Степан Сергеич - Азольский Анатолий - Страница 57

• Предыдущая
• 57/66
• Следующая

Но поданы в такой форме, в таком виде, что почти не отличались от правды. В правде вообще, рассуждал директор, присутствует ложь, ложь — это изотоп правды, и наоборот. Отделить одно от другого так же сложно, как уран-235 от урана-238. Атомная бомба в принципе проста, как охотничий патрон, весь секрет в технологии. В вульгарной воде, которую попивает непросвещенное человечество, содержатся дейтерий и тритий…

Вдруг слухи и расследования прекратились. Сложная работа мозга выдала директору поразительный результат: бить отбой, и немедленно.

Когда Анатолий Васильевич разобрался в своих предчувствиях, то понял, что и на этот раз они не обманули его. Строго научно рассуждая, умный директор всегда выгонит неугодного ему сотрудника, но в данном случае соотношение сил пока не в его пользу. За Шелагина — Стрельников, Тамарин и половина парткома, весь завод и многие из НИИ.

Итак, бить отбой. Команда еще не дана, а к Труфанову пришел поболтать по пустячкам Виктор Антонович. Разговор блуждал. Директор и зам по кадрам изощрялись в умении не касаться главного. Труфанову наконец надоела словесная эквилибристика.

— Что тебе надо, Виктор?

— Я удивлен, Анатолий, твоей неразумностью… К чему этот шум? К чему инспирированная тобою кампания?

Труфанов прикрыл глаза. Слава богу, сейчас все кончится.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду?

— Ты отлично знаешь, о чем я говорю…

С глубоким вздохом директор достал из ящика стопку «Известий», пересчитал газеты по-кассирски — как банкноты.

— Двадцать четыре номера. Специально собирал с начала года. В каждом — директоров склоняют, увещевают и погоняют. Не смей никого увольнять, прислушивайся к критике, люби своих сотрудников, когда они костью стоят у тебя в горле… А знают ли эти щелкоперы, эти писаки, эти любители сенсаций, как жить директору, если ему не нравится сотрудник? Он срывает злость на других, он выходит из себя, он не в состоянии углубляться в дела, у него одна мысль — выкинуть сотрудника, обрести спокойствие, оно так нужно ему, он без него не директор, он не чувствует себя хозяином, директором, он вынужден плести интриги…

— Я понимаю тебя, Анатолий. Я понимаю тебя. — Баянников обогнул стол, положил узкую руку на могучее плечо Труфанова. — Мы не первый год работаем с тобой, будем еще работать. Прошу тебя: будь благоразумным.

— Спасибо, Виктор.

Он благодарен был Баянникову — за полуобъятие, за то, что ему можно, не таясь, выкладывать мысли свои, они так и останутся в кабинете, запертые молчаливым соглашением.

— Но видеть его около себя не могу. Как хочешь. Завтра же заготовь ему документы.

Набив чемодан книгами и конспектами, запасшись грозными документами, Степан Сергеич вылетел в многомесячную командировку — пробивать институтские и заводские заказы.

А Игумнова сразу же начали превозносить. Срочно повесили портрет его на Доску почета, объявили за что-то благодарность, на каком-то собрании избрали в президиум, отметили приказом по министерству.

Виталий устал уже смеяться, ждал разговора с директором. Виктор Антонович встревоженно посматривал на него, поджимал пухлые губы, предупреждал.

Цех готовился к выпуску очень чуткой аппаратуры, настраивать ее можно было только за городом, куда не проникало излучение индустриальной столицы.

В субботний день Труфанов и Игумнов поехали на машине по Подмосковью искать удобный участок земли. Виталий, весь напружинившись, сидел сзади, ждал. Но никакого разговора не было. Более того, молчанием своим директор показывал, что слова уже бессильны.

Проездили шесть часов, место нашли: речка, ровная сухая площадка, невдалеке сооружение странной формы — либо недостроенный стадион, либо разрушенный театр.

На обратном пути Труфанов сказал:

— Завтра же на участок доставим финский домик. Участок назовем… назовем Колизеем.

Когда Виталий вернулся домой, он нашел в почтовом ящике записку: «Буду в шесть вечера. Н.Ф.» По почерку, по краткости — отчим, Николай Федорович Родионов. Виталий помчался в магазин за сырыми бифштексами. Год назад приезжала Надежда Александровна, звонила Виталию, пригласила поужинать в ресторане при гостинице. Время не изменило вечно первую даму полка. Виталий хмуро слушал ее рассказ о сводном брате своем, нелепо погибшем. Надежда Александровна возвращалась из Карловых Вар, задала работенки пражским портнихам, в московском ресторане на нее пялили глаза. Проклятая молодость старух.

Родионов появился в точно назначенное время. Тихо рассказал о деде своем, колхозном плотнике. Старику девяносто семь лет, слеп и глух, а строгает, пилит, по грибы ходит, грибы он на расстоянии чует… Отчим написал книгу об августовских боях у Смоленска, по существу — воспоминания об отце: под Смоленском они встретились впервые, уже прокопченные дымом и горечью отступлений, злые и непримиримые, — так и началась дружба, так и продолжалась, без частых встреч, без писем… Виталий слушал отчима и думал, что только сейчас понял его. Человек всю жизнь считал себя должником людей, накладывал на себя обязанности и обязанности. Живя в доме с женами военных, от сплетен не скроешься, о Надежде Александровне такие слухи перекатывались по этажам и подъездам, что верил им только один сын ее. В политуправлении словечка осуждающего не сказали бы о разводе. Но не покидает Родионов ее.

Или это искусство Надежды Александровны? Она с легкостью заходила в чужие жизни и устраивала их по-своему. Но Родионова обжить она, пожалуй, не смогла, нет, не смогла.

— Ночуйте у меня, — предложил Виталий.

— Спасибо, не могу. Лечу к себе в ноль один. Мой самолет рядом, на центральном аэродроме.

— Оставайтесь. Летчики могли выпить, как бы чего не случилось…

Он поблагодарил тем, что остался еще на полчаса. Короткими шажками ходил от двери к двери безмолвно: у него редко бывало одиночество.

«Попросить? Не попросить?» — метался в Виталии один, по существу, вопрос. В военном ведомстве много институтов и бюро. «Попросить? Не попросить?»

И сам знал, что не попросит, не пожалуется, сам чувствовал, что весь он уже — в неизвестности, что сам он, со своей несостоявшейся честностью, будет честно бороться.

— Мне хотелось бы сделать тебе что-нибудь приятное, — сказал, преодолевая неловкость, отчим. — Мне казалось почему-то, что ты женат, и я… ну, у адъютанта есть корзина цветов…

Весь этот шальной месяц Виталий озоровал, как в детстве.

— Идея! — воскликнул он, захлебываясь от восторга. — Знакомая есть!

Ася Арепина! Записывайте адрес: переулок Стопани…

Родионов застегнулся, приложил ладонь к фуражке, простился.

Дом Лены у самого гастронома.

— Взять шампанское?

— У нас не пьют.

Петров посмотрел на нее и, как всегда, удивился. Ничего особенного: обыкновенная девушка с руками и ногами, некрасивая девушка. Он молчал, подобравшись для схватки. Лена сказала, что мать будет против. Что тогда делать?

Был час ужина, время, когда семьи собираются после работы.

— Когда я вижу кабачки, в душе возникает кабацкое настроение, пустил пробную остроту Петров.

Глава семьи, аккуратный, как теледиктор, одетый тщательно и обдуманно, неопределенно посмотрел на него.

Мать Лены быстро проговорила:

— У меня в классе опять двойки, я не знаю, что можно еще придумать…

Эти дети с каждым годом становятся все распущеннее.

— Сходи к ним домой, — вяло посоветовал отец Лены.

Петров с ресторанной благочинностью потреблял тушеное мясо. Разговор не клеился. Острить в этом семействе запрещалось — как и громко говорить, неправильно пользоваться ножом и произносить слова, не вошедшие в канонический свод словаря последнего издания. В минуты опасности курица мечет орлиные взоры. Петров готовился к отупело-испытующему взгляду педагога, но мать с ленивым бесстрастием оглядела его еще в прихожей. Дело плохо, наседка не принимает боя, забеспокоился Петров. Папу, по смутным недомолвкам Лены, снедала какая-то мелкая страстишка. Не похоже, что преферанс, — папа спит преспокойно. Для любовных излишеств он слишком немощен. Наркомания исключается, как и пьянство, — педагог не потерпела бы.

• Предыдущая
• 57/66
• Следующая