Пангея - Голованивская Мария - Страница 85

• Предыдущая
• 85/148
• Следующая

«Люди в основном ничего тебе не хотят — ни добра, ни зла, — так же мысленно отвечала ей Ханна, — люди думают только о себе, но иногда само получается так, что они как бы хотят другим зла, чтобы защитить себя, но у них не получается защитить, и остается одно зло. Если ты позволишь себе полюбить этого мальчика, то это будет ужасно. Так я сейчас чувствую. Но с другой стороны, как ты можешь не полюбить его?»

— Она там кого-то встретила, — пожаловалась Ханна Лизе, — и я не знаю, чего и желать, чтобы она осталась там или чтобы вернулась домой.

Лиза широко улыбнулась, обнажив свои мелкие некрасивые зубы, но улыбка все равно получалась светлая, и она сказала, как будто даже самой себе:

— Случай редко ведет в никуда. Она останется там, вот увидишь.

— Почему ты так уверена? — спросила Ханна.

— Просто так будет, — заверила ее Лиза.

Анджело узнал, кто эти женщины и почему они здесь, от распорядителя виллой. «Эти женщины — добровольные заложницы, — подытожил распорядитель.» «Как ты думаешь, сколько им платят?»

Не дождавшись ответа, он пожевал губами, посмотрел вдаль, на берег, на макушки кипарисов, на кораблик, отрезающий горизонт от морской глади, вдохнул большими ноздрями и выдохнул: «Вот она уедет, родит, а ты женись на ней потом, и дела свои поправишь, и душу порадуешь».

Анджело вздохнул в ответ. Закручинился. Опустил лицо в большую ладонь с загоревшей дочерна тыльной стороной. «Разве так может быть — она, как курица-несушка, отдала свой плод в чужие руки?»

На этом чудном острове, где Анджело родился и вырос, он знал всех. Не потому даже, что остров этот был мал или беднонаселен, три больших города в сезон переливались огнями и гудели от праздности и разгула, и население его ликовало и неизменно прирастало от этих празднеств и разгулов, длящихся в сезон даже не сотню, а добрых несколько тысяч лет. Была у него одна любовь — дочь известного на весь остров горшечника, а горшки здесь в цене — везде цветут цветы и везде, еще с античных времен, — в горшках, и они даже гуляли вместе, и даже целовались, и он несколько раз трогал ее, трепеща, за самую ее нежную женскую сердцевину, но когда он упал с моста — а любовь его тогда к ней была в самом разгаре, милая девушка, то ли от испуга, то ли от скудости чувства, ни разу так и не пришла его навестить. Может, ей сказали, что сломан позвоночник, и он будет ей в тягость. Да и в семье нужен работник, а не калека-колясочник. Встав через Саломею на ноги, он забыл о дочери горшечника и вот уже десять лет как не испытывал ни к какой женщине чувств, он даже и не был близок ни с кем с тех пор, потому что после Саломеевых восточных ласк воображение его не желало принимать никого другого. Но эта русская, эта скуластенькая с острым носиком сразу запала ему, сразу, с первого же мгновения, когда ткнула почти по-детски в его наколку на плече и спросила неуклюже: «А это — что?»

— Как это не вернется! — не сдерживаясь, закричала Лидия, когда Ханна и Лиза пришли в феврале на ее день рождения и она разрезала все тот же малиновый пирог, испеченный в честь праздника, а не для того, чтобы доесть мороженые ягоды. Останется с чужим ребенком беглянкой в стране, где ее никто не ждет? Она что, будет просить подаяние? Да ее депортируют как преступницу! Господи, за что мне все это?!

Ноги ее не удержали, она упала прямо с ножом в руках и потеряла сознание — это был еще не удар, но первый его предвестник.

— Ваша сестра — чудовище, — прошептала она, придя в себя. — Как она стала такой скотиной! Это я виновата? Я?

Малыш тоже просил ее никуда не уезжать. Он пихал ее локотком, когда она решала, ехать или несмотря ни на что оставаться. Он переворачивался и дрожал от горя, когда здравый смысл брал верх, и она говорила себе: «Не дури, решила — значит делай, возвращайся».

Когда она окончательно поняла, что ни за что на свете не отдаст его, он погладил ее ладошкой по обратной стороне живота и неслышно пообещал, что будет стараться появиться на свет как можно бережнее, осторожнее и сделает все, чтобы она никогда не пожалела, что оставила его.

Они сбежали с Анджело в Пулию, пересекли страну на восток, спрятались в старинном поселении, где не было не только интернета и мобильной связи, но даже и простого телефона. Они обосновались поначалу у его двоюродного брата, простого крестьянина, жившего неподалеку от Бари, где чудный храм всей христианской веры, и Николай Чудотворец продолжает творить свои чудеса.

Узнав о бегстве Катерины, Джоконда решила ничего не предпринимать. Не всегда нужно карать, когда чешется рука. Может быть, если она оставит это событие без последствий, без проклятий, без колдовства и заговора, без насылания порчи, боги пожалеют ее брата, ее младшенького божка, ее единственный свет в окне?

— Подумаешь, преждевременные роды и смерть ребенка, — спокойно сказала она своим клиентам, — это обычное дело, банальный риск, я видела его в картах. Все это копеечные попытки и не надо придавать им слишком большого значение. Завтра же все начнем сначала, и через положенный срок получите своего малыша.

Мальчика они назвали Исаак. Она настояла, Анджело уступил. Никто из них, конечно, не знал подробностей о библейском Исааке, которого чуть не зарезал его собственный отец, для них обоих это имя было величественным и им казалось, что Бог защитит их, если они назовут сына в честь такого великого сына Божья. И так все и случилось: чтобы ни происходило с Катериной, он всегда спасительно оказывался рядом и всегда чудесным образом помогал всем им разрешить трудности и отгонял беду. Через много лет Исаак, сын Катерины, бросил первую горсть земли в свежевырытую могилу бабушки Лиды. Через много лет он первым из всех родственников взял на руки Нур, и она перестала плакать. Он лишь однажды случайно столкнулся с Джокондой, когда приехали навестить бабушку в Москву, они прошли мимо друг друга, когда он шел с матерью по рынку. Джоконда была совсем уже старуха, слепая, она долго выбирала красные яблоки, так и не сумев отделить битые от целых. Катерина узнала ее, шарахнулась в сторону, отерла со лба выступивший холодный пот. Исаак пристально посмотрел на старуху и сказал как будто бы в утешение своей матери:

— Жалко бывает старух, правда, мама? Есть в них что-то совсем потустороннее и очень отталкивающее. Погоди, я помогу ей с яблоками.

Корысть средневековые европейцы изображали так: «Некрасивый тощий и обнаженный мужчина, через плечо перекинута волчья шкура, поэтому из-за его собственной головы виднеются волчьи уши и клыки, так вот этот человек держит в руках земной шар, который символизирует весь наш мир — так во всяком случае изобразил его Иероним Маффеи Луккезе, художник, человек прекрасного ума и безупречной интуиции. Те, кто сумели сбросить с себя это шкуру, гласила пояснительная надпись, выпускали шар из рук и получали другую сферу, невидимую, но от этого ничуть не менее прекрасную».

— Ну, заходи…

Так она и сказала ему, увидев на пороге.

Он протянул ей букет малиновых астр.

Ева велела прийти с букетом, первое свидание должно быть с цветами, она настаивала.

Не важно, что Аяна зрелая женщина, а он юнец, не важно, что принимать таких, как он, — ее ремесло. Правило есть правило. Это Платон усвоил с детства.

Он вошел, огляделся: на полу старинный иранский ковер ручной работы, подобный он видел у отца, шелковые бордовые абажуры, запах пыли, индийских благовоний, бубенцы под потолком, загадочно звякнувшие от сговорчивого сквозняка.

— Меня зовут Платон, — сказал он, стараясь выглядеть уверенно. Он побоялся, что за неделю она могла его забыть.

Мурашки по коже.

Она кивнула.

И опять как будто сосредоточилась на чем-то внутри себя, сдвинула брови, чуть наморщила лоб.

— А ты ведь Аяна? — спросил он, желая хоть чем-то заполнить паузу. — Я правильно запомнил?

Беспомощный вопрос, обращенный к женщине, которую он впервые самозабвенно любил и о которой грезил каждую минуту.

• Предыдущая
• 85/148
• Следующая