Зона бессмертного режима - Разумовский Феликс - Страница 9

• Предыдущая
• 9/69
• Следующая

– Все, братцы, разбегаемся, – весело сказал Бродов в рацию. – Физкульт-привет, до завтра.

Вечер, холодный и хмурый, обещал ему массу приятного.

– Счастливо всем, – отозвался Кныш, впрочем, без особой экспрессии – ему нужно было ехать на вокзал, по пути завезти Небабу, а потом еще припарковать «Урал». Хорошо еще, база недалеко от дома.

– Удачи всем, – рявкнул Наговицын, сделал погромче музыку и не поехал – полетел по белому ковру. К молодой, надо полагать, ждущей его жене. Какая там стихия, какая там метель…

«Да, какой русский не любит быстрой езды, – глянул ему вслед Бродов и порулил вдумчиво, степенно, безо всякой суеты. – Однако тише едешь – дальше будешь. Особенно на зимней дороге».

За окнами джипа плыли городские, не радующие взор ландшафты, узенькие улицы, ископаемые дома, ветхие, покосившиеся заборы. Новостроек, впрочем, тоже хватало, как и протяженных, одетых в белое зеленых зон. Иркутск как бы состоял из лоскутков, новое в нем безуспешно пока еще боролось со старым.

«А еще говорят, что Париж – город контрастов, – с долей патриотизма подумал Бродов, глянул на часы и взялся за мобильник. – Как пить дать, еще горит на работе».

– Вы позвонили в агентство недвижимости «Консультант», – скучно отозвался женский дежурный голос. – Слушаю вас.

– Зою Викторовну пожалуйста, – попросил Данила. – Скажите, что Бродов беспокоит.

Сразу он почему-то вспомнил запах ее духов, резкий, будоражащий, нескрываемо сексуальный. Бьющий наповал. Запах опытной, искушенной женщины, знающей, что путь к сердцу мужчины лежит не через желудок – через обоняние.

– Алло, – послышался другой женский голос, только не скучный и усталый – звенящий от оптимизма. – Ты? Уже? Хорошо. Жду. Давай часов в десять. Ну, все.

В голосе звучали радость, нетерпение, ожидание и предвкушение. Своего, кровного, женского, заслуженного по праву.

«Ну, в десять так в десять. – Бродов отключился, вписался в поворот и осторожно объехал „жигуленка“, плотно присоседившегося к „Москвичу“. – Эко как вы, ребята». Путь его лежал на запад, через мост, на левый ангарский берег – в бывшее предместье Глазково. Когда-то это была глухомань, окраина, конкретная периферия – поди-ка ты форсируй могучую реку. Паромная переправа и понтонный мост резко изменили ход вещей, и уже к двадцатому столетию Глазково было популярным дачным местом. Разбивались парки, закладывались сады, открывались ресторации и увеселительные заведения. Сам его превосходительство градоначальник построил здесь дворец и страсть как обожал кататься по зимнему Иркуту. На саночках, шестиконно, при пылающих вдоль высокого берега бочках со смолой. В общем, бесилась с жиру местная буржуазия, давилась рябчиками и жевала ананасы, чем вызывала зависть и крайнее неудовольствие у, к слову сказать, не бедствовавшего местного пролетариата. Со всеми вытекающими революционными последствиями. И вот гром грянул, свершилось – экспроприаторов экспроприировали, добро их поделили, настало равенство и братство. Однако буржуазных палат на всех желающих не хватало, и в Глазково стали, как из-под земли, вырастать хибары пролетариев. Вместительные, барачного типа, где на тридцать восемь комнаток всего одна уборная. Во дворе. Так и простояли они и Гражданскую, и Отечественную, и простой социализм, и развитой – аж до самой перестройки. Ну а когда победила демократия и все вернулось на круги своя, новые русские буржуа опять положили глаз на Глазково. Скупали участки, сносили хибары, возводили – куда его превосходительству градоначальнику! – дворцы. И вот в эту-то обитель контрастов, богатства и нищеты и направлялся Бродов – выехал на набережную, зарулил на мост и неспешно покатился по огромному железобетонному монолиту[34]. Красавица Ангара внизу выглядела безобразно – льдины, промоины, пар над водой. Где уж дедушке Морозу тягаться с Иркутской ГЭС[35].

«Вот она, цивилизация, блин. – Бродов посмотрел на черные проталины, выругался про себя, горестно вздохнул. – Калечим природу, такую мать. Все вокруг себя калечим». Выключил неизвестно почему радио, пересек железнодорожные пути и, съехав в молчании с моста, принялся забирать вправо, на улицу акына Джамбула. Снег валил по-прежнему стеной, проезжая часть не радовала, спешить, делать резкие движения совершенно не хотелось.

«Это называется у них незначительные осадки», – вспомнил Бродов с едкостью прогноз метеорологов, непроизвольно фыркнул и вдруг заметил в снежной каше «Волгу», черную, «двадцать четвертую», скорбно завалившуюся набок. Рядом лежало колесо и стояла женщина в куртке-«аляске», вся ее фигура выражала безотрадность, траур и непротивление судьбе. Понятное дело – проколоться в такую-то погоду. Да еще на «Волге». Колеса у этой дурынды большие, тяжелые и крепятся не болтами, а гайками, что крайне неудобно. Менять их, тем более в непогоду, удовольствие еще то, никаких дамских сил не хватит. Грустное зрелище, навевающее тоску, ни один хоть мало-мальски уважающий себя мужик мимо бы точно не проехал.

«Снегопад, снегопад… если женщина просит…» – пропел, как это ему самому показалось, Бродов, мигнул поворотником, прижался вправо и вылез из машины.

– Вечер добрый. Помочь?

Несмотря на кажущуюся банальность ситуации, он не расслаблялся и ухо держал востро: а ну как явится сейчас пятерка крепких мужичков, дабы дать ему, Бродову, по голове, сесть в его, Бродова, кровный «хаммер» и с песнями отчалить. А может, и сама красотуля в «аляске» вытащит парализатор и жахнет стабилизированной стрелой, несущей пятьдесят тысяч вольт. Случаев таких масса. В России живем. Эх, снегопад, снегопад, если женщина просит…

– Здравствуйте, – встрепенулась женщина, поправила капюшон и браться за парализатор не стала, очень по-мужски протянула руку. – Спасибо, что остановились.

Рука ее, невзирая на мороз, была теплой и неожиданно сильной, голос – низкий, бархатистый, похоже, с прибалтийским акцентом. И на удивление знакомый. Интересно, интересно, где ж это они встречались раньше? Вот чертов снег, не видно ни зги, и лица-то не разглядишь. Да и капюшон этот с опушкой…

– Да ну, пустяки, – усмехнулся Бродов, бережно отнял руку и вытащил из «хаммера» «башмаки»[36], домкрат и специальную, чтоб домкрат не проваливался в снег, доску. – Балонник-то у вас найдется?

Дело мастера боится – скоро колесо было заменено, гайки затянуты, запаска упрятана в недра багажника.

– Ну вот, пожалуй, и все, – сообщил Бродов, – можете ехать.

И понял вдруг со всей отчетливостью, что не хочет этого. Страшно, непереносимо, до зубовного скрежета, до сердечной муки.

– Не знаю, как вас и благодарить, – сказала незнакомка, подошла поближе, и на мгновение стало видно, что глаза у нее голубые, бездонные, похожие на омуты. – Хотя… – Она стремительно шагнула в «Волге», открыла водительскую дверь и возвратилась к Бродову с книгой. – Скажите, вы любите сказки?

Она была чересчур высокой для женщины, стройной, длинноногой и двигалась с изяществом голодной куницы. Стоять у нее на пути как-то не хотелось.

– Гм… Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, – несколько не в тему ответил Бродов, взял неказистый, потертый томик, прочел: «Сказы и предания древнего Шумера».

– Любите книгу, источник знаний. А знание это сила. – Незнакомка кивнула, забралась в свою «Волгу» и исчезла в метели. Впрочем, не настолько быстро, чтобы Бродов не успел заметить номер.

«Да, странная фемина, – покачал он головой, взвесил подарок на руке и тоже подался в машину. – Не телефончик дала, а источник знаний. М-да…»

Скоро он уже был дома – у кирпичного двухэтажного особняка за высокой оградой. Дистанционно открыл ворота, заехал на широкий двор и плавно зарулил в подземный, устроенный в фундаменте гараж. Отсюда узкая винтовая лестница вела наверх, в холл, к свету, комфорту и теплу.

– Дан, ты? – обрадовалась Марьяна. – Уже? Жрать будешь? Или Альберта подождешь? Он будет где-то через полчаса.

• Предыдущая
• 9/69
• Следующая