Связник Рокоссовского - Азольский Анатолий - Страница 3

• Предыдущая
• 3/8
• Следующая

Лев сорвался с места и помчался за буйволом в самом начале Второй мировой войны. А к концу ее хищник разлегся рядом с ним, поверженным, уже не обращая внимания на подвывания гиен и шакалов, но поднял косматую морду и привстал, услышав поступь другого хищника. Вне зависимости от того, кому достанется еще дышащий буйвол, популяция сохранится. Так было и так будет.

За эту добычу и дрались хищники разных прайдов в середине 1944 года. Взять буйвола! Взять власть! Настичь и повалить Варшаву!

(Лев достигает буйвола не с первого раза, не с первой попытки, а — в среднем — после девяти попыток, на десятой. Опытному карманнику, чтоб поймать своего «буйвола», то есть вытащить обывательский кошелек, чтоб безнаказанно и успешно залезть в чужой карман, надо сделать за сутки 30-40 манипуляций, иначе — растренировка, рассогласование ищущих пальцев… Не на этом ли основано убеждение, что человек — царь природы? Впрочем, ненавистники рода человеческого могут из сравнений 1/10 и 1/30 извлечь прямо противоположный вывод — о медленном соскальзывании человека от вершины эволюционного дерева к подножию.)

Кстати уж — и по возможности мельчайшим шрифтом… Когда на десятой погоне львы наконец-то настигают буйвола, это вовсе не означает, что стадо (в данном случае — европейское) избавилось от менее прыгучего и жизнеспособного члена популяции; чаще всего отданная стадом на заклание особь чем-то провинилась перед вожаком стада, она, эта особь, штрафник как бы, и сей факт устанавливается тем информационным полем, что соткано из кличей, поз, способов бега, особенностей ландшафта… Стадо откупается особью в расчете на снисхождение хищника — именно так Европа пожертвовала Чехословакией, чтоб затем уступить и Польшу…

С первых же дней ущербного августа 1944 года поляки страдали не только от недостачи оружия и продовольствия; восставшие сразу же начали понимать, что если кто и может способствовать успеху, то — русские лишь. Они рядом, там, за Вислою, но их как бы и нет. Варшавяне все чаще посматривали на небо в ожидании чуда, ибо не могли же русские бросить Варшаву в беде. Или они не знают, что город восстал? Знают, конечно, но почему тогда не штурмуют город с востока, не связываются с командованием АК? Понятно, что до начала восстания связь эта не могла быть общеизвестной и официальной, но сейчас-то — что скрывать? Где человек из штаба Рокоссовского, сына Варшавы?

И Рокоссовский дал знать о себе. В Варшаве появился человек, которого по явному, казалось бы, недоразумению приняли за полномочного представителя и связника Рокоссовского, обласкали его, дали возможность послать радиограмму самому Сталину; человека этого — а звали его так: Калугин Константин Андреевич — выгодно было всем считать представителем штаба 1-го Белорусского фронта, стоявшего по ту сторону Вислы, — всем, кроме самого Рокоссовского и, естественно, Сталина: последний раздраженно заметил (9 августа, при встрече с Миколайчиком, когда при нем упомянули имя этого представителя), что «никакого Калугина он не знает». По прошествии некоторого времени до Сталина и Рокоссовского дошло: а ведь этот самозванец Калугин кое-какую пользу принесет!

Мысленно, надо полагать, Иосиф Виссарионович тогда, 9 августа, прикнопил к этому имени аббревиатуру «ВМН», то есть заранее приговорил лжесвязника к расстрелу.

«Самозванец» — не громко ли сказано? Именуемые так ловкачи возникают после мучительных раздумий народа, плодом разочарований и несбывающихся надежд. А человек, о котором пойдет речь ниже, рожден злобою дня, мотыльком, порхнувшим на огонек случайно зажженной спички.

Двумя неделями раньше такая же бестолковщина царила в Берлине. Покушение на Гитлера то ли удалось, то ли нет. Полковник Штауффенберг приставил портфель с бомбою к ногам Гитлера, благополучно скрылся, грохот взрыва услышал по пути к аэродрому, долетел до Берлина и доложил заговорщикам: фюрер — погиб!.. Однако из ставки Гитлера сообщали: фюрер — жив! Заговорщики не знали, что делать дальше. В любом случае им позарез нужен был хотя бы сочувствующий путчу военачальник высокого ранга, народом и армией любимый. Роммель вне Берлина и отлеживается после ранения, никого иного, столь же заслуженного, нет, кроме генерал-фельдмаршала Браухича, но тот с конца 1941 года в запасе по состоянию здоровья и к тому же вдали от Берлина. И вдруг он, Браухич, возникает в разных местах Берлина — причем увидевших его и опознавших никак не упрекнешь в склонности к галлюцинациям.

Да, Калугиным назвался этот человек. Возраст Христа, то есть 33 года, крепкий, темноволосый, ладный, живой, вещественный, ощущаемый и не призраком мелькавший, как Браухич, то вблизи Курфюрстендамм, то на Бюргерштрассе; не фантом, растаявший в голубой дымке жаркого июльского дня 20 июля 1944 года, а мужчина, спокойно куривший недешевую сигарету 2 августа 1944 года в подпольной квартире на Познаньской, 16, и отложивший «Юнону», когда в дверь громко забили прикладами. Константин Андреевич Калугин сопротивляться не стал и согласился считать себя арестованным. Патруль из АК навела на квартиру бдительная полька, давно заприметивщая на Познаньской офицера в ненавистной немецкой форме и с нарукавной эмблемой РОА. Документы свидетельствовали: гауптман (капитан) Калугин Константин Андреевич. Задержанного препроводили в штаб АК, здесь Калугин достал носовой платок красного (!) цвета, надорвал один из углов его и предъявил пораженному дежурному микроудостоверение личности, гласящее, что податель сего выполняет особое задание отряда под командованием Черного.

Эпизоду этому не откажешь в выразительности, экспрессии, патетике и шпионской романтике. Офицер Армии Крайовой живо смекнул: владелец красного носового платка представляет большую ценность — и оповестил начальство. В городе уже вовсю шли уличные бои, лишь 5 августа важный и почетный пленник предстал перед комендантом Варшавы и предложил свои услуги для спасения гибнущей столицы Польши.

Такая версия гуляет по страницам воспоминаний бывших повстанцев. Есть и другие, менее интригующие и более приземленные версии, в них и с датами что-то не то, и носового платка нет, и не в доме 16 покуривал Константин Андреевич, а в доме 18. С номером дома когда-нибудь выяснят и расскажут о пепельнице, на которой осталась дымиться недокуренная сигарета. И о том, когда же все-таки прибыл в Варшаву капитан Русской освободительной армии Константин Калугин. И как — пешком, поездом из Люблинского округа или, подтягивая стропы парашюта, высадился под Варшавой за две недели до восстания, что имеет бо-ольшое значение: русские-то о восстании вон аж когда знали!

Нет смысла отдавать предпочтение какой-либо версии. Потому что в наше время потеряла смысл достоверность как таковая, в разнузданной стихии информационных вихрей всегда найдутся хулители и опровергатели уже установленной истины, непременно вякнут педанты, благонамеренным перстом тыча в ранее неизвестный источник. Остается последний и решающий метод отображения и выражения реальности — добротный художественный вымысел, и когда-нибудь, по прошествии многих-многих лет, найдется прозаик или драматург, который с бoльшей убедительностью поведает о писке маленького человечка, Константина Андреевича Калугина, жалкой пичужки, порхавшей от одной львиной пасти к другой в поисках спасения и успевшей прощебетать что-то. В капле воды отражается весь океан, но каждая капля чем-то да отличается от такой же другой, и постичь поэтому океан невозможно — вот в чем и вся мудрость мира…

И вот там, в штабе коменданта Варшавы Калугин недрогнувшей рукой написал обращение к товарищу Сталину, оно шифровкой полетело в Лондон, оттуда в Москву, чтобы попасть на глаза Верховному главнокомандующему, который за свою жизнь много любопытных, забавных и трагических документов прочитал, но, боюсь, ни разу еще на стол его не попадало следующее нагло-напыщенное послание.

"Шифрограмма, 5 августа 1944

• Предыдущая
• 3/8
• Следующая