Смелая жизнь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 27

• Предыдущая
• 27/57
• Следующая

Новый восторженный порыв охватил все существо отважной девушки.

– Знаешь, Вышмирский, – со смехом обратилась она к приятелю, – я чуть не наскочил сейчас на неприятельскую траншею… За свою принял…

– Нет ничего удивительного! – пожав плечами, отвечал бледный, заметно спавший с лица за все эти кровавые дни Юзек. – Нет ничего удивительного, Дуров… Если бы ты вскочил в самый ад, в пекло и вернулся бы оттуда обратно – и это бы, признаться, ничуть не поразило меня…

– Ха-ха-ха! – весело смеется Надя, и ее разом охватывает самое искреннее веселье… – «В ад, в пекло», – говоришь ты. Да разве это не ад – и Гутштадт, и Гейльсберг?… Ах, Юзек, Юзек, если существует на свете Вельзевул, князь ада, то, я уверен, он живой портрет и прототип Наполеона.

И снова звенит ее смех, заразительный, детский, звонкий, а кругом сосредоточенные, хмурые лица. На нее поглядывают косо, сердито, враждебно.

– И в самом деле, чего расходился, чего заливается этот странный юный мальчишка? – недоумевают бравые лихачи уланы. – И то сказать – ровно шальной какой: то в огонь на штыки, на смерть лезет, прямо черту в зубы, а то заливается, хохочет словно полоумный… Совсем, надо полагать, особенный парнишка… Несуразный. А храбр как лев, этого отнять него нельзя.

И лица улан мало-помалу проясняются при воспоминании об этой храбрости диковинного парнишки. А тот уже перестал смеяться и едет снова безмолвный и спокойный, с серьезным, сосредоточенным взором больших черных глаз.

Маленькой мелководной прусской речонке Алле выпала значительная историческая роль. Она разъединяет две великие армии и составляет единственную преграду для двух страшных лавин, готовившихся ворваться одна в другую и слиться в одно целое, роковое, кровавое целое, в бесчеловечном адском бою.

По одну сторону Алле стоит французское войско с самим великим Наполеоном во главе, с этим гением, покорившим со всеми его первыми маршалами и генералами – Мюратом, Данном, Леграном, Сультом и другими – уже одну половину мира, мечтающим покорить и другую.

По другую сторону – наши войска с союзниками-пруссаками, под командою Беннигсена, недавнего победителя при Прейсиш-Эйлау[42], теперь немощного и больного, измученного бессонницей старика. Тут же Багратион, Платов, Горчаков – все лучшие вожди русского войска. Но их мужественные лица сосредоточенны и рассеянны сегодня. Беннигсен – болен. Главнокомандующий – болен. Он не может явиться перед фронтом, чтобы вдохнуть новую отвагу в мужественные груди русских солдат.

А там, на противоположном берегу, не только маршалы, там сам полководец-император объезжает полки, приветствуя свою старую и молодую гвардию. С русского берега Алле видна нарядная группа всадников, медленно и торжественно объезжающих войска. Среди блестящих золоченых камзолов маршалов и генералов Франции находится увенчанный пушистым плюмажем[43] на шляпе новопроизведенный вице-король Неаполитанский Мюрат, сын трактирщика, из простого рядового ставший маршалом Франции. Но больше всего выделяется полная, приземистая фигурка в расстегнутом сюртуке, с характерным горбоносым профилем, в простой скромной треуголке. Этот человек, с заметно отросшим брюшком, с орденом Почетного легиона в петличке, – это Наполеон, сам Наполеон, победитель Австрии, Италии, Испании, Египта, Индии, повергший к своим ногам многие сильные государства Европы. Многие, однако не все. Но он мечтает покорить их все и сделать из них одну общую всемирную Францию, этот толстый человечек, объезжающий свои войска. Его мечты так дерзки и отважны! Недаром же он из ничего стал императором, он, сын простолюдинки-корсиканки, он, шутя захвативший в свои пухлые маленькие руки престол и корону Франции, он, возложивший на свою характерную голову железный Ломбардский венец[44], он, перед кем склонились короли и сам Папа! Он вправе считать себя гением и полубогом. Над его головой сияет яркое солнце – солнце победы и славы, славы, о которой простой смертный не дерзнул бы мечтать. И, объезжая свои ряды, император-полководец улыбается, счастливый своей уверенностью в победе…

Сегодняшний день сам по себе велик по своему значению. Сегодня блестящая годовщина битвы под Маренго[45]. И это должно принести счастье его французским полкам.

– Солдаты! – звучит энергичный голос вождя-императора. – Моя храбрая гвардия, мои гренадеры, я буду смотреть на вас – сегодня день счастья и победы, знаменитый день Маренго, солдаты! Будьте же достойны его!

И молодая и старая гвардия, знаменитые наполеоновские гренадеры – все это смешалось в одном сплошном стихийном реве.

– Vive l'empereur! Vive Napoleon! – несется крик со стороны французов.

А на русском берегу идет тихое и мирное подготовление к бою. Солдаты, получившие свою обычную порцию у котлов и пропустившие чарочку, веселы и спокойны, несмотря на бессонную тревожную ночь, проведенную в виду неприятеля. Спокойны и коннопольцы и с веселой сосредоточенностью готовятся к бою. В лейб-эскадроне, где находятся два юных товарища, Дуров и Вышмирский, солдаты выглядят сегодня как-то особенно бодро и весело.

– Что, Иванков, – говорит старый вахмистр Спиридонов молоденькому фланговому, – небось теперь смеешься, а как зажужжит «она», притихнешь, братец, кланяться учнешь!

– Ни в жисть не учну, дядюшка Савельич… Лопни утроба, ни в жисть!.. – бойко отзывается курносенький, весноватый солдатик. – Коли кому от «ей» на роду смерть написана, так уж кланяйся аль нет, все одно жиганет.

– А ты думаешь, что тебя-то как раз и жиганет? – не унимался бравый вахмистр, подмигивая собравшимся вокруг него солдатам на весноватого Иванкова.

– Мне умирать никак еще не можно, – весело отвечает тот, – у меня жёнка молодая в деревне осталась и детки… Четверо деток… Ей-богу, не можно мне умирать, Савельич.

– Эх, дурень! – рассмеялся Спиридонов. – Что говоришь-то! Да нешто спросит «она», можно али не можно! – передразнил он Иванкова. – Пуле да ядру, брат, не закажешь…

– И то, не закажешь, дядюшка Савельич, – покорно соглашается тот. – Оно как тебе начальство – все едино, велит помирать – помрешь.

– То-то, помрешь! А то «не можно»… Вздумает тоже! – заворчал вахмистр. – И все-то вы такие несуразные, как я погляжу, – обводя презрительным взглядом скучившихся солдатиков «из молодых», произнес он и вдруг разом вытянулся в струнку, завидя подходящего к группе Галлера.

– Где товарищ Дуров, Савельич? – спросил ротмистр, ласково кивая на приветствие солдат.

– Сейчас кликну, ваше высокородие, – отозвался вахмистр, и в тот же миг по цепи послышался оклик, повторенный один за другим многими солдатскими голосами:

– То-ва-рищ Ду-ров, к эс-ка-дронному!

А через пять минут Надя уже подходила к ожидавшему ее ротмистру.

«Как он молод! Как молод, совсем еще дитя, ребенок! Но враг не посмотрит на эту молодость, и…» – с легким содроганием в сердце мысленно произнес Галлер, когда юный уланчик стал перед ним навытяжку в ожидании приказаний.

– Мой друг, – сказал с заметным волнением ротмистр, – я должен еще раз предупредить тебя: не в безумной удали суть дела. Можно, и не влезая в самое пекло боя, быть смелым и храбрым солдатом. Побереги себя. Будь благоразумен. У тебя все еще впереди. И отличия, и слава, и самая жизнь. Ты достаточно зарекомендовал себя под Гутштадтом. Ведь твой геройский подвиг принят во внимание. Будь же осторожнее, мой друг! Твоя жизнь нужна Родине…

Он еще хотел что-то прибавить, но в эту минуту к ним на взмыленном коне подскакал адъютант Горчакова с приказанием как можно скорее переходить в брод Алле.

• Предыдущая
• 27/57
• Следующая