Мистер Хайд - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 11

Он оставил на тарелке большой кусок омлета и зажег одну сигарету, потом другую. Лулу, глядя на него, болтает с кассиршей. Они судачат о нем. Он же хочет скорее уйти. Пусть ему придется бесцельно бродить, дожидаясь назначенного часа. Он должен подготовить… как это назвать?., признание? исповедь? Но он уже все сказал. Почему же тогда он бежит, будто какой-то страшный грех уготовил его погибель? Считает минуты. Без пяти восемь влетает на лестницу. Бриюэн ждет его. Он в смокинге, видно, что ему некогда. В глубине квартиры слышатся голоса, смех. Приоткрылась дверь, и в проеме показалось женское лицо.

— Морис приносит свои извинения.

— Хорошо. Скажи им, я сейчас иду, — с раздражением бросил Бриюэн.

Провел Жантома в кабинет.

— Итак, — спросил он. — Что случилось?

Жантом вдруг почувствовал себя настолько смешным, столь глубоко оскорбленным, что смог только пробормотать:

— Простите. Я так одинок. Видите ли, я начинаю совершать глупейшие вещи…

— Не говорите так, — прервал его врач, — я ни в чем вас не упрекаю. Успокойтесь.

Без церемоний уселся на край стола.

— Не обещаю, что у нас будет много времени на разговоры. У меня гости. Но им известно, что иногда я вынужден… Ладно. Вам необходимо, чтобы я начал за вас говорить… Что ж, наша прошлая встреча не принесла желанных результатов. Ведь вы так считаете? Напротив, она даже вызвала у вас в душе что-то вроде кризиса…

— Меня преследует образ, — воскликнул Жантом. — Перед глазами все время стоят носилки, которые несут два санитара в белом. Он меня просто парализует. Душит. Мне надо увидеть лицо, которое от меня прячут. Кто это?

— Вы сами, разумеется, — спокойно ответил Бриюэн. — Видите ли, дорогой друг, обычно параноики — не бойтесь этого слова — создают в себе что-то вроде фильма, в котором они одновременно выступают продюсерами, постановщиками, сценаристами, актерами, короче, от них ничего не ускользает. И в этом фильме нет ничего случайного, придуманного только для отрады глаз или забавы ума. Любая деталь, поймите, любая делать скрывает за собой какое-то намерение. Вы видите носилки… Но нет, это не настоящие носилки, за ними стоит что-то другое. То же относится и к людям в белом. Нам надо разгадать ребус. Вы спрашиваете, кто лежит на носилках. Тот, кого вы желаете там видеть, и главное — тот, кого вы боитесь. Там можете быть только вы сами… Вы скрываетесь, прячетесь от всех. Вы не хотите, чтобы стало известно о том, в чем вы считаете себя виновным. Носилки, санитары — все это просто уловка… маскарад, и в подсознании вы это хорошо понимаете. Но вместе с тем этот самообман вас вполне устраивает. Вас связывает именно эта внутренняя ложь. Вы страдаете и испытываете от этого глубокое удовлетворение. У вашего так называемого бесплодия нет другой причины. Вы поставили себя в особое положение. То вы возвышаетесь над другими, и это дает вам возможность презирать всех и вся, то вы сторонитесь их, как прокаженный…

Бриюэн наклонился и дружески похлопал Жантома по колену.

— Все это классика, — сказал он. — А когда, по счастью, попадется умный пациент, вылечить его гораздо легче. Да разве я вам сообщил что-то новое? Разве писатель сам по себе — не потенциальный психиатр?

— Не заблуждайтесь, доктор, — ответил Жантом. — Вы мне только что сообщили, что я в чем-то виновен. В чем?

— Послушайте, дорогой друг, не могу же я за несколько минут… И хочу говорить с вами откровенно. Я прежде всего невропатолог, а не психоаналитик. У меня свои принципы, главный из которых заключается в том, что фрейдистские представления… Нет, не хочу их обсуждать. Во всяком случае, для излечения вам потребуется несколько месяцев. Советую вам обратиться к моему коллеге, доктору Гурго. Это как раз его случай. И потом, именно он купил дом вашего прежнего врача в Мане.

— Кого? Доктора Лермье?

— Да. Это вернет вас в знакомые места. Медицинские карты своего предшественника Гурго хранить не стал, но довольно долго держал вывеску: «Гурго, последователь Лермье». Вы понимаете, что я хочу сказать. Лермье имел большую клиентуру.

Жантом покачал головой.

— Благодарю вас, доктор, но мне хорошо с вами. Давайте продолжим. Завтрашняя встреча не отменяется?

— Вы очень любезны, дорогой друг. Я ни в коей мере не хочу от вас избавиться. До завтра. Значит, в три часа. Договорились. А пока поспите. Примите снотворное и поспите. Ну а теперь извините меня.

Он проводил Жантома до лестничной площадки.

— Главное, — сказал он, — не будем торопиться. Если возникнет желание что-то написать, пишите. Но не пытайтесь истолковать. Всего доброго.

Кто играет на скрипке? Музыка доносится как будто издалека. Жантом прислушался и сразу ее узнал. Мендельсон. Концерт анданте. Резко приподнял голову. На часах четверть девятого. На столике у изголовья стоит маленький транзисторный приемник, который он забыл выключить перед сном. Прислонился к подушке. Пытается найти себя. На жаргоне Мириам он еще в астральном положении. Потянулся, зевнул. Немного переборщил со снотворным. Никакого желания вставать. Зачем?

Идти на работу? Какую работу? Чтобы встретиться с Дельпоццо? И что ему сказать? Посмотрел на пальцы ног на краю кровати, пошевелил ими. Он уже устал, как будто провел день, поднимаясь на крутую гору в пустыне. Не забыть бы. В три часа встреча с Бриюэном. Он продолжит говорить о себе. Он никогда не устанет говорить о себе. Эта мысль придает ему даже немного сил, чтобы опустить ноги на пол и сделать первый шаг. Три часа — это так далеко, за горизонтом времени. В путь! Надо идти в ванную. На пороге Жантом остановился. Сюда кто-то приходил. Из крана горячей воды бесшумно течет тонкая струя, но вода, которая должна бы быть обжигающей, чуть теплая. Кто-то несколько часов назад плохо закрыл кран. Кто? «Не я, — подумал Жантом. — Я спал». Еще одна странность: туалетные перчатки должны быть сухими. Но они мокрые. Стаканом для полоскания рта тоже пользовались. Из него пили. И не поставили, как положено, вверх дном на подставку.

Жантом насторожился. Пошел удостовериться, что двери заперты. Проверил. Ту, что выходит в коридор к комнатам в мансарде, и ту, что ведет к внутренней лестнице, связывающей его с Мириам. У нее горит красный свет, значит, Мириам уже работает.

«Так это все-таки я сам, — подумал Жантом. — Вставал попить и сполоснуть вспотевшее лицо? Неужели?.. Но со мной такого не случалось уже много лет. Впрочем!.. Не так уж много лет». Они с Мириам не живут вместе из-за того, что он ее пугал, когда во сне начинал ходить по квартире. Это зависело от погоды, возможно, от времени года, нередко от произошедших накануне событий. Он передвигался как тень с необыкновенной ловкостью лунатика, не задевая столов, стульев, и такое хождение могло продолжаться несколько минут, в течение которых он, не переводя дыхания, вел с собой какой-то невнятный разговор. Два или три раза он одевался с ног до головы, повязывал галстук, надевал перчатки. Мириам в ужасе не вмешивалась. Наблюдала за ним, не двигаясь. Он останавливался перед дверью, потом, как будто поразмыслив, раздевался и снова ложился в постель. Эти подробности ему известны от Мириам, и у него не раз возникали подозрения, что она утрирует, чтобы заставить его жить раздельно. Но серьезные приступы, которые лечил добряк доктор Лермье, вызывали гораздо больше беспокойства, ведь однажды, по рассказам родителей, его нашли на вокзале, где он спал на скамейке в зале ожидания. А происходило ли это на самом деле? Он всегда страдал от того, что в жизни у него возникали неясные моменты, о которых он узнавал от других. Ему сообщали насмешливым тоном: «Эй! Рене, ты кое о чем забыл!»

Жантом решил порасспросить Бриюэна. Лунатизм? Или амнезия? Но есть ли, в сущности, между ними какая-то разница? Он лег на кровать, сложив руки на затылке. Твердая почва под ногами и собственное «я» были у него только тогда, когда он писал роман. В те месяцы дни четко следовали за днями. Никаких пробелов, никакой пустоты. По мостику слов он прошел через счастливый период жизни. Ему хочется вернуть только это счастье, больше ничего. И если бы сейчас он смог начать что-нибудь писать, то не спрашивал бы себя с тревогой, почему он встал попить и умыть лицо.