Смилодон в России - Разумовский Феликс - Страница 22
- Предыдущая
- 22/62
- Следующая
В голосе его, сдавленном и хрипящем, слышался неподдельный восторг.[268]
– Ничего, ничего, бывает, – добро улыбнулся Буров и очень по-отечески кивнул. – Вы, ваша светлость, верно, поскользнулись. Попробуем-ка еще. Только ручки-то держите поуже, да и ножки тоже…
Ладно, попробовали еще раз. Неистовый князь Римский попер, как на буфет, сделался опасен, так что пришлось его глушить – само собой, слегка, Боже упаси, без травматизма, с тактом, выдержкой и чувством меры. И все было бы славно, если бы не пол – жесткий, шершавый, из дубовых досок. Если рожей об такой со всего-то маха – так ой-ей-ей-ей-ей…
– Ну ты смотри, прямо соской,[269] – пожаловался Орлов, неспешно поднимаясь с карачек, потрогал вспухающую, как на дрожжах, губу и неожиданно расхохотался, впрочем скупо, негромко, насколько позволяла изрядно подбитая скула. – Ну ты и эфиоп, твою мать! Виртуоз! Вино-то пьешь?
– А как же, – в тон ему весело ответил Буров, вытащил носовой платок и по-товарищески, без церемоний подал окровавленному графу. – Еще и закусываю…
Ну, с этим-то у их сиятельства проблем не было. Стол, в мгновение ока сервированный в гостиной, очень напоминал клумбу —и необъятными размерами, и разноцветьем красок, и фантасмагорией запахов. Лакеи в темпе вальса все старались с закусками, дворецкий все не унимался, гонял их в хвост и в гриву, оркестр же затянул плавную, заунывно плаксивую «Как отстала лебедушка от стада лебединого», очень, говорят, способствующую правильному пищеварению. Тут же выяснилось, что в доме у их сиятельства прочно обосновался не только Бахус, но и Венера – с полдюжины ее служительниц выпорхнули откуда-то из внутренних покоев и, блистая декольте, поигрывая веерами, благоухая пудрой а-ля марешаль, разместились за столом. Еще кумпанству истово способствовал огромный зверообразный бородач, муж с внешностью запоминающейся и зловещей – Евлампий, человек Божий. Водку он пил лихо, по-богатырски, не прикасаясь к чарке губами, – водопадом лил в луженую, широко отверстую глотку, шумно выпускал из пасти спиртового духа, бухая пудовым кулаком о стол, яростно ревел по-архиерейски басом:
– Вкушайте и пейте, чада мои, плодитесь и размножайтесь, ибо короток зело бренный век наш, человечий. Слушайте меня, чада мои, внимайте истово, потому как аз есмь… тьфу…
При этом он артистически плевался, показывал дуплетом кукиши и изъяснялся то по-черному, то по-простому, то по-матерному, практически нигде не повторяясь. Это был театр одного актера, талантливого, отмеченного Божьим даром, так что скабрезные его ремарки не вызывали раздражения. Орлов благожелательно кивал, Буров внутренне аплодировал, прелестницы, подрагивая плечиками, изрядно и с пониманием смеялись. При этом все не забывали выпивать, закусывать, не теряя темпа, со вкусом предаваться изыскам французской и отечественной кухонь. А слуги знай себе подтаскивали бесчисленные бутылки, индеек с трюфелями, рулады из кроликов, пулярд с кордонами, куриц скатанных, жаркое из ягненка, вьюнов с фрикандо, карпов с приборами – все для галантнейшего винопития и приятного чревоугодия. Общий разговор пока не клеился – Божий человек вещал, Буров насыщался, барышни подрагивали выпуклостями, а Орлова вдруг кинуло в тоску. Эх, не надо было, видно, ему добавлять на старые-то дрожжи, да еще в таком количестве, да еще с самого утра. А потом еще портрет этот, висящий на стене, на самом видном месте над каминной полкой… Ишь ты как улыбается их величество – с обескураживающей простотой, невинно, добро, так естественно. А взглядто, взгляд… Лучистый, благостный, ясно говорящий об уме и о всех присутствующих в природе добродетелях. Не женщина – чудо, ангел во плоти, добрая волшебница, пришедшая на землю. Грязная, продажная, похотливая сука. Скалится теперь, как распоследняя тварь, Гришке Циклопу,[270] да прочим галантам. Пошла, дура, по рукам, махается с мелюзгой[271] а до Григория Орлова ей уже дела нет. Надоел. Сиди теперь на отшибе в Гатчине и носа не показывай при дворе. У Гришки Потемкина клюв, конечно, лучше,[272] эх, надо было выбить тогда ему еще и второй глаз. Ну, Като,[273] ну, изменщица. Вот ведь дешевка, задрыга и дрянь, даром что царица. Надо было чаще давать ей под глаз, может, и любила бы больше,[274] а теперь что… Теперь надо ехать куда-нибудь подальше, за границу, не сидеть же сиднем у каменного орла. В какую-нибудь Индию, Китай, к черту на рога. Привезти Катьке презент позанятней, она дураковата, как сорока, любит все блестящее да цветастое.[275] Может, и передумает, бабы, они переменчивы, а немки, говорят, в особенности. Эх, надо было все-таки Потемкину выбить тогда второй глаз, эх, опростоволосились, маху дали…
Только недолго убивался их сиятельство, недолго. За окнами послышался стук копыт, захлопали, загуляли двери кареты, и кто-то басом, на манер Евлампия, верно, в продолжение рассказа прогудел:
– Ну и впердюлили, конечно, от души и ракообразно. Само собой, в задние ворота.
Тут же прыснули несколько голосов, женских, задорных и визгливых, послышалась веселая игривая возня, и все тот же бас мощно пророкотал:
– Нюшка, мать твою, ты поосторожней с яйцами-то! А то впендюрим и тебе…
Это прибыл комендант Кроншлота полковник Шванвич – не то чтобы любезный друг, но человек свой, надежный, испытанный и в винопитии, и в кулачном действе.[276] Он был добр, светел, в меру пьян и привез, как это и положено в Пасху, лукошко крашеных яиц. Еще Шванвич доставил граций – трех, для совершенного комплекта, так что прелестницы у Орлова за столом числом уподобились музам.[277] Увы, лишь числом. Смолкли оглушительные крики: «Штрафную!», гости дружно выпили, смачно закусили, оркестр грянул: «На море купалась утица, полоскалась серая», слуги под науськивание дворецкого понесли похлебки, маринады из цыплят, крылья с пармезаном, окуней с ветчиной, рябчиков по-испански, фазанов с фисташками, потроха по-королевски и, конечно же, бутылки, бутылки, бутылки. Шампанское заструилось рекой, серебряно зазвенел женский смех, аккорды гастрономической сюиты через желудок проникали прямо в души. Мир, радость, спокойствие и гармония воцарились у Орлова за столом. А как иначе-то – Пасха.
– Что-то, смотрю я, Гриша, тебе славно дали в харю, – ласково промолвил Шванвич после большого антрме[278] и салатов, когда веселье было в самом разгаре. – Кто ж это постарался?
В голосе его слышалась глухая ревность – как же это без него?
– Вот он, он, – обрадовался Орлов, очень от природы догадливый, и вилкой показал на Бурова, мирно занимающегося потрохами. – Это Маргадон, боевой арап Калиостров, родом из Египта фараонов. Вот уже три тыщи лет морды всем бьет, равных ему ни в Европе, ни в Азии нет. Вот мы сегодня утром с ним повозились слегка, так что заявляю прямо и со всей ответственностью – зверь. Разорвет кого хочешь. На мелкие кусочки. Сожрет и не подавится. Потому как натаскан.
– Как это равных нет? – сразу заглотил наживку Шванвич, выпил, встал, отшвырнул салфетку, с грохотом отодвинул стул. – А ну немедленно скажи своему арапу, чтобы сейчас же бился со мной. До победного конца. Здесь ему не Африка и не Европа с Азией, здесь Россия. У нас не у фараонов, не забалуешь. А ну давай становись. Вот я тебя.
И в подтверждение серьезности своих намерений Шванвич засопел, схватил тяжелое серебряное блюдо и с легкостью, помогая себе матом, скатал его в трубочку. Потом снова выругался с потрясающей экспрессией, распушил усы и с видом триумфатора уставился на Бурова – ему не терпелось заказать драку.
268
Все, кто знал Орлова, отмечали его прямоту, бесхитростность и неумение скрывать свои чувства. Это не говоря о доброте, великодушии и широте натуры.
269
То есть губами.
270
Так за глаза звали Потемкина в связи с дефектом зрения.
271
Здесь Григорий Григорьевич не совсем прав – все махатели Екатерины были мужчинами видными, полнокровными и цветущими.
272
Нос у Григория Александровича был несколько висловат.
273
Так называли Екатерину II близкие.
274
В бытность свою фаворитом и в подпитии Григорий частенько поколачивал императрицу.
275
Из Индии, забегая вперед, Орлов привез фантастический алмаз голубой воды стоимостью 460 000 рублей золотом. Считается, что это Кохинор – алмазный глаз гигантской, в три человеческих роста, золотой фигуры бога Шивы, поставленной в XIV веке владыкой Индии Хизер-Ханом. Однако на эту же роль может претендовать и другое око статуи, называемое Дориануром.
276
Вообще-то отношения полковника Шванвича с семейством Орловых были сложны и противоречивы. В бытность свою лихим поручиком он бил морду в кровь любому из Орловых – даже Алехану, однако, будучи застигнут парой братцев, сам уползал домой не в лучшей форме, на карачках. А пересекались молодцы в основном в притонах, вертепах да в трактирах немца Юберкампфа и саксонца Неймана. Конфронтация сия продолжалась очень долго и наконец обеим сторонам зело прискучила. Был заключен пакт, скрепленный выпивкой, о том, что ежели Шванвич встретит кого из братцев в одиночку, то имеет право на все его финансовые и амурные ресурсы. Ну, а уж если Орловых двое – то все рубли и грации достаются им. И вот однажды Алехан вместе с братцем Федей застигли Шванвича в борделе у Калинкина моста и страшно этому обрадовались. «Ага, привет. Теперь все бабы и деньги наши. Как уговаривались». – «Хрен вам», – ответил пьяный Шванвич, за что был зверски избит, финансово облегчен и выкинут на улицу под проливной дождь. Это ему, естественно, очень не понравилось, а потому он высморкал сопли, вытащил палаш и принялся ждать. И вот когда датый Алехан вышел из трактира справить малую нужду, Шванвич размахнулся да и рубанул его с молодецким криком. Слава Богу, что был пьян до изумления, не убил, промазал, не взял греха на душу. Просто располовинил щеку от уха до губы, срезав при этом еще и кончик носа. Алехан выжил. Иноземный хирург Каав-Буэргаве с тщанием зашил ему щеку, даже мастерски подправил нос, однако страшный, через все лицо, рубец навсегда обезобразил красавца. Шрамы, конечно, красят лицо мужчины, но все же лучше без них. Так что Алехана с той поры стали за глаза звать «la balafre» – рубцованный (фр.). А Шванвич между тем устроил все дела, отдал долги, составил завещание и стал ждать Алехана. И тот заявился вскоре, едва оклемавшись, – нагрянул на ночь глядя вместе с братцем. «Никак убивать пришли? – осведомился Шванвич, обнажил клинок и выругался матерно. – Что ж вы, падлы, так вас растак? Все на одного?» – «Ну вот еще, – оскорбился Алехан, тоже выругался, и лицо его обезобразилось ухмылкой. – Ты, мать твою, уговор нарушил, и с тебя причитается. Шампанского давай, граций зови, а после на бильярде сыграем. По нашим правилам. Ха-ха-ха». На том дело и закончилось: должок со штрафника был получен, договор восстановлен, и снова воцарилось шаткое перемирие – Орловы, как и все мужественные люди, никогда не мстили. Однако вскоре перемирие сие снова было нарушено неугомонным Шванвичем – он в кровь, под настроение, избил Григория Орлова. «Гришенька, родной, кровинушка моя, – пустила слезу Екатерина при виде своего любимца. – Кто ж это тебя так?» – «Да это я, зоренька, опять со Шванвичем схлестнулся, – без всякой задней мысли ответствовал Орлов и горько шмыгнул вспухшим, повернутым набок носом. – Ух и здоров же, гад, драться. Никак мне его не одолеть». – «Да я ему, каналье, дам звону! („Дать звону“ – любимое выражение императрицы) – утерла слезу Екатерина, и ее алый пухлогубый рот превратился в маленькую вишенку. – К поморцам отправлю рядовым, к черкесцам, Сибирию поедет воевать… Лишу дворянства, сукиного сына!» – «Да что ты, матушка, такое говоришь! – ужасно удивился Орлов, и скорбные подбитые глаза его недоуменно округлились. – Да такие люди, как Шванвич, редкость. Это же кремень, исполин, надежда и опора. Зачем такого к черкесцам-то? Определи-ка ты его, матушка, в Кроншлот, комендантом. Прежний-то, граф Рысич, отдал намедни Богу душу. Ботвиньи переел, с хреном и с бабами. Вот и пусть вместо Рысича будет Шванвич. Опять-таки, Кроншлот хоть и не Сибирия, а все же таки не ближний свет. И потому особо часто он бить нам морды не сможет…» Так Шванвич сделался комендантом Кроншлота и если не лучшим другом Орлова, то по крайней мере благодарным собутыльником. Что-что, а уж гульнуть и выпить он умел…
277
Граций, как известно, было три. Муз же в свите Аполлона девять.
278
Подача блюд.
- Предыдущая
- 22/62
- Следующая
