Друзья с тобой: Повести - Кудряшова Светлана Владимировна - Страница 26

• Предыдущая
• 26/54
• Следующая

Но Федя ее не слушает. Он сейчас пойдет на вокзал и купит себе настоящий билет. Деньги возьмет из бабушкиных — она зашила их в курточку на всякий случай.

Феде не хотелось рассказывать историю с Ермиловниным сараем. Теперь уж все равно.

Симочка необычно долго для нее молчала. Светлые брови сдвинулись, губы вытянулись трубочкой. Уедет Федя, а она останется. Будет ходить в школу, снова к ней за парту сядет Лена Софронова. Нет, с Леной она больше сидеть никогда не будет. И дружить тоже не хочет. Совсем разонравилась ей Лена.

— Федя! — вдруг встрепенулась Симочка. — А как же тепловоз?

Он грустно сказал, что уж как-нибудь обойдутся без него. И если у них не хватит лому, пусть напишут. Он знает еще одно местечко, подальше, чем старый блиндаж.

Симочка не любила печалиться. Она не хотела, чтобы Федя уезжал. Она решила все ясно и просто: он может жить у них. Мама его будет любить. Она уже его любит. Максим — тоже.

— Як бабушке хочу. Мне без нее плохо, — признался Федя. — А ты приезжай к нам летом. Тебя бабушка редкие узоры научит вышивать. Приедешь?

Симочка согласилась. Федя повеселел, представив себе, как Симочка приедет к нему в село, как познакомит он ее с бабушкой, Тойво, ребятами. Он спросил, хочет ли она пойти с ним к Черному озеру выслеживать бурую медведицу, что живет у трех сосен. Она откровенно призналась, что побаивается медведицы. Лучше куда-нибудь в другое место.

Федя охотно согласился. Хорошо, тогда они поедут с Тойво рыбачить на дальние Онежские острова.

Когда Федя жил у бабушки, отец каждое лето приезжал к ним. Они сразу отправлялись рыбачить на просмоленной тяжелой лодке Тойво. Якорь бросали перед закатом у острова, заросшего березами и шиповником. Долго ловили рыбу удочками. Догорала в небе вечерняя заря. Приходил с богатым уловом сигов дед Тойво. Он раскладывал костер на поляне, окруженной березами, такими развесистыми и пышными, что по ветвям можно было переходить с одного дерева на другое. В большом закопченном котелке Тойво варил уху. Время от времени он пробовал ее большой деревянной ложкой, подсыпал соли, убавлял огонь, что-то пришептывал. Кто его знает, оттого ли, что сигов Тойво укладывал в котел не очищенными от чешуи, или от его таинственного шепота, но уха была до того вкусна, что от нее невозможно было оторваться. Ели ее с зеленым луком деревянными крашеными ложками.

Вспомнив все это, Федор замолк, пригорюнился. Молчала и Симочка. Федя встал, взял свой портфель.

— Уже уезжаешь? — всполошилась Симочка. — Ну подожди немножко!

Он подождал — посидел несколько минут на диване и встал.

— Сима, — сказал он очень серьезно. — Дай честное пионерское, что никому про меня не скажешь. Даже маме.

— Я и так не скажу. Зачем пионерское?

— Ну, пожалуйста! Если пионерское дашь — точно не скажешь. А так можно и проговориться.

Симочка торжественно прижала руки к груди.

— Честное пионерское!

Максим получил пятерку по истории. Хорошо жить на свете, когда получишь пятерку! Как он рассказывал о Георге Вашингтоне и его отважных отрядах!

Максим шел домой в прекрасном настроении. Он напевал песенку, которую часто играет на рояле Серафима. Кажется, песенка называется «Неаполитанской». Одним прыжком Максим влетел на крыльцо.

— Мама!!!

Никто не ответил. Значит, мама в кухне. Не сняв калош, Максим влетел в кухню. Пусто. Ни мамы, ни Серафимы.

Странно! Ну, мама задержалась на работе — она часто засиживается со своими девчонками, которых она учит музыке. А где же Симка? Очевидно, опять у своего Федора.

Максим вздохнул: в кои веки получишь пятерку и некому о ней рассказать! Огорченный, он попробовал остывший суп прямо из кастрюльки. Суп понравился, и Максим, скинув пальто, решил, не откладывая, пообедать. Вдруг до него донеслись странные звуки: кто-то тихо и горько всхлипывал.

Максим встал и заглянул за дверь. На маленькой скамейке сидела Симочка и, уткнувшись носом в колени, тихонько плакала. Плечи ее вздрагивали от рыданий, светлые косы растрепались. Сердце Максима сжалось при виде такого печального зрелища. Однако он сказал сердито:

— Вот козлиха!

Симочка ничего не ответила на эти обидные слова. Брат постоял, подумал, чего бы сестре реветь. Двоек у Серафимы не бывает. С Лешкой, что ли, подралась?

— Ну чего ты? — Максим сурово нахмурился, чтобы скрыть овладевшее им беспокойство.

Симочка молчала. Максим обиделся и отправился дообедывать. Из-за двери время от времени доносились тяжкие вздохи, всхлипывание и сморканье. Покончив с супом, Максим строго посмотрел на дверь, за которой скрывалась сестра, и сказал:

— Кончай реветь. Я буду сочинение писать.

Он пошел было заниматься, но по пути осторожно заглянул в угол. Сестра размазывала слезы по лицу. Вид у нее был очень несчастный, а на коленях лежала старая испачканная кукла Анюта с отбитым носом и мокрыми от Симочкиных слез щеками. Максим понял, что плохи у сестры дела, если старая Анюта вытащена на белый свет.

— Эх ты, председатель совета отряда! Опять за куклы?!

Она сейчас же спрятала куклу за спину и угрюмо взглянула на брата красными от слез глазами.

Сердце не камень! С откровенной тревогой брат наклонился к сестре и участливо спросил:

— Ты чего, а?

В ответ хлынул целый ливень горючих слез.

Ни-че-го… Про-осто… так…

Тогда Максим опустился на корточки рядом с сестрой, помолчал, поглядывая на нее, и вдруг протяжно, басовито завыл.

Симочка моментально подняла мокрое лицо, испуганно взглянула на брата.

— Максимка, что?

— Ни-че-го! — провыл Максим. Но не выдержал и рассмеялся.

Смеялась и Симочка, даже не вытерев слез с лица.

— Прошло? — дружелюбно спросил брат. — Наревелась?

— Нет, — отрицательно покачала головой сестра. — Не прошло…

— Двойку получила?

Симочка вздохнула, накручивая на палец кончик светлой косы.

— Нет.

— Ну, выкладывай. У меня сочинение.

Серафима завздыхала, засморкалась.

— Мне нянчиться с тобой некогда, — обиделся брат. — Реви, если нравится!

Он уселся за свой стол и раскрыл том Белинского. Сочинение было очень серьезным — про Евгения Онегина. Максим уже два раза читал статью Белинского и даже начал понимать, почему Онегин был эгоистом поневоле. Чтобы понять это окончательно, необходимо было прочесть статью в третий раз. Но читать мешали вздохи сестры. Максим встал из-за стола и, сдерживая накипевшее возмущение, спросил, кончит ли Симка сегодня реветь и вздыхать.

В это время послышались быстрые шаги и в комнату вошла мать. Она сразу все поняла. Симочка в углу, за дверью — значит, пришло к дочке горе.

— Симочка! — позвала мать.

Дочка не откликнулась. Тогда мать вопросительно взглянула на сына: не ты ли, мол, братец, причина горьких слез сестры? Но братец отрицательно покачал головой, прямо глядя в материнские глаза. Обеспокоенная мать вернулась к всхлипывающей дочке.

— Помочь могу? — Она наклонилась к Симочке, приглаживая ее растрепавшиеся волосы.

Серафима уныло посмотрела на мать и пробормотала, что рассказать ничего не может, потому что дала честное пионерское слово.

— Кому? — осторожно спросила мать.

— Кому-то…

Мать задумалась, а в это время Максим вспомнил про свою пятерку по истории и закричал:

— Мама!

Она испуганно обернулась.

— Я получил пятерку! Посмотри!

— Ох, разве можно так пугать?! — укоризненно сказала мать, но тут же радостно улыбнулась и взяла в руки Максимкин дневник. Выведенная красными чернилами, там стояла красивая пятерка..Максим принялся снова рассказывать про Георга Вашингтона, а затем объявил, что идет заниматься — готовиться к сочинению.

Мать предложила дочке вместе пообедать. Но Серафима опять скрылась за дверью и пробурчала:

— Не могу… Я расстроенная…

Немного погодя бочком вышла из своего угла и уселась за стол рядом с матерью. Ела она нехотя, часто задумывалась. Мать незаметно наблюдала за дочкой, но спрашивать не спрашивала.

• Предыдущая
• 26/54
• Следующая