Те же и скунс–2 - Воскобойников Валерий Михайлович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/179
• Следующая

…Тяжёлый шнурованный ботинок, занесённый для очередного пинка, прошёл мимо цели, чернокожий солдат потерял равновесие, а в следующий миг его сердце остановилось раз и навсегда…

…Шестой солдат от испуга разучился стрелять, настолько он не ожидал, что полумертвец всё же сумеет подняться. В последний оставшийся миг воин атси замахнулся прикладом… И умер, как умерли первые пятеро.

… Офицер остался последним. Один на один с человеком, которому жить-то не полагалось, не то что драться и убивать. Офицер пятился к дымившему кратеру, сражаясь с кобурой пистолета, никак не желавшей расстёгиваться, мясистое чёрное лицо покрылось серым налётом. Он всё же успел, потому что сил у его противника осталось очень немного: страшные вспышки вроде той, что подняла его на ноги, не могут продолжаться сколько-нибудь долго… Бахнул выстрел, и пуля ударила пленника, но тот уже перешёл грань, когда думают о собственной жизни и смерти. Ещё один шаг, ещё один разряд безумной боли в обнажённых ступнях, и он дотянулся до офицера, и офицер умер. Приговорённый рухнул с ним рядом. Придя через некоторое время в себя, он стащил с офицера форменную рубашку, его же карманным ножом распорол её надвое и замотал ноги, чтобы можно было хоть как-то ступать ими по земле.

Его продали свои и подавно не пощадили чужие, и он был по-прежнему гораздо ближе к смерти, чем к жизни, но он был свободен, и он мог, он мог попытаться…

Неделя, спустя которую Моня должен был вернуться и собственноручно вымыть и закупорить тёти-Фирины окна, тихо канула в прошлое. Снегирёв дождался солнечного оттепельного дня и предложил своей хозяйке; заняться наконец окнами – пока, действительно, ещё продолжалась зима. Она отвела глаза:

– Мне Монечка обещал. Он скоро приедет…

– Приедет, будет ему приятный сюрприз, – бодро заверил её Алексей. Про себя он полагал, что в ином случае Монино обещание будет справлять ежегодные. юбилеи, но вслух об этом, понятно, воздержался. – И рученьки музыкальные портить не придётся…

– Не издевайтесь, Алёша, – обиделась тётя Фира. – Он же действительно…

Ей неизвестно зачем вспомнилось, как вечером после Мониного отбытия позвонила Софочка. Позвонила – и устроила старинной подруге громкий разнос: «Ты соображаешь, что делаешь? Подогретым пирогом его на завтрак кормила!..»

Поняв, что жилец настроен серьёзно, Эсфирь Самуиловна суматошно засуетилась, начав одновременно разыскивать стекломойную жидкость, кастрюлю и подходящие тряпки и всё время забывая, зачем конкретно полезла в тот или иной шкаф или ящик. Что поделаешь – в её возрасте к мероприятиям подобного класса следует готовиться за неделю. Иначе в голове всё путается и начинает казаться, будто наступил конец света.

Оценив ситуацию, Снегирёв потребовал у тёти Фиры карт-бланш, а получив оный – выставил владелицу комнат в гости к соседке Оле Борисовой. Приставил Олиного мужа Гришу рвать бумажные полотенца. Завербовал верзилу Тараса Кораблёва сбегать в магазин за рулончиками самоклеящейся бумаги. А сам вооружился синим баллончиком стекломоя, купленным вообще-то для «Нивы», и полез на подоконник. Некоторые части громадного полукруглого окна открывались и были доступны из комнаты. Некоторые – исключительно извне. Эти последние по понятным причинам особенно заросли грязью, и Снегирёв посвятил им массу усилий. Гриша Борисов, очкастый интеллигент из Герценовского института, подавал куски розовой бумажной протирки и завистливо возмущался самонадеянностью Алексея, преспокойно расхаживавшего по подоконнику четвёртого этажа.

Снегирёв вполуха слушал его и думал о том, как повезло не ценившего этого дурачку. Если сравнить Гришин мир с тем, в котором жил он сам, получалось, что обитали они на разных планетах. Гриша не умел ни драться, ни стрелять, он боялся высоты, подонков в парадном и много чего ещё, он спешил домой к жене и таскал из молочной кухни тёплые бутылочки для маленькой дочки. Чего, спрашивается, ещё не хватает? Квартиры на двух уровнях, дачи, машины?.. Ну я же и говорю – дурачок…

Приёмник, настроенный на «Европу-плюс», тихонько ворковал, примостившись на табуретке.

– …Группа «Сплошь в синяках»! – весело объявил диктор, жизнерадостное трепло, свято уверенное, что треплется с американским акцентом.

– Ну вот, – обречённо прокомментировал Гриша. – То «Крематорий», то «Лесоповал», а теперь ещё И «Сплошь в синяках». Чего только не выдумают от безделья. Может, выключим?

– Не надо, – сказал Алексей. – Пусть болтает, только бы не про политику.

Из приёмника послышался гитарный аккорд.

Жизнь научит смеяться сквозь слезы,

Жизнь научит бесстрашным быть в страхе,

Усмехаться в ответ на угрозы,

Не дрожать, когда лают собаки.

Жизнь научит любить, кого любишь,

Ненавидеть, кого ненавидишь,

Забывать то, чего не забудешь,

И не видеть того, что видишь.

Полагать за реальность кошмары

И во лжи видеть горькую правду,

Принимать хладнокровно удары,

Презирать и презренье, и славу.

Жизнь научит ценить, что теряешь,

Не жалеть того, что имеешь,

И прощать то, чего не прощаешь,

И не верить тому, чему веришь.

И, командуя, слушать команды,

И лететь на потерянных крыльях…

Жизнь научит быть сильными – слабых,

Жизнь научит быть слабыми – сильных.[7]

Солист «Синяков» из кожи лез, имитируя покойного Цоя, но Алексей всё равно пожалел, что не вставил кассету и нет возможности записать. Надо будет, решил он, посмотреть в соответствующих ларьках, ведь наверняка где-нибудь попадётся. Он подумал ещё немного и усмехнулся про себя, полируя верхнее стекло. С ним уже бывало такое. Западал в память хвост случайно услышанной песни, и воображение дорисовывало всё остальное. Так что, когда удавалось раздобыть запись, наступало некое разочарование.

– Кажется, – сказал Гриша, – я понял, почему молодёжи нравятся иностранные песни.

– Ну и? – рассеянно спросил Алексей.

– Когда не знаешь языка, легче воспринимать всё вместе, как музыку. И даже если знаешь язык, дебильность текстов всё-таки не так очевидна.

• Предыдущая
• 27/179
• Следующая