Тимкины крылья - Курбатов Константин Иванович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/30
• Следующая

Массалов опустил стакан к столу, но не поставил его. Спросил:

— Чего не стыдно-то?

Голос у него грохотал так, словно он разговаривал с Котловым через речку.

— Эх, сказал бы я тебе! — проворчал Котлов. — Поехали, ребята. Ладно.

Массалов выпил вместе со всеми и утер ладонью толстые губы.

— Выходит, ему Коваленко стыдно было бросать? — проговорил он. — Так? Один штаны пачкает, а другому за него стыдно. И он от стыда на тот свет отправляется? Так?

Начальник ПДС свободно перекрывал своим голосищем шум в насквозь прокуренной комнате.

— Иди ты, — огрызнулся Котлов, — знаешь…

— Кончай, Массалов! — закричали офицеры. — На примере Коваленко ты нас в штабе повоспитываешь.

— Я не о Коваленко, — сказал Массалов. — Я о другом. Жора второй класс имел, звеном командовал, других с парашютом сбрасывал. Так? А сам он сколько раз прыгнул? Вот вам и результат. Что-то он не очень на прыжки рвался. Все так вот больше.

Массалов показал рукой в точности как дядя Жора, когда мы возвращались из бани. Он словно подслушал наш тогдашний разговор. Меня даже в жар бросило. От стыда. И от злости.

— А что? — сказал Массалов, оглядывая притихших офицеров. — Может, не так?

Руслан поднял от аккордеона щеку, рывком сжал мехи. Они рявкнули басами.

— Это ты к чему же клонишь? — с угрозой спросил он.

— К тому, что наставление по производству полетов кровью нашего брата написано, — сказал Массалов.

— Ну?!

— И в нем точно сказано, где и когда оставлять самолет.

— НПП, значит, вспомнил? — проговорил Руслан. — Пунктик такой-то, параграф такой-то…

— Ребята, действительно, нашли время тоже! — закричали офицеры.

— Самое время вообще-то, — уперся Массалов. — Под крылышко голову спрячете — завтра слова похороны будут… Мы не за ради удовольствия прыгаем. Плесни-ка, — Он протянул соседу стакан.

— Может, хватит? — подозрительно взглянул на него пан Дручевский.

— Да я что, спьяна, что ли? — удивился Массалов.

— Тогда заткнись! — бросил Руслан. — Пока не поздно. Налейте ему, ребята.

— Я не про Жору, — сказал Массалов. — Я его не хочу обидеть. Не думайте. Он со мной всегда откровенным был. И поэтому я его знаю. И сейчас бы он меня тоже наверняка поддержал. Не Коваленко Жора спасал, а… растерялся он…

— Ты заткнешься в конце концов или нет?! — вскочил Руслан. На груди у него дрожал мехами аккордеон.

— А ты, может, иначе думаешь? — ехидно поинтересовался Массалов.

— Все иначе думают, — угрюмо произнес Колюшкин, вылезая из-за стола. — Все! Понял. Только некоторые — по-другому, которые у нас слишком храбрые.

Он в упор смотрел на Массалова, словно подыскивая повесомее слова. Потом махнул рукой и боком стал пробираться к двери. У двери оглянулся:

— Если бы Жора сам о себе сказал, что струсил, я бы не удивился. Про себя — не каждый такое отважится сказать. Про других — этого у нас навалом. Особенно после драки.

Он зло хлопнул дверью.

За столом зашумели. Меня больно прижали к спинке кровати с тонкими прутьями. Я выскользнул под стол и полез между ног к выходу. Я тоже не хотел сидеть с этим Массаловым. Я бы на месте Колюшкина ему бы еще и не то сказал.

В голове у меня гудело, а пол клонился то в одну сторону, то в другую. У стены под койкой лежали пустые бутылки. Пол падал от них горкой. Они лежали на самом верху горки и не катились. Из кармана у меня вывалился вопросительный знак. Я подобрал его и полез дальше. Выбравшись из-под стола, я стукнул вопросительным знаком по столу и заорал на Массалова:

— Врете вы! Ничего он не растерялся! Врете!

Кажется, я попал по блюдцу с окурками. Окурки полетели за все стороны. Я еще больше разозлился из-за этих окурков.

— Он за Коваленко боялся! — орал я. — Ему Коваленко было жаль! Он смертью храбрых погиб!

Офицеры молча смотрели на меня, а я орал и лупил суком по краю стола…

Руслан догнал меня у Гнилого пруда и стал доказывать, что не надо обращать внимания на Массалова.

— Мало чего он ляпнет по пьянке.

В голове у меня гудело, как в распределительной трансформаторной будке. Дождик уже не сыпал, но небо по-прежнему было серым и низким. В зеленой чаше пруда надрывались к дождю лягушка. Над ясенем, перелетая с ветки на ветку, гомонили галки.

— А чего это Феня сегодня? — спросил вдруг Руслан. — Он ей нравился, да?

— Кто? — не понял я.

— Да Жора.

Я не ответил Руслану. Я только удивился, чего он вдруг спрашивает такое. Дядя Жора всем нравился. Я ни одного человека не знаю, кому бы он не нравился.

— Мы ведь теперь друзья с тобой, — сказал Руслан. — Мы должны помогать друг другу, рассказывать обо всем. Часто она к нему заходило?

— Как — заходила?

— Ну, в комнату к нему.

Я отвернулся.

От Руслана пахло водкой, луком и одеколоном «Шипр». Я сам не знаю, что случилось со мной. Мне раньше всегда нравился запах «Шипра». А теперь мне показалось, что «Шипр» пахнет еще хуже, чем керосин. Меня прямо замутило от этого запаха.

— Нравится она мне очень, Тимка, — вздохнул Руслан. — Когда мы с ней поженимся, то и с тобой родственниками станем. И винтовку я тебе тогда насовсем подарю.

Я смотрел в зеленый пруд, где квакали лягушки, и думал о том, что такое «сплоховал принц Гамлет». Не успел вовремя выпрыгнуть? Растерялся? Или не сумел спасти Коваленко? Он ведь так и не узнал, что спас Коваленко. Дядя Жора мог про себя что угодно сказать. Про себя — отважится не каждый. Сеня Колюшкин прав. Сеня, даже на дядю Жору чем-то похож — такой же большой и неуклюжей. И волосы у них похожие. И он правильно сделал, что ушел и не стал пить с этим Массаловым.

А если бы дядя Жора выпрыгнул раньше? Тогда, когда ему было положено выпрыгнуть по НПП? Что тогда? Тогда бы он стал героем? Разве смелость это — поступать, как положено по НПП? Разве герои поступают только так, как записано в инструкциях? И Горбовский всегда так поступал? И Гром? И Герман Титов? А если бы Титов хоть раз поступил не по инструкции?

— Фене привет передавай, — сказал Руслан, когда мы расстались с ним у холостяцкой гостиницы. — И не забывай, что мы теперь друзья с тобой.

Он помахал мне рукой. А мне вдруг сделалось стыдно. Хотя, если люди стали друзьями, от этого не должно быть стыдно… Просто у меня настроение было идиотское. Хоть волком вой…

Руслан отправился дальше пить с Массаловым. А я опустил голову и побрел домой. После портвейна с салом мне чертовски хотелось есть.

У Фени болела голова. Она лежала на кровати лицом к стене, и ее белые волосы почти сливались с подушкой. На розовой пятке осталась у нее от шва на чулке канавка.

Отец ремонтировал дверцу буфета. Дверца уже целый год болталась на одной петельке. Шурупы и разные ржавые гвозди хранились у нас в железной коробке из-под халвы. В коробке не оказалось ни одного подходящего шурупа.

— Ешь ты их, что ли? — проворчал отец, высыпая содержимое банки на стол.

Хотя я наелся щей и пшенной каши с молоком, в голове у меня еще немного шумело после портвейна. Поэтому я сказал:

— Нет, я их не ем. Они невкусные.

Отец уставился на меня, но промолчал. Сразу после кладбища ему было неудобно отвешивать мне подзатыльники.

— Посмотри в шкафчике на кухне, — сказала мама. — Там внизу, где стиральный порошок, еще какие-то гвозди есть.

Отец зашлепал босыми ногами на кухню. Если бы не обязательная для каждого военнослужащего форма одежды, он бы, наверно, и на аэродром ходил босиком.

Не успел отец дошлепать до двери, как в нее кто-то постучал. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились начальник политотдела и подполковник Серкиз.

— Не помешали? — жмурясь, сказал начальник политотдела. — Незваный гость, оно дело известное…

Он с силой сжал веки и надавил на глаза пальцами. Пальцы у него сошлись на переносице.

— Не помешали? — повторил он.

Я не помню случая, чтобы наш дом привлек внимание кого-нибудь из начальства. А тут сразу двое. Отец растерялся и замер по стойке «смирно». Потом он спохватился и бросился за своим кителем, что висел на плечиках за кроватью.

• Предыдущая
• 21/30
• Следующая