Княжна Джаваха - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 34

• Предыдущая
• 34/42
• Следующая

– До свиданья, фея Ирэн!..

Я видела, как она легко скользила по комнате, точно настоящая лунная фея, и исчезла в коридоре.

– До свиданья, фея Ирэн! – еще раз прошептала я, и в первый раз по моем поступлении в мрачные институтские стены сладкая надежда на что-то хорошее постучалась мне в сердце.

Я улыбнулась, вздохнула и мгновенно забылась быстрым, здоровым сном.

Утро стояло солнечное, светлое. Открыв глаза, я увидела непривычную лазаретную обстановку и вспомнила все…

Толстенькая свеженькая фельдшерица с улыбающимся жизнерадостным личиком принесла мне вторую порцию лекарства.

– Ну слава богу, отходили, кажется, нашу новенькую, – улыбнулась она, – а то вчера ужас как напугали нас! Принесли пластом из класса – обморок… Скажите пожалуйста, обморок! В эти-то годы да такие-то обмороки березовой кашей лечить надо…

Она ворчала притворно-сердито, а лицо ее улыбалось так простодушно и весело, что мне ужасно хотелось расцеловать ее.

Потом вдруг я вспомнила, что не увижу больше отца, что он далеко и никакая сила не может его вернуть теперь к его Нине-джан.

И мой взор затуманился.

– Что это, слезы? – вскрикнула Вера Васильевна (так звали толстушку фельдшерицу), пытливо заглянув мне в глаза. – Нет, девочка, вы уж это оставьте, а то вы мне такого дела наделаете, что не вылечить вас и в две недели.

– Хорошо, – произнесла я, – я постараюсь сдерживаться от слез, но только пришлите сюда ко мне фею Ирэн.

– Фею Ирэн? – недоумевающе произнесла она. – Да вы, Господь с вами, никак бредите, княжна?

– Фея Ирэн – это Ирочка Трахтенберг. Где она?

– М-llе Трахтенберг еще спит, – заявила появившаяся на пороге Матенька и потом спросила у Веры Васильевны, можно ли мне встать сегодня с постели.

Та разрешила.

Я быстро принялась одеваться, и через полчаса, причесанная и умытая, в белом полотняном лазаретном халате, точь-в-точь таком же, какой я видела на Ирочке сегодня ночью, входила в соседнюю палату. Там, перед дверцей большой печки, на корточках, вся раскрасневшись от огня, сидела Ирочка и поджаривала на огне казенную булку.

– Тсс! Не шумите, маленькая княжна!

остановила она меня, приложив к губам палец.

И я со смехом присела тут же, подле нее, на пол и стала ее рассматривать.

Она была уже не такая хорошенькая, какою показалась мне ночью. Утро безжалостно сорвало с нее всю ее ночную фантастическую прелесть. Она уже более не казалась мне феей, но ее большие светлые глаза, загадочно-прозрачные, точно глаза русалки, ее великолепные белые, как лен, волосы и изящные черты немного надменного личика с детски чарующей улыбкой невольно заставляли любоваться ею.

– Что вы так пристально смотрите на меня, княжна? – засмеялась девушка. – Или не признаете во мне больше таинственной лунной феи сегодня?

– Нет, нет, Ирочка, совсем не то… Я смотрю на вас потому, что вы мне ужасно нравитесь и точно я вас знаю давным-давно!..

– Хотите жареной булки? – неожиданно оборвала она мою пылкую речь и, отломив половину только что снятой с горячих угольев булки, протянула ее мне.

Я с большим аппетитом принялась за еду, обжигая себе губы и не сводя глаз с Ирочки.

За что я ее полюбила вдруг, внезапно – не знаю, но это чувство вполне завладело моим горячим, отзывчивым на первые впечатления сердцем.

В два часа приехал доктор. Он выслушал меня особенно тщательно, расспросил о Кавказе, о папе. Потом принялся за Ирочку. Кроме нас, больных в лазарете не было. Зато из классов их потянулась на осмотр целая шеренга.

– Франц Иванович, голубчик, – молила совершенно здоровая на вид, высокая полная старшеклассница.

– Что прикажете, m-lle Тальмина?

– Франц Иванович, голубчик, найдите вы у меня катар[72] желудка, катар горла, катар…

– У-ух, сколько катаров сразу! Не много ли будет? Довольно и одного, пожалуй! – засмеялся добродушно доктор.

– Голубчик, физики не начинала… А изверг физик в последний раз обещал вызвать и «кол» влепить… Миленький, спасите!

– А если в постель уложу? – шутил доктор.

– Лягу, голубчик… Даже лучше в постель – доказательство болезни налицо.

– А касторку пропишу?

– Брр! Ну, куда ни шло, и касторку выпью… Касторка лучше физики…

– А вдруг maman не поверит, температуру при себе прикажет смерить? Что тогда? А? Обоим нахлобучка…

– Ничего, голубчик, температура поднимется. Я градусник в чай опущу: живо сорок будет.

– Ах вы, разбойницы! – рассмеялся доктор. – Ну да уж что с вами делать… Только смотрите, чтоб в последний раз эта болезнь физики с вами приключилась, а то с головой выдам кому следует: скажу, что вы вместо своей температуры чайную измеряете!

– Не скажете! – бойко парировала девочка. – Вы добрый!

Действительно, он был добрый.

Через минуту его громкий голос взывал по адресу Матеньки:

– Сестрица сердобольная, m-lle Тальминой потогонного приготовьте да в постель.

– Случай удивительный! – обратился он серьезно к стоявшей подле фельдшерице, смотревшей на него с подобострастным вниманием.

Тальмина, охая и кряхтя, как настоящая больная, ложилась в постель, а остальные давились со смеху.

И почти каждый день ту или другую девочку спасал таким образом добрый доктор.

Ирочке и мне было предписано остаться в лазарете на неопределенное время. Но я нимало не огорчилась этому. Здесь было много уютнее, нежели в классе, да к тому же я могла отдохнуть некоторое время от нападок моих несправедливых одноклассниц.

По ночам я прокрадывалась в палату Ирочки, и мы болтали с ней до утра.

Об истории с пропавшей книжкой я не могла умолчать перед нею. Она внимательно выслушала меня и, нахмурив свои тонкие брови, проговорила сквозь зубы:

– Фу, какая гадость! – И потом, помолчав, добавила: – Я так и думала, что с вами было что-нибудь из ряда вон выходящее. Вас, как мертвую, принесли в лазарет. М-llе Арно чуть с ума не сошла от испуга. Какие гадкие, испорченные девчонки! Знаете, Нина, если они посмеют еще раз обидеть вас, вы придите ко мне и расскажите… Я уж сумею заступиться за вас…

«Заступиться? О нет, милая Ирочка, – подумала я, – заступиться вам за меня не придется. Я сумею постоять за себя сама».

Я рассказала Ирочке всю мою богатую событиями жизнь, и она внимательно и жадно слушала меня, точно это была не история маленькой девочки, а чудесная, волшебная сказка.

– Нина! – часто прерывала она меня на полуслове. – Какая вы счастливая, что пережили столько интересного! Я бы так хотела бродить с волынкой, точно в сказке, и попасться в руки душманов…

– Что вы, Ирочка! – испуганно воскликнула я. – Ведь не всегда встречаются в жизни такие люди, как Магома, а что бы случилось со мною, если бы он не подоспел ко мне на выручку? Страшно подумать!..

Славные дни провела я в лазарете, даже тоска по дому как-то сглаживалась и перестала проявляться прежними острыми порывами. Иногда меня охватывала даже непреодолимая жажда пошалить и попроказничать, ведь мне было только одиннадцать лет и жизнь била во мне ключом.

В лазарете было две фельдшерицы: одна из них – Вера Васильевна, чудеснейшее и добрейшее существо, а другая – Мирра Андреевна, придира и злючка. Насколько девочки любили первую, настолько же ненавидели вторую.

Вера Васильевна, или Пышка, по-видимому, покровительствовала моей начинавшейся дружбе с Ирэн, но Цапля (как прозвали безжалостные институтки Мирру Андреевну за ее длинную шею) поминутно ворчала на меня:

– Где это видано, чтобы седьмушки дневали и ночевали у старшеклассниц!

Особенно злилась Цапля, когда накрывала меня во время наших ночных бесед с Ирочкой.

– Спать ступайте, – неприятным, крикливым голосом взывала она, – сейчас же марш спать, а то я maman пожалуюсь!

И я, пристыженная и негодующая, отправлялась восвояси. Спать, однако, я не могла, и, выждав удобную минутку, когда Мирра Андреевна, окончив ночной обход, направлялась в свою комнату, я поспешно спрыгивала с постели и осторожно прокрадывалась в последнюю палату, где спала моя новая взрослая подруга.

• Предыдущая
• 34/42
• Следующая