Смилодон в России - Разумовский Феликс - Страница 53

• Предыдущая
• 53/62
• Следующая

Следующий день уже с самого утра выдался хлопотным – нужно было встретить в обстановке секретности прибывающего морем провалившегося агента. Впрочем, ни Буров, ни Гарновский, отвечающий за успех предприятия, особо не перетрудились – отрядили кучера-поручика разбираться с таможней, а сами устроились за столиком на набережной, дабы побаловаться устрицами под аглицкое пивко. День был на удивление погожий, ясный, солнце плодило зайчиков на зеркале Невы, в воздухе витали экзотические ароматы, слышались птичьи голоса, тучами барражировали хозяйственные пчелы – Биржевая набережная и близлежащие лавки были превращены в импровизированные сады с роскошными пальмовыми, фиговыми и померанцевыми деревьями. Народу, несмотря на ранний час, было достаточно, – кто просто предавался моциону, наслаждаясь прелестью утра, кто с видом знатоков смотрел, как разгружают корабль, кто по примеру Бурова, Гарновского и прочих с энтузиазмом отдавал должное устрицам и пиву. Устрицы эти были восхитительно свежи и радовали вкус гастрономической изысканностью – их только что привез откуда-то с отмелей известный всем гурманам Петербурга голландец-рыбак. В чистой кожаной куртке и в белом фартуке, с остро отточенным ножом в руках, спешил он удовлетворить желание своих многочисленных клиентов, ловко, с профессиональной быстротой вскрывая лакомых затворниц. Смазливый паренек, работающий в паре с ним, прытко сновал между столиков с подносом, уставленным штофами со свежим пенящимся аглицким портером. Тяга у этого голландского рыбака была просто атомная… Однако, как говорится, не хлебом единым – специалисты по женской части любовались хорошенькими розовыми личиками под соломенными шляпками, пугливо выглядывавшими из иллюминаторов недавно прибывшего корабля. Живой груз этот предназначался в лучшие барские дома и состоял из немок, швейцарок, англичанок и француженок на должности нянек, гувернанток, бонн. Или просто, как говаривал Иоанн свет Васильевич, для «телесной нужды». Взволнованные путешественницы ждали своих будущих хозяев и полицейского чиновника для прописки паспортов, еще, верно, не представляя, что такое российская волокита, канцелярская канитель и бюрократическая трясина, в которой сам черт не то что ногу сломит – погрязнет с гарантией по самые рога…

Но только не кучер-поручик, привычный ко всякому, – не успели Буров и Гарновский съесть и по дюжине устриц, как он доставил конфидента-неудачника. Вернее, конфидентку. Ох, Боже ты мой, – Буров и Гарновский поперхнулись бархатным аглицким портером и мигом, с поразительным единодушием, потеряли всякий аппетит. Незадачливая шпионка внешне напоминала фурию. Это была сгорбленная, омерзительного вида старуха со всеми атрибутами матерой ведьмы: с длинным крючковатым носом, с отвислой губой, с морщинистым, будто изжеванным, страшным лицом. При длинной узловатой палке, жуткой, донельзя грязной шляпе и в стоптанных, безобразного фасона огромных мужских башмаках. А еще она воняла – падалью, мочой, экскрементами, нечистотами. Неописуемо, убийственно, сводяще с ума. Казалось, что провалилась она вполне конкретно – в выгребную яму, в сортир, в ретираду. Со всеми потрохами, вниз головой… Ну и бабушка, такую твою мать, божий одуванчик, железный авангард российской агентуры в далеком зарубежье!

– Бонжур, красавчики! – по-змеиному прошипела она, стукнула дубиной по граниту набережной и хмыкнула настолько двусмысленно, с таким игривым выражением, что захотелось тотчас утопить ее в Неве. Да, оц-тоц-перевертоц, бабушка-то здорова, оц-тоц-перевертоц, кушает компот…

Дальнейшее происходило в молчании и в облаке клубящейся вони: посадка в карету, недолгий вояж, волнительное прибытие к Чесменскому на подворье. Здесь со старушкой-бабушкой случилась метаморфоза, в лучшую, надо сказать, сторону.

– Благодарю вас, господа, – совсем по-человечьи сказала она, вылезла из экипажа и, ловко подхватив свой единственный кофр, направилась к парадному подъезду. Упругой, стремительной походкой, без намека на хромоту, правда, воняя по-прежнему – с интенсивностью скунса.

– Конфидентка, такую твою мать, – посмотрел ей вслед Гарновский, высморкался отрывисто в два пальца и сплюнул с невыразимым отвращением. – Тебе бы, бабка, в баню да на печь, о Боге думать. Тьфу!

Буров тоже глянул старухе в спину, но комментировать не стал, нахмурившись, сделался задумчив – что-то в биомеханике ее движений показалось ему очень знакомым. Ужасно, до боли. Хотя какая чушь, наверняка он ошибся, пошел на поводу у разгоряченного воображения. Бывает…

А жизнь тем временем продолжалась. Гарновского вызвали к Чесменскому, кучер-поручик погнал карету в мойку, Буров же подался в пыточные палаты для сбора компромата на де Гарда. Потом был обед, как всегда сытный и обильный – с жареным, пареным, печеным и моченым, затем незначительное дело с легкой поножовщиной и крупным мордобоем. Управились аккурат к ужину, на который подали гуся, похлебку из жаворонков, поросятину, кур с рябчиками в лапше, баранину с кашей, пироги, закуски, заедки, блины и заморские сласти. Затем, само собой, в ход пошли дыни, арбузы, ананасы и парниковая пока еще земляника. В общем, когда на ночь глядя Буров поднялся к себе, он был сыт, умиротворен и настроен с философским уклоном – мысли бежали неспешно, ленивой чередой, похожие на объевшихся котов. С чувством, изведя целый кусок мыла, он вымылся с головы до ног, выдраил зубы ароматическим, с мятой и базиликом, мелом и в шелковом, в каком и бабу принять не стыдно, исподнем устроился с волыной у стола – оружие любит ласку, чистку и смазку. Привычно, на автомате, принялся обихаживать ствол, а сам все думал, шевелил извилинами, прикидывал пути развития текущего момента. Ситуация не радовала, отнюдь, – главный инквизитор, придворный волшебник и любимец царицы с близкими родственниками противники серьезные, матерые, если навалятся скопом – ни за что не одолеешь. А позиции Чесменского слабы, шатки, особенно после облома с облавой на де Гарда. Да и не будет его сиятельство копья ломать ради какого-то там князя Бурова, пусть даже и спасшего ему когда-то жизнь. Так что выживать придется, как всегда, в одиночку, полагаясь на инстинкт, на внутренний голос. А голос этот с некоторых пор не то что говорит – орет истошно, оглушительно и страшно: «Вали, Васька, отсюда на фиг! Вали! Сдерут шкуру-то, сдерут». А вот куда валить-то, не говорит, даже и приблизительного азимута не дает. Всего-то конкретики – на фиг. А еще голос благоразумия называется, привет от интуиции, так его растак. Конечно, можно было бы, на крайняк, отдаться с криками императрице, с тем чтобы, заручившись ее любовью, плевать с державного ложа и на Шешковского, и на де Гарда, да и на Зубова с компанией. Небось, своего-то, кровного, ни одна царица в обиду не даст. Да только не хотелось Бурову крыть ее величество, так удивительно похожее на обыкновенную майоршу Недоносову. Не стоит… Да и не привык он решать свои проблемы через женский орган. Так что пусть Платон свет Александрыч не переживают, поправляют здоровье драгоценное и приводят себя в тонус, на источник их успеха, процветания и богатства никто не посягает. Не лежит душа…

В общем, посовещался Буров с самим собой, вычистил любовно пушку и уже собрался двигать к Морфею, как вдруг негромко постучали в дверь и раздался голос. Не внутренний – вполне реальный, от которого мороз по коже, сладострастная истома, огненная волна, поднимающаяся из копчика вверх по позвоночнику. Стремительно, еще не веря своим ушам, Буров встал, отдал щеколду, отпер дверь, рывком открыл и замер на пороге. Перед ним стояла Лаура Ватто – ослепительно красивая, фантастически благоуханная, в немыслимо двусмысленном прозрачном пеньюаре и дьявольски пикантном плоеном чепце. В прекрасных, выразительных глазах ее блестели слезы…

• Предыдущая
• 53/62
• Следующая