Княжна Джаваха - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/42
- Следующая
– Откуда же ты знаешь? – приставала я.
– Абрек все знает. От моря до моря все знает. – И он прищелкивал языком и улыбался еще шире, отчего лицо его получало хищное и лукавое выражение.
В нем было что-то лживое. Но я любила его за отчаянную храбрость, за то, что он всюду поспевал, как птица, на своем быстроногом коне, забивавшем порой своей ловкостью и скоростью моего Шалого.
Бесстрашный и смелый на диво был этот Абрек.
Он выучил меня шутя джигитовке[28] потихоньку от бабушки, и когда я на всем скаку поднимала воткнутый в землю дагестанский кинжалик, он одобрительно кивал головой и, прищелкивая языком, кричал мне:
– Хорошо! Молодец! Джигит будешь!
Я дорожила этими похвалами и гордилась ими.
Абрек был в моем понятии настоящим типом молодца джигита.
С ним я выучилась всем тайнам искусства верховой езды и джигитовки и вскоре ничуть не уступала в ловкости своему учителю.
– Абрек! – кричала я в восторге от какой-либо новой ловкой проделки. – Где ты выучился всему этому?
Он только смеялся в ответ.
– Горец должен быть ловким и смелым, а не то это будет баба-осетинка либо… – И тут он значительно подмигивал по направлению нашего дома. – Либо княжич Юлико.
Если б бабушка услышала его слова, то наверное бы и дня не продержала под своей кровлей.
С Юлико у меня установились самые неприязненные отношения. Я не могла выносить его надменного вида, его женственно-нарядных костюмов, его «по-девчонски» причесанной кудрявой головы.
«О, этот уж не будет никогда джигитом!» – тайно злорадствовала я, встречая его на прогулке в саду, где он чинно выступал по утоптанным дорожкам, боясь запачкать свои щегольские ботинки, и прибавляла вслух, смеясь ему прямо в лицо:
– Княжич Юлико! А где же твои няньки?
Он злился и бежал жаловаться бабушке.
Меня оставляли в наказание без пирожного, но это нимало не огорчало меня, и на следующий день я выдумывала новые способы раздразнить моего двоюродного брата.
– Что с тобой, Нина? – как-то раз серьезно и строго спросил меня отец, застав меня и Юлико в самом горячем споре. – Что с тобой? Я не узнаю тебя! Ты забываешь обычай своей родины и оскорбляешь гостя в своем доме! Нехорошо, Нина! Что бы сказала твоя мама, если б видела тебя такою?
– О папа! – могла только выговорить я, задыхаясь от сухих рыданий, надрывавших мою грудь, и бросилась бежать со всех ног, чтобы не дать торжествовать Юлико.
О, как я его ненавидела! Вся моя детская душа собрала, казалось, все злобные чувства гнева, обиды и презрения, чтобы вылить их на голову злополучного княжича.
– Барбале, я не могу, я не могу больше! – задыхаясь, говорила я моей поверенной. – Я убегу отсюда, Барбале.
– Что ты? Христос и святая Нина, твоя покровительница, да будут над тобою! – шептала старуха и крестила меня своей заскорузлой рукою.
– Да ты понимаешь ли, что они внесли сюда горе, раздор и злобу! Ведь они сделали меня такою! Ведь разве я похожа на прежнюю княжну Нину!
– Эх, княжна-джаным, у всякого свое горе!.. – тяжело вздыхала Барбале.
Я понимала ее молчаливую тоску.
Дело в том, что с тех пор, как приехала бабушка со своим штатом, все заботы по дому и хозяйству, лежавшие на ней, перешли к Анне, горничной княгини. Теперь не Барбале, а Анна или хорошенькая Родам бегала по комнатам, звеня ключами, приготовляя стол для обедов и завтраков или разливая по кувшинам сладкое и легкое грузинское вино. Я видела, как даже осунулась Барбале и уже не отходила от плиты, точно боясь потерять свои последние хозяйственные обязанности.
– Бедная Барбале! Бедная старушка! – растроганно говорила я, гладя с любовью ее загорелые щеки.
– Бедная княжна, бедная джаным! Бедная сиротка! – вторила мне она, и мы обнимались крепко и горячо, как родные.
Как-то раз бабушка, всевидящая и вездесущая, услышала наши жалобы и прислала за мною Родам.
– Пожалуйте, княжна, княгиня просит, – лукаво улыбаясь, объявила мне она.
Я не любила Родам за ее чрезмерную привязанность к моему врагу Юлико, с которым она, взапуски с Андро, нянчилась, как с коронованным принцем. Я передернула плечами (эту привычку я переняла от отца) и стала медленно подниматься в комнаты бабушки.
Она меня встретила, красная, как пион, забыв в своем волнении все величие, достойное княгини, происходившей родом от самого Богдана IV, и, измерив всю меня враждебным взглядом, визгливо закричала:
– Так вот оно что, внучка! Вы бегаете жаловаться на меня судомойкам и кухаркам… на меня – на вашу бабушку, желающую вам только добра и пользы! Чем я вам не угодила, позвольте спросить, чем? Тем ли, что я прилагаю все мои старания, чтобы из скверного, необузданного мальчишки сделать хоть сколько-нибудь приличную барышню?… Юлико сказал мне, что ты продолжаешь дразнить его, гадкая девчонка! Предупреждаю: если это будет продолжаться, я отниму лошадь и велю запрягать ее в фаэтон[29], а ты будешь сидеть до тех пор дома, пока осенью я не отвезу тебя в институт!
Слова бабушки как громом меня поразили… Мне казалось, что земля уходит из-под моих ног!
Институт… возможность потерять Шалого… и в конце концов жалобы, вечные жалобы этого противного Юлико…
Нет… нет… ни за что не расстанусь с Шалым и не поеду в институт… Ведь не повезут же меня туда связанную, в самом деле! А Юлико я ненавижу и никогда не перестану изводить его…
Так рассуждала я, и в голове моей зрели планы, один другого замысловатее, как бы досадить ненавистному мальчишке. Я вышла, шатаясь, из комнаты. Моя злоба к Юлико разгоралась все сильнее и сильнее…
Мне живо стали представляться картины одна другой несообразнее, но полные огня и красок, на которые способно только пылкое воображение молоденькой южанки. Мне казалось, что я, могущественная из королев, веду непримиримую войну с моим родственником, тоже королем, Юлико. Мы бьемся долго, бьемся насмерть… Мои воины оказывают чудеса храбрости… Враги побеждены… Король их – мой пленник… Он стоит передо мною, весь закапанный кровью, со связанными за спиной руками, испуганный насмерть тем, что его ожидает. А его ожидает смерть. Этого требуют мои воины…
«Князь Юлико… то есть король (поправляю я себя мысленно), знаете ли вы, что будет с вами?»
Он бледнеет, ноги его дрожат и подкашиваются… Он на коленях предо мною униженно молит о пощаде.
«Вы должны умереть, ваше величество», – говорю я. (В такую минуту я не могу называть его иначе, и потом, он в моем воображении был храбр и дрался, как лев.)
Он поднимает ко мне бледное и прекрасное лицо… (Непременно прекрасное… Юлико, король моей фантазии, не может обладать длинным носом и мышиными глазками настоящего Юлико.) Я читаю в его лице смертельный ужас.
Тогда я сзываю моих воинов звуком серебряного рога, такого именно, какой бывает только у героев и вождей, и говорю им:
«Я, ваша королева, прошу у вас милости для этого царственного пленника… Я отдаю вам за его жизнь все мои сокровища! Вы должны, вопреки обычаю предков, пощадить его!»
И вожди и воины, пораженные моим великодушием, высоко поднимают меня на щите, как это делалось у древних народов, и молодой пленный король склоняется к моим ногам, целуя мои одежды.
«Вот как я тебе отомстила, Юлико!» – кричу я ему и, забыв действительность, бегу как безумная по чинаровой аллее.
Мои щеки горят… Разметавшиеся косы хлещут меня по спине… Я натыкаюсь на Абрека, седлающего Шалого…
– Скорей, скорей, едем, Абрек! – кричу я в исступлении.
Но вдруг взгляд мой замечает ненавистную маленькую фигуру, приютившуюся в тени каштана, и я бросаю новое оскорбление Юлико – не королю воображаемой сказки, а настоящему Юлико с длинным носом и мышиными глазками:
28
Джигитoвка – упражнения на скачущей лошади у народов Северного Кавказа, Средней Азии, Казахстана, у донских казаков.
29
Фаэтoн – конный экипаж с открывающимся верхом (гр.).
- Предыдущая
- 8/42
- Следующая