагах от фактории. Но глины так и не сыскали, хотя и она, конечно, есть.

Зато уток набили с десяток в каких-нибудь полчаса. Делается досадно на эту глупо-доверчивую птицу, когда она подпускает охотника на несколько шагов.

Однако нам некогда заниматься охотой. Поднимался ветер, по губе разошлась волна. Оставив лодки на якорях, а просохший невод уложив на берегу, мы пешком двинулись в обратный путь.

Это была знатная прогулка. Встречное солнце слепило нам глаза, встречный ветер мехами вздувал наши легкие. Казалось, что ямальское утро смеется и шалит, забыв на час про свою полярную скупость на ласки.

Хорош Ямал в этакие деньки северного лета!

С утра 17 августа мы работали в одних рубашках. День прекрасный, тихий, теплый. Накануне вновь неудачно пытались ловить рыбу все тем же дырявым неводом и с дневным отливом принялись за уборку сети. Вешала у нас простейшие — из крепких жердей, составленных козлами. На них мы развешивали мокрый невод. Вдруг сразу потемнело. Именно сразу. В каких нибудь 10—15 минут великолепный день померк, солнце потускнело и перестало греть, вода насупилась, бухта словно вспухла.

Я даже не понял, откуда взялся туман: сверху ли из воздуха, или снизу от мокрой тундры, но он заклубился космами и поплыл низко над землей — жутко-холодный, пронизывающий до костей.

А через полчаса творилось чорт знает что. Ветер, в буквальном смысле слова, ревел. Срывался временами дождь, и с такой силой хлестал, что телу больно, как от розги — трудно выдержать.

Губа взбесилась. На песчаный берег волны кидаются с грохотом и гулом. Бухта, как огромный котел, кипит чудовищными валами, обгоняющими и рвущими друг друга в клочки.

Наш намокший брезент шатра весит никак не меньше полусотни пудов, и все же его полотнищами ветер треплет, точно носовым платком. Надо иметь крепкое тело и сильные ноги, чтобы сопротивляться такому урагану. Зато по ветру я бежал к шатру быстрее зайца и, вероятно не сумел бы остановиться, если бы не ухватился обеими руками за козлы подпорок.

Вот он — полярный шторм!

Дождь сменяется изморозью, изморозь туманом. Все это, чередуясь в дьявольской чехарде, с воем и свистом несется куда-то на адский шабаш. Грозы, как мы ее знаем, — с молнией, и громом, нет. Но беспрерывно уши разрывает гул, рев, тяжкие, глухие удары, словно из всего полуострова выколачивают душу.

Мы забились по койкам, укутались в разное барахло, прикрылись плащами. Шатер точно решето. Отовсюду дует, плюется, брызжет.

• Предыдущая
• 11/51
• Следующая