Ночь в Лиссабоне - Ремарк Эрих Мария - Страница 27

• Предыдущая
• 27/53
• Следующая

– Понимаю, господин Шварц, – осторожно сказал я. – Ведь именно поэтому вы и говорите со мной, чтобы спасти его от самого себя.

Я рассердился на себя за то, что перед этим ответил ему так небрежно. Ведь человек, сидевший передо мной, был сумасшедшим – все равно – в логическом или поэтическом значении этого слова, и если я хотел узнать, как далеко он может зайти, – мне нужно было помнить о той боли, что его терзала.

– Если мне удастся, – сказал Шварц и запнулся. – Если мне удастся, то дело сделано, я спасу его от себя. Вы понимаете?

– Да, господин Шварц. Наша память – это не ларец из слоновой кости в пропитанном пылью музее. Это существо, которое живет, пожирает и переваривает. Оно пожирает и себя, как легендарный феникс, чтобы мы могли жить, чтобы оно не разрушило нас самих. Вот этому вы и хотите воспрепятствовать.

– Да! – Шварц взглянул на меня с благодарностью. – Вы сказали – только тогда, когда умираешь, память обращается в камень. Вот я и умру.

– То, что я сказал, – нелепость, – устало проговорил я.

Я ненавидел подобные разговоры. Я встречал слишком много ненормальных. В изгнании они росли, как грибы после дождя.

– Нет, я не думаю лишать себя жизни, – сказал вдруг Шварц и усмехнулся, будто догадавшись, о чем я думал. – К тому же жизнь сейчас слишком нужна для других целей. Просто я умру как Иосиф Шварц. Рано утром, когда мы попрощаемся, его больше не будет.

У меня вдруг вспыхнула дикая надежда.

– Что вы хотите сделать? – спросил я.

– Исчезнуть.

– В качестве Иосифа Шварца?

– Да.

– В качестве имени?

– В качестве всего, чем был во мне Иосиф Шварц. И даже в качестве того, чем я был раньше.

– А что вы сделаете со своим паспортом?

– Он мне больше не нужен.

– У вас есть другой?

Шварц покачал головой.

– Мне никакой больше не нужен.

– А в том есть американская виза?

– Да.

– Может быть, вы продадите его мне? – спросил я, хотя денег у меня не было.

Шварц опять покачал головой.

– Почему?

– Я не могу его продавать, – сказал Шварц. – Мне его подарили. Он может вам пригодиться?

– Боже мой! – сказал я, едва дыша. – Пригодиться! Он спасет меня! В моем паспорте нет американской визы. И я еще не знаю, как ее раздобыть завтра до полудня.

Шварц грустно усмехнулся.

– Как все повторяется! Вы напомнили мне о том времени, когда я сидел в комнате умирающего Шварца и думал лишь о паспорте, который опять мог сделать меня человеком. Хорошо, я отдам вам свой. Нужно только переменить фотографию. Возраст, наверно, подойдет.

– Тридцать пять лет, – сказал я.

– Ну, что ж, станете на год старше. Знаете ли вы тут кого-нибудь, кто умеет обращаться с паспортами?

– Знаю, – ответил я. – А фотографию сменить не так уж трудно.

Шварц кивнул.

– Легче, чем свое я. – Мгновение он смотрел прямо перед собой. – И разве не странно, что теперь вы тоже привяжетесь к Снимку, как некогда мертвый Шварц, а потом – я?

Я не мог ничего с собой поделать и вздрогнул от ужаса.

– Паспорт – это всего только кусок бумаги, – сказал я. – Тут нет никакой магии.

– Разве? – спросил Шварц.

– Может быть, и есть, но не такая, как вы думаете, – ответил я. – Долго ли вы были в Париже?

Меня так взволновало обещание Шварца отдать паспорт, что я не слышал, что он говорил. Я думал только о том, что надо предпринять, чтобы получить визу и для Рут. Может быть, представить ее в консульстве как мою сестру? Вряд ли это поможет, порядки в американских консульствах строгие. И все-таки придется попытаться, если до того не случится еще одного чуда.

Тут я вновь услышал голос Шварца:

– Он внезапно вырос в дверях нашей комнаты; через полтора месяца, но он все-таки нас нашел. На этот раз он не стал подсылать чиновников из немецкого консульства, явился сам и теперь стоял посреди номера, обклеенного обоями с игривыми рисунками в стиле восемнадцатого века, – Георг Юргенс, обер-штурмбаннфюрер, брат Елены, высокий, широкоплечий, в двести фунтов весом. Он был в штатском, но немецкой спесью от него разило в сто раз больше, чем в Оснабрюке.

– Итак, все ложь, – сказал он. – Недаром мне сразу показалось что тут дурно пахнет.

– Чему же тут удивляться? – возразил я. – Всюду, где появляетесь вы, начинает вонять.

Елена засмеялась.

– Перестань! – прорычал Георг.

– Лучше вы перестаньте, – сказал я. – Или я прикажу выкинуть вас за дверь.

– Почему вы не попробуете сделать это сами?

Я покачал головой.

– Вы на сорок фунтов тяжелее, чем я. Ни один рефери не свел бы нас в схватке на ринге. Что вам здесь надо?

– Это вас не касается, вы дерьмо, изменник. Вон отсюда! Я хочу говорить с моей сестрой.

– Останься! – быстро сказала Елена. Глаза ее сверкали от гнева. Она медленно поднялась и взяла в руки мраморную пепельницу. – Еще одно слово в таком тоне, и я швырну ее в твою физиономию.

Она сказала это совершенно спокойно.

– Ты не в Германии, – добавила она.

– К сожалению, еще нет. Но подождите – и здесь скоро будет Германия.

– Нет, здесь никогда не будет Германии, – сказала Елена. – Может быть, ваша вшивая солдатня и завоюет эту землю на время, но она все же останется Францией. Ты явился для того, чтобы обсуждать именно этот вопрос?

– Я явился для того, чтобы увезти тебя домой. Ты представляешь, что с тобой будет, если обрушится война?

– Довольно слабо.

– Тебя посадят в тюрьму.

Я увидел, что она на секунду растерялась.

– Может быть, нас посадят в лагерь, но это будет лагерь для интернированных, а не концлагерь, как в Германии, – сказал я.

– Что вы-то знаете об этом! – вскричал Георг.

– Не так уж мало, – ответил я. – Был в одном из ваших концлагерей благодаря вам.

– Вы, червяк, вы были только в воспитательном лагере, – презрительно заметил Георг. – Но вам это не пошло в прок. Вы дезертировали после того, как вас выпустили.

– Ну и словечки вы находите, – усмехнулся я. – Если кому-нибудь удалось ускользнуть от вас, значит, он – дезертир.

– Вам было приказано не покидать Германии!

Я отвернулся. У меня было с ним довольно разговоров на эту тему еще до того, как он обрел власть сажать за разговоры в тюрьму.

– Георг всегда был идиотом, – сказала Елена. – Мускулистый недоносок. Ему нужно панцирное мировоззрение, как корсет толстой бабе, иначе он расплывется. Не спорь с ним. Он беснуется, чувствуя свою слабость.

– Оставим это, – сказал Георг более миролюбиво, чем я ожидал. – Укладывай вещи, Элен. Сегодня вечером едем обратно. Дело серьезное.

– Чем же оно серьезное?

– Будет война. Иначе я бы не приехал.

– Нет, ты все равно приехал бы, – возразила она. – Тебе просто неудобно, что сестра такого преданного члена фашистской партии, как ты, не хочет жить в Германии. Два года назад, в Швейцарии, тебе удалось добиться того, чтобы я вернулась. Но теперь я останусь здесь.

Георг ненавидяще уставился на нее.

– И все из-за этого жалкого негодяя? Значит, он опять тебя уговорил?

Елена засмеялась.

– «Негодяй», – как давно уже я не слышала этих слов. У вас и в самом деле допотопный словарь. Нет, мой муж меня не уговаривал. Наоборот, он сделал все, чтобы я осталась там. И доводы у него были получше твоих.

– Я хочу поговорить с тобой наедине, – сказал Георг.

– Это тебе не поможет.

– Все-таки мы брат и сестра.

– Я замужем, это важнее.

– Это не узы крови, – сказал Георг. – А мне ты даже не предложила сесть, – добавил он вдруг с детской обидой. – Едешь от самого Оснабрюка, и вдруг тебя заставляют разговаривать стоя.

Елена засмеялась.

– Это не моя комната. За нее платит мой муж.

– Садитесь, обер-штурмбаннфюрер, гитлеровский холуй, – сказал я. – И поскорее уходите.

Георг злобно взглянул на меня и уселся на старый диван, который жалобно заскрипел под ним.

– Неужели вы не понимаете, что я хотел бы поговорить со своей сестрой наедине? – сказал он.

• Предыдущая
• 27/53
• Следующая