Шаман. Скандальная биография Джима Моррисона - Руденская Анастасия - Страница 11

— От тебя ничего не требуется. Просто смотри на меня и повторяй за мной.

Джим послушно кивнул головой. Патриция продолжила:

— Это древнейший обряд, кельтский свадебный ритуал. Ты ведь не боишься вида крови?

— Нет. С тобой я ничего не боюсь.

— Ну, вот и славно. Ты справишься.

То, что случилось той ночью, казалось скорее фантастическим сном, чем явью. Патриция вышла в длинном черном платье. Она протянула ему руку:

— Пойдем, скоро полночь. Нас уже ждут.

— Кто?

— Жрица. Она будет проводить обряд.

И Патриция темными коридорами повела его за собой. В гостиной их встретила немолодая женщина с очень длинными черными волосами.

— Вот и ты, сын огня. Здравствуй! — медленно произнесла, оглядывая Джима, а затем обратилась к ним обоим, — Вы готовы совершить то, что хотели?

Джим с недоумением посмотрел на Патрицию. Та уверенно кивнула:

— Готовы, сестра. Можешь начинать.

— Приготовьте ваши руки. Вы должны будете подписать свиток кровью в знак вечного единения.

Патриция смело обнажила запястье. Джиму пришлось сделать то же самое. Дальнейшее он помнил смутно: что-то острое быстро и больно скользнуло по венам, и он провалился в теплую пустоту.

«У него была пугающая тяга к саморазрушению. Он мог творить только в те минуты, когда стоял на краю, когда ходил по лезвию бритвы. Он черпал вдохновение из состояний на грани. Алкоголь, наркотики, случайные связи — все это медленно убивало его. Иногда у меня возникало ощущение, что Джим сознательно стремится к самой последней черте», — впоследствии скажет Рей Манзарек.

— Джим, нам нужно серьезно поговорить, — Ротшильд взял его под руку и отвел в сторонку, — Ты ведешь себя слишком вызывающе, слишком агрессивно. И на сцене, и вне сцены. Так дело не пойдет. Либо ты завязываешь с ЛСД и прочей дрянью, либо… нам придется расторгнуть контракт.

— Ты врешь. Мы все вместе и я, в частности, приносим тебе огромный доход. Ты не сможешь этого сделать.

— Послушай, Моррисон, репутация группы сильно испорчена твоим поведением. Люди начинают задумываться, в уме ли ты и стоит ли прислушиваться к тому, что ты проповедуешь. Рейтинги падают. Мне не нужны лишние проблемы. Очень прошу тебя задуматься, пока не поздно…

— Я не хочу умереть во сне, или в старости, или от передозировки, я хочу ощутить, что такое смерть, попробовать ее на вкус, почувствовать ее запах. Смерть дается только однажды. Я не хочу пропустить ее.

— Ты совсем не боишься шагнуть за предел?

— Нет. Я жду этого как радости, как освобождения.

— А жизнь? Ты боишься жизни?

— Все мы в плену. У этого мира, у времени, у жизни. Жизнь — это только испытание, только проверка на прочность. Тем, кто ее выдерживает, достается самая легкая и прекрасная смерть. Я не боюсь жизни — я боюсь боли, плохо переношу ее. Иногда мне кажется, что я уже умер.

— А я нахожу в боли наслаждение. В боли физической, в боли душевной. Боль — признак жизни. Только она дает понять, что ты еще умеешь что-то чувствовать.

Патриция взяла Джима за руку и со всей силой впилась ногтями в его ладонь:

— Чувствуешь? Чувствуешь боль?

— Да… — с трудом выговорил Джим.

Патриция довольно улыбнулась:

— Значит, ты еще жив.

Он жадно вглядывался в отражение и не узнавал себя. Из зеркальной глади на него смотрел располневший и небритый тип с красными опухшими глазами. Грязные спутанные волосы, помятое испитое лицо, мрачная ухмылка… Куда делся наглый, молодой и красивый парень?

Что осталось от него? Даже руки казались какими-то чужими, незнакомыми, грубыми. Он дотронулся до отражения и почувствовал только равнодушную прохладу зеркала. Джим прислонился горячим лбом к этой гладкой поверхности и посмотрел в глаза тому, другому. Они стояли вплотную, лицом к лицу. Внезапно Джимом овладело невероятное желание вдребезги разбить морду угрюмому мужику из зазеркалья. Он ненавидел его в тот момент. Моррисон отстранился от зеркала, занес руку и врезал прямо в переносицу своему противнику. Тот взорвался от боли и разлетелся на кусочки. Летящие в лицо осколки, хлынувшая кровь, ярость, неожиданно сменившаяся тоской, шок, уступивший место невероятной боли… Джим зажал кровоточащую руку, мягко сполз по стенке и бессильно заплакал, завыл от подступивших к нему вплотную боли и ужаса. «Больше не осталось ничего. Меня самого не осталось…»

В тот день Джим явно переборщил с виски. На сцену он вышел, сильно шатаясь. Хоть света было и немного, он надел огромные солнечные очки, закрывавшие половину лица. Он не хотел никого видеть и не хотел, чтобы видели его. Густые усы и борода тоже помогали укрыться от всех. Так он чувствовал себя почти в безопасности. Ему было страшно наедине с этим гигантским стадионом, с этой невнятной, размазанной гущей. Сотни, тысячи лиц, рой пчел, муравейник. Он боялся, презирал и ненавидел этих маленьких тварей. Все стадо вместе и каждого по отдельности. Весь этот зверинец орал, свистел, хлопал в ладоши. Они чего-то требовали, чего-то ждали от загадочной и инфернальной звезды по имени Джим Моррисон. А звезде больше всего на свете хотелось сейчас убежать, спрятаться, заткнуть уши, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать и не знать этого кошмара. Осипшим и срывающимся голосом он сказал в микрофон:

— Вы столько раз видели мое обнаженное сердце… Что еще вы хотите от меня? Вам недостаточно? Вы хотите видеть мое тело, урвать от него кусок посочнее? — стадион одобрительно завизжал и заревел. Вымученная усмешка скользнула по рядам. — Вы хотите этого? Ну что ж, смотрите….

Стоящие позади Моррисона Рей, Джон и Робби успели увидеть только спущенные до колен штаны Джима. Уже через пару секунд обзор закрыли широкие спины полицейских. Это был финальный аккорд концерта. Это была последняя нота «Дорз».

— Ты хоть понимаешь, что ты натворил, ублюдок? Сукин ты сын! Ты осознаешь, что ты сделал? — Ротшильд в бессильной злобе грохнул об пол еще один хрустальный бокал, — Ты выкинул в помойку репутацию группы, мою репутацию! Ты угробил миллионы долларов, ты нагадил в душу миллионам людей, в конце концов! Ты обманул их всех. Они верили тебе, а ты рассмеялся им в лицо! Считай, что все контракты уже порваны, все договоры расторгнуты, связи испорчены. Ничего не осталось, ничего! Понимаешь?! — Пол с отчаянием и яростью посмотрел на Моррисона. Тот сидел, медленно раскачиваясь на стуле из стороны в сторону и отрешенно глядя в одну точку перед собой.

— Я ведь предупреждал тебя. Я говорил тебе тысячу раз: завязывай. Ты не слушал, и вот, что из этого вышло. Мы прогорели. Ты даже не представляешь, каких нервов и денег мне стоила твоя бездарная выходка. Я еле спас твою задницу, Моррисон. Можешь не благодарить. Хотя, возможно, мне не следовало этого делать. Исправительные работы могли бы отучить тебя от дурных привычек… — Пол на мгновение умолк. — Ты понимаешь, что все катиться псу под хвост? Это конец, Джим. Это конец.

Джим поднял на Пола мутный блаженный взгляд и, расплываясь в кривой улыбке, произнес:

— Да. Это конец. Все закончилось. Хорошо.

Пол не нашел, что ответить.