Колючий подарок - Антонов Сергей Валентинович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/26
• Следующая

— Я два! — весело кричали.

— Я три!

— Пять! Смотрите — пять!

Игра всем нравилась. Каждый старался помочь пильщикам, таскавшим дрова в сарай.

Самый маленький изо всех, трёхлетний Толик, пыхтя собирал малюсенькие щепочки. Он старательно, любовно складывал их друг на друга, как будто это были пряники. Когда у него набралась небольшая стопка, Толик, держа её двумя руками, понёс бабушке в комнату.

Он открыл дверь плечом, как открывал свою, и сказал:

— Бабушка, я вам дрова принёс.

Удивлённая женщина вышла из-за шкафа, который перегораживал комнату, и увидела Толика, аккуратно складывавшего что-то у печки.

— Где дрова, милый? — спросила бабушка.

— А вот. — Толик указал на щепочки.

— Вот спасибо, милый, — сказала бабушка и подошла к шкафу.

— Я ещё в сарай относил… Целое полено. — И Толик направился к выходу.

— Постой, милый. Ты чей же будешь?

— Я Авдеевых.

— Из того дома? А-а, да-да… — сказала бабушка. — На вот тебе конфетку.

Бабушка протянула ему «Мишку». Толик вцепился в подарок и отметил:

— «Мишка». Это вкусный конфет.

Ничего не видя, кроме конфеты, он вышел в коридор. Он не слышал, что говорила ему бабушка, как благодарила его, приглашала к себе.

За Толиком в комнату бабушки снесли дрова Юрка, две Люськи, Стёпа.

— Я пять поленьев принёс, бабушка, — докладывал один.

— Я четыре, бабушка.

— Я шесть!

Она благодарила всех и всем подарила по «Мишке».

Когда вышли из комнаты, Люська с одной косичкой сказала:

— А у бабушки ноги, наверно, больные, она тихо ходит.

— Потому что она очень старая уже, — объяснил Стёпа.

— А ты горохом, — с укором сказала ему Люська с двумя косичками.

— Горох научивала ты просить, — ответил Стёпа.

— Не ссорьтесь, — сказала другая Люська.

В чистой и светлой комнате они увидели полки с книгами, цветы у окон и несколько фотографий, прибитых к стене. И по этой комнате медленно ходила старая женщина с серебряной головой.

Когда поленья и щепу перетаскали, перед входом в дом, где кололи дрова, долго ещё стоял запах смолы, острый запашок берёзы и осины, видно, отсыревших и чуть подгнивших при сплаве на реке и за время хранения на складе.

Две Люськи, Стёпа, Юрка побежали в парк: будет митинг, а после будет кино. У подъезда, где кололи дрова, остался лишь один Толик, самоотверженно и бесстрашно выискивавший среди травы и песка дровяные крохи.

Однажды, когда стало уже холодать, возле подъезда по-осеннему почерневшего дома остановилась «Победа».

Две Люськи и Стёпа вовремя очутились на месте. Они увидели, как быстро вылез из машины шофёр в военной форме, распахнул дверцу. На землю ступили ноги в чёрных, начищенных до блеска сапогах, показалась мягкая тёмно-серая шинель, и перед ребятами предстал полковник в фуражке. За полковником из машины вышел человек в кепке, в расстёгнутом пальто.

Человек в кепке, а за ним полковник поднялись по ступенькам и постучали в бабушкину дверь.

Ребята следили за ними.

— Смотри-ка!

— Да-а…

— Зачем это они?

— Арестовывать…

— Полковники не арестовывают…

Это было в субботу. Вечер субботы и всё воскресенье они были у бабушки, не выходили из её комнаты. Машина стояла у подъезда. Стало известно, что полковник и человек в кепке — бабушкины сыновья. Полковник прославлен боями за Берлин, а человек в кепке — известный мастер обувной фабрики. Это удивило ребят: у такой старушки — такие сыновья! Фотографии их висели у бабушки на стенах. Но там было не две карточки, а больше, штук пять.

— А те сыны небось лётчики, — сказала Люська с двумя косичками.

— На что им лётчиками быть? — сказала другая Люська. — Теперь все герои на гидростанциях работают.

— Строят великие строительства, — сказал Стёпа.

— А работают инженерами, — сказала Люська с одной косичкой. — Или начальниками.

— Или просто так… люди, — сказала другая Люська.

В воскресенье, поздно вечером, полковник и рабочий спустились с крыльца к «Победе». Провожать их вышла бабушка. Она двигалась тихо и осторожно.

Все остановились на крыльце.

— Ну что ж, мать, — вздохнув, сказал мастер. — Значит, всё-таки остаёшься?

Бабушка кивнула.

— Эх, мать… Трудно ведь…

— Да не горюй ты, Петя. Я ведь не старая пока…

Ребята, подбежавшие поближе к крыльцу, удивились: «Не старая?! Вот чудеса! Не старая?!»

— Смотри, мама, — сказал полковник. — Через полгода заберём…

— Ну то через полгода… Может, и постарею…

Сыновья, по очереди обняв и поцеловав мать, сели в машину.

Пофыркивая синим газом, автомобиль укатил. Бабушка стояла на крыльце и провожала взглядом машину, пока она не скрылась за домами. Потом бабушка прикоснулась сморщенной рукой к глазам и медленно, осторожно переступая ногами, пошла к себе.

Люська с одной косичкой предложила:

— Я вас провожу, бабушка.

И довела её до дверей комнаты. Вернувшись, Люська сказала:

— А ей воду носить не помогали. А ей трудно носить.

— Не помогали! — с силой сказал Стёпа. — Чего сказала! Горохом в стекло! В дверь стучали!

— Ладно, что дрова помогли убрать, — сказала Люська с двумя косичками. — Я нашей бабушке двадцать шесть поленьев перенесла.

— Я только девять, — сказал Стёпа. — Зато там четыре тяжёлых были, и сучья на них. Каждое тяжёлое можно за два посчитать и тогда… тогда… — Стёпа высчитывал, — я тринадцать перенёс… если четыре тяжёлых за восемь посчитать, каждое за два.

— За два посчитать нельзя, — сказала Люська с двумя косичками. — Как же так: одно за два?

— Нельзя, — решительно сказала и другая Люська.

И Стёпе стало очень жалко, что нельзя посчитать одно за два.

В то лето я проводил свой отпуск В Крыму, на восточном побережье. Небольшой залив с трёх сторон был окружён невысокими горами. В сырую погоду горы надвигались, казались ближе и грузнее, в ясную отдалялись и как бы становились светлее и легче. Дома, где жили отдыхающие, были разбросаны среди низкорослых деревьев, которые с трудом добывали соки в кремнистой земле. А столовая — светлое, всё в стекле здание — стояла на самом берегу моря, и его жизнь, проходившая то в рёве, то в тихом и ласковом прибое, вся была на виду у отдыхающих.

Ели здесь четыре раза в день, и всегда, когда отдыхающие выходили из столовой — утром ли, днём или вечером, — их встречали две собаки — Валет и Пушок.

Пушок — красавец, гладкая, выхоленная собака, с блестящей и плотно лежащей шерстью. Пушком его назвали, видимо, давно, когда он был ещё щенком.

Пушок так и льнёт к людям, он старается быть полезным им, не забывая и о себе.

На ночь он норовит пробраться в чью-нибудь комнату, а если не удаётся — остаётся на веранде и спит на диване, в углу.

Домой он не ходит.

Утром он встречает отдыхающих и идёт с ними в столовую. После с ними же увязывается на прогулку. Он бежит впереди, сворачивая то влево, то вправо, лает на собак и даже на коров. Он как бы расчищает дорогу людям, с которыми идёт. Делает он это усердно, шумно и эффектно. Как глашатай оповещает он всех о шествии: на крылечки выходит народ посмотреть на нашу процессию, из окон высовываются головы, куры бегут в подворотни или прячутся за заборы, мелкие собачонки убегают и лают из безопасного места.

Пушок спортивно подтянут, но отряхивается и вычёсывает блох здесь же, возле людей.

Если кто-нибудь из отдыхающих пускает его в комнату, он спит на коврике возле койки. Иногда он просыпается, потягивается, подходит к креслу, где сидит хозяин, становится на задние лапы, кладя передние на ручку кресел. На постель он посматривает с тоской и со значением: посмотрит на постель, а потом метнёт взгляд на хозяина: мол, недурно было бы мне… Но хозяин не разрешает — это видно по всему, и Пушок опять ложится на коврик возле постели.

• Предыдущая
• 15/26
• Следующая