Пангея - Голованивская Мария - Страница 42
- Предыдущая
- 42/148
- Следующая
Нормально это, потому что тот врал и хотел ребят сдать ментам. Они тогда пригнали партию ворованных авто, одна краше другой, ну просто цацы! И тот случайно узнал и давай угрожать: «Делись, а то ментам скажу». Ну, сажать его на доход смысла не было, да и брать в дело тоже — зрение плохое, так какой из него барыга — и тачку не пригонит, и на деньги кинут, так вот, пришлось его после предупреждения убирать, потому что он врал все, когда до этого в многолетней дружбе клялся.
Вранье, когда баба дает, а сама не кончает. Он, мужик, проверить этого не может, кончила она или как, но она все равно стараться должна во всех направлениях, а не вид делать. Он Рите все прощал за то, что она любила это дело. Немногие интеллигентки понимают в этих вопросах, а она понимала и не врала. Он смотрел на нее всегда внимательно и потом всегда прощал ее за брезгливость, непонимание, за нелюбовь, в общем.
Познакомились они через Павлика.
Давно уже. Нужен был ему водила, не свой, потому что дело было рисковое — гнали партию из Германии с затертыми номерами двигателей. Туда тыркнулся, сюда. Нужно было пять водил, не просто сразу найти. К ним один свой. Ну и кто-то через знакомых порекомендовал двоих, Гришку и Пашку: Гришку он не взял, тот показался ему бедовым, а вот Пашка пришелся и много потом на Петуха гонял. В нем правда была, в Пашке. Хотя у Гришки зазноба была из богатых, и Петух даже потом тачку ей пригнал. Все равно. Гришка был не тот. Пашка однажды привел Маргариту, они все были одноклассниками, старыми друзьями. Без вопросов, в общем. Пашка пришел за деньгами к Петушку и даже не представил ее, а зачем? Встали в коридоре.
— Вы проходите, — сказал Петух, чего встали? Давайте налью вам.
Все.
Она сразу запала ему.
Он интересовался, спрашивал, она отвечала.
Пашке было все равно, он видел.
Выпили. Петух говорит: «Пойдемте отметим дельце». Пошли. Она, Рита, жгла его как огнем. Он Павлика в сторонку: «Тебе чего дать, чтобы ты сейчас отвалил?»
Через неделю Петух явился к Рите пьяненький и с чемоданом денег. Буквально с чемоданом. И сказал ей: «Я врать не люблю и фигли-мигли разводить не умею. Полюбилась ты мне, и если я тебе не противен с ногтями грязными и жизнью моей нехитрой, то вот возьми и иди за меня».
Маргарита недолго думала и чемодан взяла, решив, что ногти она ему отчистит. Да кто сейчас от бабла отказывается, и какая разница, на кого батрачить, на дядю из конторы за копейки или на своего влюбленного мужика, пускай даже и совсем чуждого и чужого. Да что же это мы, пожить хорошо не сумеем?
С Пашкой никуда, это она понимала.
А про бабки Петушковые знали все, и характер его был — не говно, тоже существенная деталька.
Петух тогда счастлив был. До этого у него только один раз сердце заходилось — из-за евреечки с самого верха — Рахиль, которая таки крепко обобрала его. Он тогда твердо решил: дела — пожалуйста, а к сердцу он больше их не подпустит. Ритка хоть своя баба, ну, с закидонами. Так это ей по красоте положено. Перед свадьбой Петух облагодетельствовал полмира, много денег роздал и бедным, и по церквам, и дела его пошли сильно в гору, отчего у Риты за три года появилось все, чего она желала. Петушок очень гордился своей формулой обогащения: «хочешь заработать — потрать». Потрать, я сказал, а не вид делай! Все у нее появилось, кроме Пашкиной любви, само собой. Он с ней всегда был как с сестрой и ни на йоту больше. Не хотелось ему, хоть умри.
Что жена его страшно предаст, его, Петушка — Золотого гребешка, ему нагадала цыганка.
Он тогда никакой Риты не знал, только вышел после первой посадки за валютные операции, гулял с ребятами, отмечал досрочное. И пошли они пировать на корабль, очень они его любили. Паромчик этот ресторанный пришвартован был прямо у вокзала, река там изгибается и ласково так льнет к площади, за которой уже лет двести шпалы и празднично прибывают и отбывают поезда. И вот они там веселились, пили и ели, девушки с ними были грудастые, но статные, молодые, веселые, доступные, как вдруг откуда ни возьмись цыгане с плясками да песнями и, даже, кажется, и медведь с ними был… Весело сделалось всем, и Петушку особенно. Вот он, праздник после долгой разлуки и тягот, заслуженный, долгожданный, а впереди яркая такая жизнь, настоящая, без вранья и падлы.
Ну братва в танец пошла и давай подпевать «Ехали на тройке с бубенцами», а после танцев и песен к нему, ухайдоканному, подсела цыганочка в цветистом платье, со ртом, полным золотых зубов, сказала: «Давай, касатик, погадаю тебе, вижу уже сейчас, что многое из того, что на роду тебе написано, сбудется у тебя. По лицу твоему вижу».
Она нагадала Петушку, что жена его предаст, и он порешит ее в ярости, «но быстро утешишься», — завершила свое гадание цыганка. Жены у него не было, не было даже девушки, не силен он был романы крутить. Так, по пьяни, он это дело любил, но чтобы слова говорить — это нет.
Через пару дней потянуло его в церковь. Пришел он, встал под образа, «Отче наш» три раза прочел, хотел батюшке покаяться, денег вон на общую свечу сколько положил, но не нашел он батюшки, никого, кроме злобно ворчащих старух, в тот день в церкви он не нашел.
А дальше закрутилось.
Когда Маргарита как-то спросила Петуха, уже после сговора с Павлом, что тот будет делать, если разорится, Петух напрягся. Подумаешь, глупый бабий вопрос. Чего тут думать-то? Но он напрягся нутром. Так бывало с ним нередко, и потому он и был фартовым. Вдруг среди полного штиля он начинал чувствовать беду, смотри не смотри — ничего не увидишь, а он чуял. Однажды должен был ворованные такси забирать, давно уже. И хорошо договорился, и у людей надежных, а он что-то почуял и не пришел. Оказалось — правильно. Потом с девкой однажды отказался и опять же правильно, у нее потом СПИД нашли.
Верил Петушок нутру, от этого и в церковь ходил, и в приметы верил, и в гадания. И внутреннему голосу тоже верил.
— А что значит — разоришься? — спросил Петух, пытаясь унять тревогу. Улыбнулся, съерничал: — Нищие бывают только духом…
Маргарита ответила по-глупому серьезно:
— Разориться, Петя, — это когда все твои бабки, и имущество, и даже жена — а кто знает? — переходят к чужим людям. Ты, Петушок, вкалывал, пупок рвал, а они хвать — и отобрали.
— С чего бы это? — возмутился Петух. — Я у них не отымаю, а они, значит, умные?
— Ну и ты тоже отнимал, когда маленький был, — улыбнулась Маргарита, — а на каждого отнимателя свой отниматель есть.
— Предадут меня, что ли? Ты это хочешь сказать? Разграбления без предательства не бывает.
Внутри у него все заныло.
— И чего ты, Ритка, так ненавидишь-то меня! — в сердцах крикнул он. — Приготовила мне разговорчик на завтрак! Со скуки пухнешь, вот и фантазии. Рожай уже, а то совсем от своего шмотья сбрендишь! Зачем вчера домработницу уволила?!!
— Это какую домработницу, — с бешенством в глазах переспросила она, — ленивую румынку? Анитку? Которую ты спишь и видишь как трахаешь? Козел!
Круглое лицо Петуха, круглый нос, круглый рот — все искривилось. Он устал, устал он. Он мягко двигался, словно катился калачиком, он от бабушки ушел и от дедушки ушел, он строил торговый центр и реконструировал купленный за гроши мебельный заводик, он скорефанился с бывшими генералами и подумывал о покупке одной заброшенной больнички — а чем черт не шутит, может, он и поднимет ее — надо же развивать дело, да и денежки в разные углы распихивать, но он очень устал, потому что трудно, очень трудно все время куда-то идти, продираясь через людскую слабость, зависть, нелюбовь, наконец.
Павлику план в общем-то понравился. А что? Скучно жить просто так. Без интриги. И отомстить за все этим козлам, всем и сразу, временами хотелось очень. Бывало, отвезет он своих хозяев на какую-нибудь пати, пристроится в уголочке ждать их и глядит на пацанов, прируливающих на своих закругленных блескучих тачках прямиком к клубу или ресторану. Они выскакивают из этих кукольных машинок такие узкожопые, узкоплечие, такие ладненькие и сладенькие, а что они, собственно, сделали для отечества, что им такая лафа? Откуда у них сладость вся эта, от папы с мамой, от богатых любовников или любовниц, кто они вообще такие, эти облизанные леденцы, и почему им все?
- Предыдущая
- 42/148
- Следующая
