Княжна Джаваха - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 24

• Предыдущая
• 24/42
• Следующая

Солнце вставало… Золотые лучи робко касались горных каменных гребней, густо поросших цепким виноградником… Долина Куры – самая бедная плодородием, но я любила ее, потому что здесь моя родина… Я любовалась ею и ничего лучшего не хотела бы взамен… А между тем я уходила все дальше и дальше, смутно помня дорогу, по которой два с половиной месяца тому назад мы ехали в Дагестан. Но скоро пришлось изменить направление: мне было небезопасно идти по проезжему тракту. Далеко вокруг Гори знали богатого, именитого князя Джаваху и его черноглазую дочь. Поэтому я свернула в горы и углубилась в них, стараясь все же держаться направления почтового тракта. Изредка до меня доносились звуки колокольчика и топот лошадей. Потом все стихло… Должно быть, я сбилась с дороги… Мне хотелось есть; ноги мои, не привыкшие к ходьбе, болезненно ныли.

– Надо будет подождать, пока смеркнется, и пойти проситься переночевать в ауле, – решила я, доставая из мешка лаваши и принимаясь за еду.

Я сильно проголодалась и быстро уничтожила свои припасы.

Наконец голод был утолен, но начиналась жажда. «Тут должна быть близко вода», – мелькнуло в моей голове.

Я слышала шум реки или потока и, бодро вскочив на ноги, стала пробираться в чащу.

Взобравшись на гору, я тихо ахнула. Из зеленого утеса бил родник. Высокая стройная девушка в голубом бешмете, без шапочки, но с одной фатой, по-мингрельски накинутой поверх черных кос, наполняла водой свой глиняный кувшин.

Увидя меня, она вскрикнула:

– Какой красавчик сазандар! Откуда?

– Из Цылкан, – солгала я храбро.

– А идешь?

– Иду куда глаза глядят, куда поведут меня мои песенки. Можно мне напиться, красавица?… Не знаю, как твое имя…

– Можно! – засмеялась она. – Вода не моя, а Божья… Да как же ты один-то… ведь совсем молоденький сазандар… Поди, и двенадцати нет?

– Четырнадцать, – еще раз солгала я, уже не краснея.

– Все же молоденький. Верно, мало тебя любит твоя деда, если отпускает одного.

– Моя деда в земле, – отвечала я печально. – Нет у меня деды… Я сирота… один на свете.

– Бедный маленький сазандар! У меня тоже нет матери, но у меня есть отец. Он держит духан у аула. Он армянин. Знаешь ты духан армянина Аршака? Нет, не знаешь? Это отец мой… Пойдем со мною, миленький сазандар… Мы накормим тебя в нашем духане, а ты нам споешь за это свои песни. Я люблю песни, и гости в духане тоже будут их слушать и дадут тебе блестящие абазы… Пойдем, миленький сазандар.

Ночь в горах не предвещала ничего доброго; а голос девушки был так нежен, и сама молоденькая армянка выглядела такой ласковой, что я согласилась на ее предложение.

– Как тебя зовут? – спрашивала она меня дорогой.

– Беко! – ответила я не моргнув глазом.

– Ты знаешь много песен, Беко?

– Много знаю. К несчастью, моя волынка сломана и я не могу играть на ней, но мой голос чист и звучен, и я знаю много хороших песен.

– Ну вот мы и пришли! – воскликнула моя новая покровительница.

Мы действительно стояли у дверей духана, из которого неслись шум и хохот гостей.

– Отец! – крикнула Като (так звали девушку), вводя меня в большую, заполненную клубами табачного дыма комнату, где запах бурдючного вина сливался с запахом сала и баранины. – Я веду к тебе гостя.

Толстый армянин, с крючковатым носом и бегающими черными глазками, недружелюбным взором окинул меня и грубо крикнул:

– Зачем привела нищего песенника! Много их шляется! Духан не ночлежный дом.

– Но он сазандар, батюшка, – вступилась за меня Като, – он знает песни.

– Какое мне дело до твоего сазандара и до его песен! – грубо крикнул армянин, но тут гости, фигуры которых постепенно стали вырисовываться из облаков дыма, вступились за меня:

– Почему бы и не попеть немножко маленькому сазандару… К тому же он тих, как курица, и выглядит девчонкой.

Гостей было несколько человек, они пили и курили; трое из них играли в углу в карты.

– Ну ладно, оставайся, – разрешил хозяин, – и потешь господ.

В ту же минуту Като поставила передо мною блюдо дымящегося шашлыка. Я не ела ничего горячего со вчерашнего дня, и поэтому приправленный прогорклым салом шашлык показался мне очень вкусным.

– Ну а теперь спой, сазандар, – приказал содержатель духана, когда тарелка, поданная мне, опустела.

Я храбро вышла на середину комнаты и, взглянув на улыбающуюся Като, запела:

– В горной теснине приютился духан… В нем бойко торгует старый Аршак… У Аршака дочь-красавица Като… У Като черные очи и доброе сердце. Ей жаль бедного сазандара, попавшегося на дороге. Она приводит его в духан и дает ему есть. Сазандар благодарит Като и желает ей доброго жениха. А гости в духане смотрят на Като и говорят: «Это добрая девушка. Взять ее к себе в дом – значит получить благо, потому что доброе сердце жены – величайшее богатство в доме Грузии…»

Я не знаю, каким образом случилось то, что песня слагалась в моих устах толково и гладко. Гости одобрительно кивали головами, старый Аршак подмигивал им на закрасневшуюся Като, а Като сквозь смех шептала:

– Ишь что выдумал, пригоженький сазандар!

Ободренная успехом, я начала им ту песнь, которую слышала от деды, – о черной розе, унесенной на чужбину:

Мой голос оборвался на полуфразе… Под окном духана зазвенели подковы лошадей… Кто-то близко щелкнул нагайкой…

– Что же остановился, мальчуган? Это новые гости, – успокаивали меня мои слушатели.

Это в самом деле были новые посетители.

Хозяин вышел на крыльцо. Минут с пять он поговорил с ними, потом снова вошел в комнату и сказал громко:

– Они ее не нашли!

– Кого? – вырвалось у меня помимо желания.

– Видишь ли, – начала Като, – один горийский генерал и князь разослал на поиски своих подначальных казаков. Дочка у него пропала, совсем молоденькая девочка. Боятся, не упала ли в Куру. Нигде следа нет. Не видал ли ее, пригоженький сазандар?

– Нет, не видал, – с дрожью в голосе произнесла я и подумала: «Бедный, бедный папа! Сколько невольного горя я причинила тебе!..»

Оставаться дольше в духане, куда каждую минуту могли приехать наши казаки, было опасно. Поэтому я воспользовалась тем временем, когда хозяева вышли провожать гостей, прыгнула в окно и исчезла в темноте наступающей ночи…

Я шла наугад, потому что черные тучи крыли небо и ни зги не было видно кругом. Воздух, насыщенный электричеством, был душен тою нестерпимою духотою, которая саднит горло, кружит голову и мучит жаждой. Я шла, с ужасом прислушиваясь к отдаленным раскатам грома, гулко повторяемым горным эхом.

Гроза надвигалась… Вот-вот, казалось, ударит громовой молот, разверзнется небо, и золотые зигзаги молнии осветят угрюмо притаившихся горных великанов.

Идти я уже не могла из боязни упасть в пропасть. Тропинка становилась все уже и уже и вела все выше и выше на крутизну. Мне становилось так страшно теперь в этой горной стремнине, один на один с мрачной природой, приготовившейся к встрече с грозой.

И вот она разразилась… Золотые змеи забегали по черным облакам, гром гремел так, что, казалось, сотрясались горы, и целый поток дождя лился на почву, делая ее мягкой и скользкой…

Я прижалась под навес громадного утеса и с ужасом вглядывалась в темноту ночи… Где-то дико ревели потоки, и горы стонали продолжительным, раскатистым стоном.

И вдруг я увидела то, чего никогда не забуду. Извилистая золотая стрела молнии, сорвавшись с неба, ударила в соседний утес, и громадный кусок глыбы оторвался от скалы и полетел в бездну, прямо в объятия ревущего горного потока. В ту же минуту отчаянный крик раздался по ту сторону утеса… Ответный крик вырвался из моей груди, и я потеряла сознание…

• Предыдущая
• 24/42
• Следующая