Проклятый берег - Рэйтё Енё - Страница 24

• Предыдущая
• 24/38
• Следующая

— Чертовски неприятная история, но в одной из моих любимых книжек рассказывается о рыцаре по имени Лоэнгрин, том самом, который потом ни с того ни с сего превратился в лебедя. И я сделал из его злоключений твердый вывод: с женщинами надо быть осторожным.

Мы шли вдоль ограды кладбища. Оно тоже находилось в пределах крепости. Форт Сент-Терез — своеобразный городок со своими зданиями, улицами, площадями, лавочками, кинотеатром, больницей, кладбищем…

Мы подошли к часовому, стоявшему у входа на кладбище, и Альфонс показал ему какую-то бумагу.

— Что это было? — спросил я, когда мы были уже далеко.

— Вчера Хопкинс сделал вылазку под видом писаря. С карандашом за ухом, папкой, а за ним следом Ламетр с большим портфелем. Им удалось стянуть несколько бланков и даже шлепнуть на них печати. Сейчас мы с тобою — помощники кладбищенского садовника.

В самом конце кладбища Альфонс с уверенным видом человека, возвращающегося к себе домой, распахнул железную дверь и вошел в один из склепов.

Внутри освещенного лампадой склепа, на надгробии полковника Биррера сидел Хопкинс. Капитан мрачно расхаживал взад и вперед, одетый в расстегнутую смирительную рубашку. Вечером ему пришлось укрыться среди буйнопомешанных, пока Чурбан не выручил его с помощью подходящего бланка.

А вообще — то так дерзко, как Чурбан, не вел себя, наверное, еще никто в истории. Он разгуливал по лагерю то в штатском, то надевая подходящую форму и успевая сменить ее на форму другого рода войск, прежде чем к нему успеют присмотреться, да еще ухитряясь выручать в самых рискованных ситуациях неспособного на обман капитана…

— Привет, ребята! — словно ни в чем не бывало воскликнул он. — Все идет нормально! Выше голову!

— Цыц! — заметил я. — Тут на кладбище и по ночам шестнадцать человек работает.

Капитан остановился и завернулся в смирительную рубашку точь-в-точь как заворачивался в красную тогу артист в одной старинной пьесе, которую мне довелось видеть.

— Рано или поздно нас схватят, — сказал он.

— Самое разумное, если Копыто расскажет сейчас, что произошло с ним сегодня ночью, — предложил Альфонс.

— Послушаем, послушаем! — радостно воскликнул Хопкинс, словно готовясь выслушать забавный анекдот на веселой пирушке.

Отбросив несколько несущественных деталей, я подробно рассказал им о своем ночном приключении.

— Опишите подробнее внешность этой женщины.

Я постарался как можно лучше описать внешность «графини».

— А откуда известно, что… генерал Рубан должен быть смещен? — побледнев, спросил капитан.

— В газетах об этом пишут, как о чем-то решенном…

— Это значит, что много людей погибнет… погибнет напрасно… Маркиз де Сюрен — храбрый солдат… Но только солдат… Враги генерала Рубана сделают все, чтобы использовать в своих целях историю с исчезнувшей экспедицией и алмазными копями, — объяснил Ламетр.

— Со дня на день начнут отправлять войска. Видно по приготовлениям, — сказал Альфонс.

— Против ни в чем не повинного народа фонги.

— А если правда выяснится до того, как раздастся первый выстрел? — спросил я.

— Тогда… большая беда минует этот край. Наступило недолгое молчание. Полоски тени от слабого огонька лампады плясали на саркофаге… В полутьме очертания огромного распятия делали еще более пугающей глубину склепа, в котором каждое слово отдавалось эхом, будто многократно передаваясь из уст в уста.

— Обдумайте все, господин капитан, и командуйте нами, — сказал Альфонс.

— А мы свято исполним любой ваш приказ, — добавил я.

— Ура! — примкнул к нам Хопкинс. Ламетр взволнованно обвел нас взглядом.

— Спасибо, ребята… Бог даст, вы не напрасно с таким мужеством встали на защиту правого дела.

Мы обменялись с ним рукопожатиями.

— А теперь, — сказал я, — в первую очередь необходимо выяснить, кто эта женщина — наш самый опасный противник.

— Для меня это не тайна, — заметил Ламетр.

— Кто же она?

— Моя жена, — ответил капитан.

Мы долго стояли неподвижно — совершенно ошеломленные.

— Женщина, у которой вы были этой ночью, — обратился ко мне капитан, — действительно графиня Ларошель. Это фамилия ее первого мужа. Позже она развелась с графом и вышла замуж за капитана Мандера. Когда однажды мне пришлось долго стоять на Мадагаскаре, она бежала со мной на моем судне. В Париже она стала моей женой. Через несколько месяцев, однако, я получил анонимное письмо с такими сведениями… которые… одним словом, несмотря на анонимность письма все, что в нем было сказано, подтверждалось убедительными доказательствами… И… я оставил эту женщину… Она вновь приняла имя мадам Мандер, потому что, как выяснилось, с ним она вовсе не была разведена… Позже я еще несколько раз видел ее. Она постоянно появлялась в обществе ван дер Руфуса. Это богатый, добродушный голландский банкир, много жертвующий на благотворительные цели… Единственный из моих прежних знакомых, посетивший меня в тюрьме и спросивший, не нуждаюсь ли я в чем — либо. С нею, правда, и у него отношения испортились… Говорят, тоже из-за анонимного письма…

Несмотря на предшествующие события, я был здорово удивлен услышанным.

— И никому не пришло в голову, — поинтересовался Чурбан, — дать этой дамочке при случае хорошую затрещину?

— Пора поговорить о деле, — прервал Альфонс нашу романтическую беседу. — На мой взгляд, мы должны постараться попасть в Сенегал раньше, чем карательная экспедиция. Большую часть пути мы проделаем вместе с войсками, а потом сбежим…

— Но нам необходим путевой журнал экспедиции, который капитан Мандер отослал командованию, — задумчиво проговорил Ламетр.

— Мы его добудем, — сказал Альфонс. Чурбан Хопкинс потер подбородок. Капитан угрюмо махнул рукой.

— Он хранится в сейфе генерала Рубана.

— Ради справедливости дела можно вскрыть и сейф.

— Сейф командующего?…

— Господин капитан! — сказал Альфонс. — Вы будете руководить сенегальской частью операции, а подготовку к ней здесь предоставьте нам.

Ламетр вздохнул.

— Уже несколько раз я в конце концов убеждался, что вы были правы. Не стану спорить…

Мы вернулись в казарму…

На следующее утро мы получили суточные увольнительные. Это могло означать одно: часть будет брошена в бой. Двойные порции сигарет и рома. Вдвое меньше муштры.

И жуткая сумятица!

Одним словом, в воздухе пахло отправкой!

Увольнительная на целые сутки — отличная штука. Тем более для меня, по мнению Потриена несколько лениво относящегося к солдатской службе. Когда я выходил через караулку, где сержант лично проверял внешний вид получивших увольнительную, он оглядел меня с ног до головы.

— А-а-а… др!!!

Означать должно «A droite».

Я сделал поворот направо.

— А-а-а… ш! — рявкнул сержант. («A gauche») Окажись на моем мундире хоть одна морщинка, он отослал бы меня обратно. Однако придраться было не к чему, и он только еще раз смерил меня взглядом.

— Могу вас поздравить, рядовой, мы вместе отправляемся на войну, не так ли? Я придаю большое значение порядку в маршевой колонне, а что, по-вашему, скажет мне полковник, если он будет присутствовать при отправке и увидит, как вы маршируете?

— Он скажет: «Дорогой Потриен…»

— Не рассуждать! Марш! Марш!… Заткнись, свинья! — заорал он. — Заткнись, иначе я тебя!…

Я отправился в свой любимый кабачок в порту — в «Четыре веселых мародера».

Я пил там уже наверное десятый коньяк, когда какой-то шофер тронул меня за плечо:

— Вас ждут на улице, мсье. Хотели бы поговорить с вами. Я вышел. Графиня Ларошель, высунувшись из машины, весело улыбалась мне.

— Сердитесь на меня? — спросила она.

— Г… графиня… — пролепетал я.

— Поедете со мной?

Я, естественно, тут же сел в машину. Внутри все было пропитано, словно густым туманом, запахом жасмина.

• Предыдущая
• 24/38
• Следующая