Золотой фонд детектива. Том 5 - Лондон Джек - Страница 35
- Предыдущая
- 35/122
- Следующая
Когда он вернулся, было уже темно. Драгомилов сидел у себя в комнате за письменным столом. На стене четко вырисовывался его профиль. Груня сидела в гостиной подле лампы и плела циновку из пальмовых листьев. Холл опустился в кресло напротив и некоторое время молча наблюдал за движением ее сильных рук. Против обыкновения, она не улыбнулась ему.
— Груня.
Она вопросительно на него посмотрела. Ее лицо словно застыло.
— Да, Винтер?
— Груня, — сказал он вполголоса. — Мы здесь последние дни. Скоро мы вернемся к цивилизации. — Он заколебался, напуганный серьезностью ее лица. — Ты не раздумала выйти за меня замуж?
— Конечно, нет. — Она опять опустила глаза на работу, лежавшую у нее на коленях, ее пальцы возобновили свои уверенные движения. — Я ничего так не хочу, как выйти за тебя замуж.
— А твой отец?
Она подняла на него глаза; на ее лице не дрогнул ни один мускул. Холл уже не в первый раз заметил в тонких четких линиях ее лица большое сходство с отцом.
— Мой отец?
— Чем он теперь займется? Бюро убийств больше не существует. Оно составляло большую часть его жизни.
— Всю жизнь.
Он ничего не мог прочесть в ее глазах. Ее взгляд остановился где-то за спиной Холла. Холл оглянулся. Драгомилов молча стоял позади него. Груня снова перевела взгляд на Холла. Она попыталась улыбнуться:
— Винтер, у нас… у нас нет воды. Не мог бы ты?..
— Конечно!
Он поднялся, взял ведро и направился к небольшому источнику в северной части острова. Большая белая луна освещала тропинку, на которой танцевали тени колыхаемых ветром цветов. У Холла было тяжело на сердце; непонятная строгость — почти холодность Груни расстроила его. Но потом пришла утешительная мысль: «Всем нам было нелегко эти дни, — подумал он, — я ведь тоже был не в себе. Еще несколько дней, и мы будем на борту парохода, и тогда капитан сможет нас обвенчать. Муж и жена!» — Он наполнил ведро водой и, тихо насвистывая, направился обратно.
Бочка для воды находилась на кухне. Он наклонил ведро и начал выливать в нее воду; вода выплеснулась через край, намочив его босые ноги. Бочка была полна. Внезапно, чего-то испугавшись, он бросил ведро и кинулся в гостиную. Груня все еще молча работала, но по щекам ее текли слезы. Перед ней на столе лежали несколько листиков бумаги, прижатые лампой.
— Груня, дорогая! Что?..
Она пыталась продолжать работу, но слезы заливали ее лицо, и, наконец, отбросив циновку, она упала в его объятия.
— О, Винтер!..
— Что такое? Что с тобой, дорогая?
Вдруг его осенило. Он обернулся и бросил взгляд в открытую дверь комнаты Драгомилова. В комнате было темно, но лившийся в окно лунный свет падал на пустую кровать. Он бросился к двери, но Груня удержала его за руку.
— Нет! Не надо! Прочитай вот это!
Он остановился в нерешительности, но она настойчиво его удерживала. Устремленные на него глаза были полны слез, но в них также была решимость. Он подчинился и взял листки бумаги. Пока он читал, Груня рассматривала его широкий лоб, решительную челюсть, изучая лицо человека, который оставался ее единственным защитником.
«Дорогие дети!
Я не могу больше ждать. Хаас не приехал, а время на исходе. Попытайтесь понять меня и — как сказал бы Холл — мое безумие. Я говорю о действии, которое мне предстоит совершить. Как руководитель Бюро убийств я принял на себя известные обязательства, и эти обязательства будут выполнены. Бюро никогда не терпело неудач, и оно не потерпит неудачи и теперь. Отказ от выполнения своего обязательства означал бы отрицание всего того, за что мы боролись. Я уверен, что только смерть могла помешать Хаасу выполнить свою миссию, но в нашей организации в таком случае обязательства переходят к другому. Как последний ее член я должен принять их на себя.
Я это делаю без сожаления. Бюро было моей жизнью, и так как ему пришел конец, должен прийти конец и Ивану Драгомилову. Не чувствую я и стыда; шаг, который я сделаю сегодня вечером, я сделаю с гордостью. Возможно, мы были не правы — вы, Холл, однажды убедили меня в этом. Но даже в нашей неправоте была правота.
Мы не отрицаем того, что убивали, и убивали много раз. Но в убийстве страшно не количество жертв, а качество. Смерть одного Сократа — значительно большее преступление против человечества, чем убийство орд дикарей, которые вел за собой Чингисханом в истребительное завоевание Азии, но кто в это верит? Публика — если бы она о нас узнала — осыпала бы наше Бюро проклятиями, хотя она всегда готова превозносить до небес бессмысленные и ненужные массовые убийства.
Вы мне не верите? Пройдитесь по паркам наших городов, по нашим скверам и площадям. Найдете ли вы памятник Аристотелю или Пейну? Или Спинозе? Нет; вместо них вы увидите полубогов с мечом в руке, что вели нас в кровопролитные походы, как только мы превратились из обезьян в людей. Последняя война с Испанией без сомнения заполнит как в Америке, так и в Испании немногие пустовавшие места героями на конях, поднявшими руку в знак кровавого приветствия и увековечивающими в бронзе победу насилия в битве за умы людей.
Все же я позволил убедить себя, что мы были не правы. Почему? Потому что, по сути дела, мы действительно были неправы. Мир должен научиться сознавать общую ответственность за справедливость; она не должна быть прерогативой горстки избранных — тех, что сами зачислили себя в избранные. Вот и сейчас отголоски грома, доносящиеся из Европы, предвещают самую гигантскую в истории человечества катастрофу; но спасение нужно искать в чувстве общей моральной ответственности — более всеобъемлющем, чем даже то, которое могли предложить мы. Оно должно явиться следствием растущего сознания и нравственной твердости самого мира.
Тут возникает одно сомнение, один вопрос. А что, если эта нравственная твердость не выработается? Тогда в каком-нибудь далеком будущем Бюро убийств может возродиться снова. Ибо о смертях, за которые мы ответственны, можно сказать следующее: не умер ни один человек, который этого не заслужил. Не умер ни один человек, смерть которого не принесла пользы человечеству. Сомневаюсь, чтобы то же самое можно было сказать о тех, чьи статуи будут воздвигнуты на площадях после того, как закончится очередная «последняя» война.
Но время истекает. Прошу вас, Холл, берегите Груню. Она — это жизнь, которую я завещаю этой земле, доказательство того, что ни один человек, хороший или плохой, не может пройти по земле, не оставив следа.
В последний раз целую мою Груню. В последний раз жму руку вам, мой друг.
Д.»
Холл поднял глаза и посмотрел на прекрасное лицо своей любимой.
— И ты не пыталась его удержать?
— Нет. — В ее взгляде была мужественная твердость. — Всю мою жизнь он ни в чем мне не отказывал. Он удовлетворял мое малейшее желание. — Ее глаза заволокли слезы; рот вздрагивал от усилий сдержать слезы. — Я так люблю его! Мне больше нечем отплатить ему за все.
Холл обнял ее, удивляясь ее великой силе. Внезапно ее напряжение прорвалось потоком слез.
— О, Винтер, может быть, я была неправа? — спрашивала она, судорожно к нему прильнув. — Неужели не права? Может быть, мне надо было умолять его сохранить свою жизнь?
Он крепко прижал ее к себе, стараясь успокоить. Через открытую дверь он смотрел на гладкое море, поблескивающее в ярком лунном свете. Он увидел, как вдали промелькнула тень — чья-то легкая фигура неторопливо выгребала лодку на середину течения в ожидании Хугу-кай. Он не мог точно сказать, действительно ли видел это или представлял в воображении, но вдруг ему показалось, что человек в едва различимой лодке поднял руку, посылая им прощальное светлое приветствие.
— Нет, — воскликнул он, сжимая ее еще крепче. — Нет, родная. Ты поступила правильно.
ПЛАН ЗАВЕРШЕНИЯ КНИГИ, НАМЕЧЕННЫЙ ДЖЕКОМ ЛОНДОНОМ
Взрыв должен произойти до истечения срока перемирия. Драгомилов узнает об этом.
- Предыдущая
- 35/122
- Следующая
