Пангея - Голованивская Мария - Страница 63
- Предыдущая
- 63/148
- Следующая
Господь помогал ему, когда Лот, качая наследника, забывал о мирских делах, о кровавых казнях, к которым ему все чаще приходилось прибегать, о шелковистых кознях, которые ему доводилось строить, чтобы усмирять генералов, об искусстве очаровывать иноземцев, которым он владел как никто другой. Он должен был забывать обо всем и прежде всего о том, кто он, чтобы его малыш мог уснуть. Теперь, когда Лот вспоминал об этих часах, проведенных в полумраке, на глазах его выступали слезы.
Забавляясь с мальчиком, Лот почти не думал о прекрасно располневшей от беременности и кормления Еве, кожа которой теперь, когда она родила наследника, лоснилась атласом. Она умудрилась совсем не ревновать их друг к другу, не капризничать и не интриговать, она полностью отдала себя, принесла в жертву этим двум мужчинам — маленькому и огромному и теперь ей ничего, кроме этой жертвы, не было нужно. Танец с лентами подошел к концу. Они больше не вились, как языки пламени, в ее руках. Они больше не окрыляли ее
Лот помог сделать Платону первые шаги. Он лично показал ему хрустальное небо, гуттаперчевых птиц, главные ярко-красные цветы на клумбе, он сказал даже «маки», «розы», «пионы», он ткнул пальцем в горы с сахарными верхушками, на которые так любил смотреть сам. И что теперь? Помнил ли об этом Платон? Как узнать, как спросить? И главное — зачем?
Лот всегда заботился о том, чтобы Ева с Платоном были недалеко от него, чтобы он мог, оторвавшись от дел, уже через какой-то час быть рядом с мальчиком и погладить свое бессмертие по голове.
Но теперь и его танец подошел к концу. Так он однажды сказал Еве. И сатана, боясь пропустить момент, когда окончательно можно будет добить Лота, профилактически наведывался к Константину, злил его, вызывал в нем ревность, науськивал — и тот плясал, как кукла, дергался в ненависти к нему, год за годом, месяц за месяцем оставляя Лоту все меньше даже чисто бутафорской возможности действовать.
Но главное — Платонова душа. Вот что он должен был окончательно отнять у старика. Отнять, заставив полюбить себя.
Платон развивался стремительно. Уже в два года он овладел иносказаниями. Однажды, совсем еще малыш, он сказал Еве так: «Видишь желтую бабочку-капустницу над красным цветком? А неба голубого за ними не видишь. Вот так всегда большой смотрит на маленького». В четыре года он умел пошутить, переставив ударение или смешав смыслы в словесной игре.
В пять лет Ева подарила ему саблю своего прадеда — с рукояткой из чистого золота, с эфесом, инкрустированным крупными, сияющими, как сентябрьские звезды, бриллиантами. Ева знала, что ничего дурного георгиевское наградное оружие Ташкентского Льва никому не принесет, а вот на характер будущего правителя Пангеи — кто знает, может быть, и повлияет. Он трогал зацелованными пальчиками гравировку «За отличие, храбрость и беспримерное мужество», и все эти качества медленно, раз за разом, через мягкие подушечки, через прозрачные тонкие ноготки проникали внутрь его растущего тела, наполняя линии красотой, а сердце — алмазным блеском. Так думала Ева.
Лот оставил своего сына, решив, что наследник ему ни к чему, после смерти Тамары — своей любимой жены, управительницы его дум и земного пути, которую Платон никогда не видел живьем — только на портретах в журналах и по телевизору, где обычно показывали крупным планом ее полное благородства крупное и круглое лицо. Кем она была для Лота? Позвоночником? Нет позвоночника — нет фигуры, нет фигуры — нет имени. Она ушла, и он за ней. Она на тот свет, он — прочь с этого света.
Маленький Платон искренне полагал, что Тамара — это богиня торжеств, прибывшая в настоящее время из Древней Греции на большой белой ладье.
Платон отрекся от Лота в ответ со всем юношеским рвением. Нельзя было одновременно держать в руках прадедов золотой эфес и терпеть трусливого отца, переставшего быть сильным, храбрым и мужественным, — а иначе как он мог бы уступить власть Константину, этому ходульному болвану, чью дружбу Платон принял из самолюбования — что называется, царственно снизошел.
Отрекся он от отца так: искромсал швейцарским перочинным ножиком его парадный портрет, что висел в столовой. Ему было тогда четырнадцать. Ева, увидев располосованный портрет, зашлась в безудержном простонародном крике, на который сбежалась вся челядь. Лоту донесли. Он просто пожал плечами в ответ: кто искромсал? Платон? Да бог с ним. Пускай…
В день восемнадцатилетия Платона Константин подарил ему своего тренера по плаванию. Платон принял этот подарок, а вместе с ним и личные бильярдные уроки, охоту на кабана и диких уток, воскресные партии в шахматы, в которых он, как правило, выигрывал.
Эта дружба с премьер-министром и зятем дала Платону новый вкус мужской беседы, горчащей от табака и солода, его ноздри почти ощущали густой аромат кулуаров, смешанный из похоти, алчности и бутафорской пыли, он слышал свист подковерных сквозняков, воняющих экскрементами. Он вызревал в этих беседах, в этих неглубоких коротких репликах, которыми с охотой одаривал его муж сводной сестры, годящейся ему в матери. Константин не жалел времени на наследника, единственного, кто представлял для него угрозу, через эту дружбу он следил, подсматривал за ним, точно зная и мысли его, и деяния, и слабости, и увлечения.
Дружба Платона и Константина добила Лота, но что уж тут поделаешь, слабый правитель становится легкой добычей для самого небольшого и незатейливого зла, не говоря уже о зле великом.
Впрочем, у Платона, при всей его увлеченности старшим товарищем, хватило в его-то годы мудрости и характера не взять из его рук первую женщину, какой-то внутренний замочек щелкнул и остановил его, он послушался матери, люто ненавидящей «этого проходимца», наложившей свой слабый, нежный и очень женский запрет на участие «посторонних» в этом, как она говорила, «историческом процессе».
Она сумела убедить Платона в том, что этот опыт должна подарить ему сама судьба и никто другой. Судьба, о которой она с детства говорила своему любимому мальчику так: «Коридор, по которому приходит и уходит судьба, должен быть свободен. Никто другой не должен по нему ходить, иначе, судьба не придет и жизнь будет совсем пустой». Она не мешала ему торчать скоротечными ночными часами на порносайтах и глядеть непристойные фильмы не только на экране компьютера, но и на большом экране в гостиной, столовой, а также в их кинозале, обтянутом крашенной в малиновый кожей питона с расшитыми лучшими рукодельницами Пангеи шелковыми алыми подушками. Раньше он с таким же упоением смотрел другие фильмы, из которых Ева составляла ему богатые коллекции, рассудив, что именно эти яркие движущиеся картины помогут привить сыну интерес к экзотическим путешествиям, отвращение к запаху и цвету крови и любовь к настоящей природе — не к той, что кривляется в городах, изображая клумбы и парки, а к дикой, необузданной, умеющей человека ставить на его незавидное место.
Она не стала рассказывать Платону о Константиновых шатрах, о порванных в клочья наложницах. Слишком высокая цена — раненая душа сына. Она просто подстроила иначе, выбрав нужное время, позже, много позже, разгуляв в нем аппетит в том числе и этими кинематографическими совокуплениями. А пока сладострастные женские стоны, фантасмагорические любовные позы, нагловатые ужимки мужчин, стискивающих талии совсем еще юных извивающихся дев, только подстегивали его фантазию, давали ей разбушеваться, выйти из берегов, и он окроплял шелковые простыни брызгами своей молодой, не очень пахучей пока спермы, не помышляя о живой женщине и довольствуясь грезами.
Константин в чем-то даже гордился ролью наставника, которую подарил ему Платон. И чтобы оправдать, он изредка приглашал его поглазеть на театр власти, усаживая золотого мальчика на галереях многотомной библиотеки, что возвышалась над его рабочим кабинетом, тем самым, куда любил к нему захаживать и сатана. Оттуда, листая старые фолианты, пахнущие плесенью и пылью, Платон с увлечениями наблюдал за бесконечными доносами царедворцев, за тем, как обретают судьбу самые ничтожные затеи и как гниют исполинские планы, от величественности которых у него кругом шла голова. Это зрелище заставляло Платона трепетать. Все-таки Константин великий. Могущественный. Силища в нем исполинская и власть сверкает в его руках.
- Предыдущая
- 63/148
- Следующая
