Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса] - Ремарк Эрих Мария - Страница 11

• Предыдущая
• 11/88
• Следующая

— Проклятые скоты! Еще раз все сначала!

Рабочие команды Большого лагеря стояли на плацу, тщательно выстроенные по блокам, в колонны по десять человек. Уже стемнело, и в полумраке эта людская масса в полосатых костюмах была похожа на огромное стадо смертельно уставших зебр.

Перекличка продолжалась уже больше часа, но желаемого результата никак не получалось. Виновата была бомбежка. Команды, работавшие на медном заводе, понесли потери. Одна из бомб угодила в их цех; несколько человек было убито и несколько ранено. Кроме того, эсэсовские охранники, оправившись от первого испуга, открыли огонь по заключенным, метавшимся в поисках укрытия. Решив, что те пытаются бежать, они уложили еще с полдюжины.

После бомбежки заключенные долго выкапывали из-под развалин своих мертвецов. Или то, что от них осталось. Это было необходимо для вечерней поверки: хотя жизнь узника не представляла в глазах эсэсовцев никакой ценности, количество присутствующих — живых или мертвых — должно было быть в строгом соответствии с количеством номеров и фамилий в списке. Бюрократизм не отступал даже перед трупами.

Рабочие команды предусмотрительно взяли с собой все, что только удалось найти: кто-то тащил оторванную руку, кто-то ногу или голову. Кое-как сколотив несколько носилок, они погрузили на них раненых с развороченными животами или без ног. Остальных поддерживали или просто тащили их товарищи. Перевязать смогли лишь немногих — под рукой почти ничего подходящего не оказалось. С помощью проволоки и ниток наскоро наложили повязки тем, кто истекал кровью. Раненым в живот, лежавшим на носилках, ничего не оставалось, как держать свои кишки собственными руками.

Колонна медленно, с трудом вскарабкалась на гору. По дороге умерли еще двое. Их, уже мертвых, тоже пришлось тащить с собой. Это обстоятельство послужило причиной одного недоразумения, в результате которого шарфюрер Штайнбреннер изрядно опростоволосился. У ворот лагеря, как всегда, стоял оркестр и играл «Фридерикус Рекс». Раздалась команда «Смирно! Равнение направо!», и узники, устремив глаза направо и высоко вскидывая ноги, прошли торжественным маршем мимо группы офицеров во главе с лагерфюрером Вебером. Даже тяжелораненые на носилках, повернув головы направо, пытались в эти последние минуты жизни изобразить некое подобие выполнения команды «смирно». Только мертвые не желали больше приветствовать начальство. Штайнбреннер вдруг заметил, что один из заключенных, которого тащили двое других, опустил голову. Он не обратил внимания на бессильно волочившиеся по земле ноги нарушителя, подскочил к нему и ударил его в переносицу рукояткой нагана. Штайнбреннер был молод и полон рвения. Сгоряча он решил, что тот просто потерял сознание. От удара голова мертвеца откинулась назад, лязгнув отвисшей челюстью. Со стороны это выглядело так, как будто окровавленный рот, выполняя последнюю волю остывающего черепа, попытался укусить револьвер. Эсэсовцы от души посмеялись, а Штайнбреннер пришел в ярость; он чувствовал, что авторитет, приобретенный им во время лечения Иоиля Бухсбаума соляной кислотой, слегка потускнел, и решил, что при первой же возможности постарается вернуть себе уважение сослуживцев.

На обратную дорогу в этот раз ушло больше времени, и вечерняя поверка началась позже обычного. Убитых и раненых, как всегда, разложили в строгом порядке, по-военному, так, чтобы и они были в строю, каждый со своим блоком. Даже тяжелораненых не отправляли в лазарет и не перевязывали: поверка была важнее.

— Еще раз сначала! Шевелись! Если и на этот раз не получится, пеняйте на себя!

Лагерфюрер Вебер сидел верхом на стуле, который специально для него поставили на плацу. Тридцати пяти лет от роду, среднего роста, он обладал недюжинной силой. Широкое, загорелое лицо его было отмечено глубоким шрамом, от правого угла рта вниз к подбородку — память об одном из рукопашных сражений с боевиками «Железного фронта»[2]. Положив руки на спинку стула, Вебер смотрел со скучающей миной на заключенных, среди которых с криком и руганью носились, как угорелые, эсэсовцы, старосты блоков и капо, щедро раздавая направо и налево удары и пинки.

Взмыленные старосты блоков приступили к повторной проверке. Вновь раздалось монотонное «один, два, три…»

Причиной возникших недоразумений были те, кого во время бомбежки на заводе разорвало в клочья. Заключенные, правда, изо всех сил старались разложить найденные головы, руки и ноги так, чтобы получился «комплект», но всего найти не удалось. Несмотря на все усилия, двух человек не хватало.

В темноте дело дошло даже до скандала: команды никак не могли поделить некоторые находки, прежде всего, конечно, головы. Каждому блоку хотелось предстать на поверке по возможности в полном составе, чтобы избежать суровых наказаний, полагавшихся за отсутствующих по неуважительным причинам. Поэтому они толкались и рвали друг у друга из рук окровавленные обрубки, пока не раздалась команда «смирно». Старосты блоков не сумели в спешке ничего придумать, и вот теперь не хватало двух тел. Вероятно, бомба разорвала их на мелкие куски, и они — либо улетели за заводскую стену, либо валяются где-нибудь на крышах.

К Веберу подошел рапортфюрер.

— Не хватает уже не двух, а одного с половиной: у русских оказалась лишняя нога, у поляков — рука.

Вебер зевнул.

— Дайте команду провести поименную перекличку и выяснить, кого не хватает.

Ряды заключенных едва заметно покачнулись. Поименная перекличка означала, что придется простоять еще час или два, если не больше — у русских и поляков, которые не знали немецкого, постоянно возникали какие-нибудь недоразумения с именами.

Перекличка началась. Один за другим затрепетали на ветру голоса. Вскоре послышались ругань и удары. Раздраженные эсэсовцы лупили направо и налево, потому что пропадало их личное время. Старосты и капо делали то же самое из страха. То тут, то там валились наземь обессилевшие или сбитые ударом люди; под ранеными все ширились черные лужи крови. Пепельно-серые лица заострились и, казалось, слабо мерцали в густой тьме каким-то могильным блеском. Истекая кровью, они покорно смотрели вверх, на своих товарищей, которые, вытянув руки по швам, не смели помочь им. Непроходимый лес грязных полосатых штанин — для некоторых из них это было последнее, что они видели в этом мире.

Из-за крематория осторожно выползла луна. Она повисла прямо за трубой и некоторое время светила из-за нее каким-то мглистым заревом; казалось, будто в печах жгли духов, и потому из трубы рвалось наружу холодное пламя. Затем она медленно поднялась выше, и тупая труба стала похожа на миномет, который только что выплюнул в небо красное ядро.

В первой шеренге тринадцатого блока, последним с левого фланга, стоял заключенный Гольдштейн. Рядом с ним лежали раненые и убитые из этого блока. Один из раненых, тот, что лежал ближе всех к Гольдштейну, был его друг Шеллер. Краем глаза Гольдштейн заметил, что черное пятно под ногой Шеллера, развороченной осколками, стало вдруг быстро увеличиваться в размерах. Наложенная наспех повязка сползла или развязалась, и Шеллер истекал кровью. Незаметно толкнув стоявшего рядом с ним Мюнцера, Гольдштейн боком повалился на землю, сделав вид, будто потерял сознание. Ему удалось упасть так, что он почти лежал на Шеллере.

Это была опасная затея. Взбешенный блокфюрер бегал вокруг строя, словно злая овчарка. Одного удара его тяжелого сапога в висок вполне хватило бы, чтобы отправить Гольдштейна на тот свет раньше срока. Заключенные, стоявшие поблизости, не шевелились, но все украдкой наблюдали за происходящим.

Блокфюрер со старостой находились в этот момент на другом фланге. Староста о чем-то докладывал эсэсовцу. Он тоже заметил маневр Гольдштейна и старался задержать шарфюрера как можно дольше. Гольштейн отыскал под собой наощупь веревку, которой была закреплена повязка на ноге Шеллера. Он видел прямо перед собой кровь и чувствовал запах сырого мяса.

• Предыдущая
• 11/88
• Следующая