Без вести... - Стенькин Василий Степанович - Страница 45

— Везде одинаково. Один хрен. Я целыми днями ворочаю ящики, а толку? Еле-еле на эту каморку хватает да на хлеб насущный.

Каргапольцев и Кузьмин не читали, конечно, новогоднего послания президента. Откуда им было знать, что больше пятидесяти миллионов американцев отказывают себе в самом необходимом, обитают в трущобах.

— Выходит, Гриша, не каждому в раю обитать, кое-кому место и на задворках.

В стороне от широкой, разграфленной белыми полосами автомагистрали, соединяющей Сан-Франциско с городом Сакраменто — столицей штата Калифорнии — находилась ферма мистера Леона А. Хитта.

Лет тридцать тому назад хозяином этой фермы был Вильям С. Робинсон. Прежний владелец потратил много сил, чтобы превратить горячий песок в плодородную почву. Когда Вильяму исполнилось пятьдесят, он овдовел, детей у него не было. В общем, Робинсон оказался в полном одиночестве. Вскоре он удочерил четырнадцатилетнюю Деллу, которая потом стала его второй женой.

В двадцать шестом году Леон Хитт случайно познакомился на сан-францисском рынке с Деллой, совсем юной женой престарелого фермера Робинсона. Она позвала его работником на ферму. Не прошло и двух лет, как молодая хозяйка влюбилась в высокого, стройного работника. Леон тоже полюбил ее. Вильям догадывался, но молчал, не подавал виду: понимал, что Делла молода и никакой запрет ее не удержит...

Смерть спасла Робинсона от неминуемого позора. Через шесть месяцев после смерти мужа у Деллы родился сын Линкольн.

Трудной и длинной дорогой пришел Леон Хитт к этой ферме...

Родился он под Рязанью, в семье священника Алексия, называвшегося в миру Архипом Хитровым. Отца Алексия послали в Иркутскую епархию.

Накануне революции Леонтий Архипович Хитров с отличием окончил Иркутское военное училище и в звании поручика был направлен в один из сибирских полков.

Придерживавшийся передовых взглядов своего времени, поручик Хитров одобрительно принял известие о свержении царизма, усматривая в этом повторение французской революции.

Однако октябрь семнадцатого года перепутал у него все. Национализацию фабрик, заводов, банков, помещичьих земель Хитров воспринял, как величайшую несправедливость, как грабеж, ибо твердо верил, что собственность священна. Поручик Хитров рассматривал большевиков, как врагов отечества, а следовательно, и своих личных врагов. «С врагами надо беспощадно бороться», решил молодой Хитров.

Карательные экспедиции белогвардейцев против мирного населения, разбой и насилия охладили «патриотический» пыл молодого поручика, но пока еще не вызвали колебаний и раздумий.

Они начались с того момента, когда Хитрова назначили офицером связи адмирала Колчака при американском консуле, мистере Мак-Говэне.

Высадка на Дальнем Востоке американского экспедиционного корпуса под командованием генерал-майора Грэвса, оккупация кругобайкальской железной дорога войсками полковника Морроу, активная помощь белогвардейцам... Позднее Мак-Говэн, Грэвс, Морроу полностью взяли на себя руководство действиями белых банд, лично возглавляли наиболее кровавые акции. Они потихоньку переправили Семенова в Харбин, где уже прожигали жизнь жалкие остатки его разбитого войска.

В Харбине собрались бежавшие из России враги революции, оказался там и штабс-капитан Леонтий Хитров. Вдали от родины он понял, что такое на самом деле так называемый цвет самодержавия. Он не мог дальше оставаться в мире грязных сплетен, злословия и бесконечных склок, которыми, точно липкой паутиной, были опутаны русские эмигранты.

Дороги для возвращения в Россию он не нашел, считая, что все пути заказаны. И подался в Америку.

Три года скитался по Штатам, голодал, проклинал все сущее. Но вот встретилась Делла, и Леонтий Хитров стал американским фермером, по имени Леон А. Хитт.

Минуло четверть века. Конечно, в эти годы не все шло гладко, были радости и беды, была ожесточенная борьба за то, чтобы выжить, сохранить ферму. Только это не в счет, такую борьбу постоянно ведут все фермеры.

Первый удар Хитт получил, когда далеко за океаном, на Корейском полуострове погиб его сын Линн или Леня, как Хитт называл его в минуты отцовской нежности.

Леон еще как-то терпел, скрывал свои переживания, а Делла совсем пала духом. С ней случился сердечный приступ. Три месяца она не поднималась с постели.

Однажды она села за руль их старенькой машины и поехала в город. В пути приступ повторился, и машина на большой скорости врезалась в многотонный студебеккер.

С тех пор и хозяйничают на ферме вдвоем: Леон и его дочь Элла.

Время исцеляет самые глубокие раны не только на теле, но и в душе. Постепенно зарубцевались они и у Леона Хитта. Теперь снова слышался его звонкий, не по возрасту молодой голос:

— Эй. Элла, где ты?

В последние годы Леон все чаще стал именовать себя американцем русского происхождения, дома разговаривал с Эллой только по-русски: мол, знание лишнего языка не повредит дочери.

— Эй, Элла, где ты? — раздался голос Леона из дальнего сарая. — Поди-ка сюда!

Девичья мечта уносит Эллу в мир неизведанных желаний. В своем воображении она рисовала того, кто назовет ее своей любимой. Шли годы, а он все не приходил. И почти утратив надежду, Элла стала раздражительной, иногда беспричинно дерзила отцу, который по-прежнему называл ее маленькой девочкой.

— Эй, Элла, где ты?

Хозяин отеля «Веселый улей» выполнил свое обещание: Иннокентий Каргапольцев переселился на ферму мистера Хитта.

Леон Хитт, сам будучи порядочным человеком, оценил по-доброму нового работника. А когда узнал, что Каргапольцев ветеринар и является почти земляком, проникся к нему еще большим доверием.

Страстью Леона, а, может быть, старческой слабостью, была его словоохотливость. Особенно он любил обсуждать политические события, делать свои прогнозы и догадки.

Иннокентий внимательно приглядывался к хозяину, но сделать о нем определенный вывод пока не решался: Хитт крайне противоречиво оценивал происходящие в мире политические события — то сочувственно, то с резкой враждебностью к России.

Леон около тридцати пяти лет прожил вдали от родины, приспособился к американскому образу жизни, но удивительно цельно сохранил русскую душу.

Они сидели на каменных ступеньках склада, совсем как в России сидят на завалинке мужики.

— Царя я не жалел, хотя расстрел царской семьи считал неоправданной жестокостью, — сказал Хитт. — Но какие причины вели к падению правительства Керенского и сейчас толком не понимаю. Кажется, оно опиралось на поддержку народа, обещало дать свободу и демократический парламент, приняло решение о создании рабочих и земельных комитетов, намеревалось справедливо разрешить земельный вопрос...

Каргапольцев понимал, что Леон повторяет это с чужого голоса. Он заметил:

— Благими намерениями, говорят, дорога в ад вымощена. А что было за обещаниями временного правительства: расстрелы рабочих демонстраций, карательные отряды против крестьян, поднявшихся на борьбу за землю, введение смертной казни на фронте, запрещение революционных газет. Разве мог народ идти за таким правительством? Напрасны нынешние попытки Керенского и его здешних союзников оправдать и приукрасить то правительство.

— Возможно, возможно, — произнес Леон. Нельзя было понять, соглашается он или нет со словами Каргапольцева. И задумчиво продолжал:

— Конечно, позднее многое прояснилось, а тогда трудно было... Какие-то большевики. Кто они? Их называли и бандитами и немецкими шпионами. Теперь даже я, находясь далеко от России, начинаю кое-что соображать. А тогда всякие национализации и экспроприации воспринимал, как попрание всех святынь, за которыми неизбежно последует всеобщий хаос и одичание.

— Но ведь вы были с белыми и знали, наверное, об их жестокостях.

— Знал. Лично в карательных операциях не бывал: служил при американском консуле. А об их жестокости знал. Помню, в девятнадцатом году полковник Морроу при мне дважды получал санкции у консула Мак-Говэна на уничтожение больших групп людей — тысячи по полторы каждая. Их расстреляли, изрубили саблями. Эти страшные акции осуществлены в Андриановке и Троицкосавске. При желании все как-то объясняется и оправдывается. Кажется, Томас Манн сказал, что между зверем и ангелом стоит человек. Причем, он ближе к зверю, чем к ангелу. Вот так и мы рассуждали в ту пору.