Тимкины крылья - Курбатов Константин Иванович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/30
• Следующая

Феня прикрыла свое оконце и твердила в оставшуюся щель:

— Иди, Руслан, иди. Честное слово. Сейчас еще Суслов придет. Не хватало, чтобы ты еще с ним сцепился!

И Руслан не стал дожидаться капитана медицинской службы Суслова. Руслан надел фуражку с белым чехлом, вскинул к козырьку вытянутые пальцы, щелкнул каблуками и пропел:

— «Ты не печалься, ты не прощайся, я обязательно вернусь!»

Во человек! Ему двое суток ареста, а он хоть бы хны! И поет еще.

Тетка в кирзовых сапогах вышла от зубного врача с крепко стиснутыми челюстями. Голову она держала, как все равно Феня на танцах, будто несла на макушке кувшин с водой. С краю рта у нее торчал кусочек ваты.

— Следующий, — выглянула из своего кабинета Алла Францевна. — А Русланчик где? Если я не ошибаюсь, мы лишились его визитов на целых двое суток? Кто следующий?

Лицо у Аллы Францевны как на контрастной фотографии. Чернющие волосы и брови, ярко накрашенные губы и совершенно белая, с синеватым отливом кожа. Во рту у нее поблескивал золотой зуб.

— Следующий есть? — блеснула золотым зубом Алла Францевна. — Или вы не ко мне?

Про Аллу Францевну говорили, что она великий стоматолог. Но мы-то своими ушами слышали, какой она великий. У нее в кабинете даже стрелок-радист Евстигнеев и тот мычал.

После всех этих мычаний, воплей и рычаний мне уже было не до воспитания смелости. Мне нужно было немного передохнуть. Я не мог без передышки лезть сразу от Серкиза к Алле Францевне.

— Давай, чего же ты, — подтолкнул меня Эдька.

Я опустил голову.

— Вот он следующий, — сказал Эдька. — Только он стеснительный очень.

— Ай-яй! — сказала Алла Францевна. — Как начальника штаба обливать, так ты не стесняешься, а тут сразу застеснялся.

Про тот случай теперь уже весь остров знал. У нас новости на одном месте не залеживаются.

— Заходи, стеснительный, — сказала Алла Францевна.

Я вздохнул и зашел. Кресло походило на уставшего робота, который присел отдохнуть на перевернутый конус с винтом на макушке.

— Прошу, — пригласила Алла Францевна.

Я взгромоздился к роботу на колени. В глаза мне ударила яркая лампа.

— Повыше, — сказала Алла Францевна. — Вот так. Какой зуб?

Она застучала по зубам железякой. По каждому зубу в отдельности. Стук отдавался в затылке. У меня заныли сразу все зубы. И заодно в животе. Но, собственно, после грохота, который устроил Серкиз, мне было уже не так страшно. Что такое выдернутый зуб по сравнению с Серкизом? Детские игрушечки.

Она еще постукала железякой по зубам. Потом поковырялась в них каким-то крючком и спросила:

— Больно?

— Э-э, — сказал я.

Я не умел говорить с открытым ртом.

— Совсем не больно? — спросила она.

Я закрыл рот и сказал:

— Совсем.

— Худо твое дело, — вздохнула она.

— Почему? — испугался я.

— Раз уже не болят, удалять нужно.

— Удалять?

— Да, четыре штуки.

— Сейчас?

— А когда же? Иначе возможно заражение.

Она бренчала в эмалированной ванночке инструментами. Ванночка была изогнута, как фасолина. У меня под лопаткой забил тревогу мускул.

— Они вообще у меня никогда не болели, — признался я.

— Открой рот, — сказала она.

— А вы без замораживания?

— Открой рот.

— Тетке так с замораживанием.

— Открой рот, тебе говорят! Тут больно?

— М-м…

— Врешь, совсем не больно. А тут?

— М-м…

— Плюнь сюда.

Я плюнул роботу в круглую ладошку с дыркой.

— Больно было?

— Не.

— Вот твой зуб, — сказала Алла Францевна. — Молочный. Он мешал расти другим. Держи на память.

— И всё? — удивился я. — Уже выдернули?

— Всё. Остальные твои зубы можно экспонировать на выставке.

Эдьки с Киткой в приемной не оказалось. Они поджидали меня на лестнице. Дверь на лестницу была открыта.

— Как? — спросил Эдька.

Я молча разжал кулак и показал им выдранный зуб.

— Хо-хо! — сказал Эдька. — Загибаешь. Не на тех напал. Теткин, наверно, подобрал.

— И без замораживания, — сказал я, подставляя им открытый рот. — Нате.

Они заглянули мне в рот, но особого удивления не выразили. И больше всего Эдька.

— Подумаешь, зуб! — брезгливо поморщился Эдька. — Вот Барханов Сервиза отбрил — это да.

Он завел разговор про Руслана Барханова. Специально, конечно, завел. Чтобы меня принизить. А Китку на какой хочешь разговор завести можно. Кит каждое слово за чистую монету принимает. Разные там тонкости и ехидства доходят до него, как до козла Назара.

Я не стал лезть в их разговор со своим зубом. Я завернул зуб в бумажку и спрятал в карман. Мы отправились в холостяцкую гостиницу навестить Руслана Барханова, который сидел под домашним арестом. Хотя Руслан Барханов и неунывающий человек, но все равно сидеть одному под домашним арестом не очень-то весело.

На крыльце гостиницы сметала со ступенек мусор уборщица Параня Цитрамоновна.

— А откуда ж он тут? — сказала Параня Цитрамоновна. — Как утром ушел, так и не приходил.

Вот тебе и двое суток домашнего ареста!

Мы уселись на приставную лестницу, которая лежала набоку у стены. Такие лестницы всегда внизу широкие, а наверху узкие. Я сел выше всех, Эдька — рядом со мной, но чуть ниже, а Кит еще ниже.

Параня Цитрамоновна выскребала каждое пятнышко на крыльце. Скобу, о которую счищают грязь с подметок, она даже кирпичом подраила.

Почему Параню Цитрамоновну зовут таким странным именем, никто не знает. Прилипло к ней это имя с легкой руки Руслана Барханова. А она не обижается, хотя в Сопушках у нее давно уже гоняет по улицам и задворкам голопупый внук Федор.

Руслана мы так и не дождались. Он не появился и тогда, когда офицеры стали возвращаться с аэродрома. Я уже начал подумывать, не заменил ли ему Серкиз домашний арест гауптвахтой. Но тут пришел Сеня Колюшкин и сказал:

— Он, кажется, в бильярд играет.

Руслан действительно оказался в Доме офицеров. Он лежал животом на борту бильярда, качал, словно насосом, кием и говорил:

— Девятка дуплетом в угол.

Кремовые шары щелкнули, раскатились по зеленому сукну, и «девятка» в угол не пошла.

— Пять в середину, — сказал Русланов друг лейтенант Тарас Коваленко.

Коваленко с его невысоким ростом играть было трудней, чем Руслану. Но он не сдавался. Встав на цыпочки, он так тянулся за шаром, что прямо из кителя вылезал. А красные от напряжения залысины на лбу блестели у него капельками пота.

Вокруг зеленого стола толпились офицеры. Дым от папирос клубился такой, что Эдька сразу подался на улицу. Еще бы! Пропахнешь тут этим дымом, а потом доказывай, что ты не верблюд. Раз от тебя пахнет, значит курил. Эдьке от его мамочки, Веры Семеновны, один раз уже досталось за такое дело. И заодно с ним я тоже несколько лекций прослушал. Не мог же Эдька, по ее мнению, курить один. Только со мной!

«Пять» в середину у Тараса Коваленко тоже не проскочил.

— Семь в угол направо, — сказал Руслан Барханов.

Руслан играл себе в бильярд, точно никто не давал ему домашнего ареста и на свете не существовало никакого подполковника Серкиза. Чихал он с десяти тысяч метров на всех подполковников Серкизов.

Но на кино и танцы Руслан все же не остался. Он поговорил о чем-то с Феней и ушел. Сразу было заметно, что он не очень охотно ушел. С Феней разговаривал и даже не улыбнулся ни разу.

И теперь мы сидели в зале за грудой стульев и смотрели, как предательница Феня выписывает ногами кренделя с Сеней Колюшкиным.

Нужно было что-то предпринимать. Эдька сказал, что предпринимать лучше всего мне, потому что Феня не его сеструха и не Киткина.

Мы пробились сквозь толпу в фойе, где стоял под стеклянным колпаком дяди Жорин эсминец. Над эсминцем висел вышитый Феней портрет Героя Советского Союза лейтенанта Грома.

Мы выбрались на улицу. На улице хоть можно было дышать после душного зала. Эдька вызвал ко мне Феню. Я увел Феню к кустам и сказал:

— Как же тебе не стыдно?

• Предыдущая
• 9/30
• Следующая