Смилодон - Разумовский Феликс - Страница 29
- Предыдущая
- 29/60
- Следующая
Только недолго Буров с шевалье наслаждались звуками музыки и галантным видом танцующих пар — увы, всему хорошему наступает конец.
— Что это мы, господа, жопами приклеились к стенке? — услышали они грубый голос, и из толпы вынырнул гигант с маской Арлекина на лице. — Не нравятся наши танцы? А может, наше общество вам не подходит?
Ростом он был чуть пониже шевалье, но более грузен, шире в кости. Мощная шея его напоминала столб, сжатые кулаки — пудовые молоты, манера разговора — бакланский <Баклан — хулиган.>базар. Одет же он был с вызывающей небрежностью — мятый камзол, доходящий до лодыжек, кожаные, затасканные штаны, вечность не чищенные сапоги с замшевыми отворотами. Дополняли костюм верзилы шляпа с кокардой и шейный полуразвязанный платок, напоминавший половую тряпку. От него за версту несло вином, псиной и далеко идущими неприятностями. А потому шевалье произнес как можно более миролюбиво:
— А вы не обращайте на нас внимания, приятель, пляшите себе дальше. Мы скоро уберемся.
— Нет, вы только посмотрите, парижане! Эти чертовы короткоштанники, эта белая кость, эти кровососы Франции, жирующие за счет тех, кого они называют чернью, не желают разговаривать!
Верзила, зверея от собственного рыка, потряс кулаком и с силой, так, что дрогнул вощеный пол, топнул ногой.
— Парижане, они плюют мне в лицо! Мне! Жоржу-Жаку Дантону, человеку, любящему всем сердцем Францию!
С этими словами он сорвал свою маску и выставил на всеобщее обозрение лицо, смотреть на которое без особой нужды не хотелось — кривой, будто сломанный, нос, бесформенный из-за страшного шрама рот, широкие, говорящие о хитрости скулы, глубокие пятна оспин на угреватой коже. В образе Арлекина он смотрелся гораздо лучше.
— Как-как? Жорж-Жак Дантон? — сразу заинтересовался Буров, и радостная, полная блаженства улыбка тронула его губы. — Адвокат-неудачник?
Ну да, похоже, все сходится. Будущий лидер французской революции. Тот, дай бог памяти, был гигантского роста, отмечен оспой, кастетом и быком <Дантона в детстве боднул бык, в отрочестве чуть не угробила оспа, а в юношестве он неудачно подрался.>и славился красноречием, грубостью, вспыльчивостью и крайней неопрятностью. Многие вздохнули с облегчением, когда он чихнул в мешок <Революционный жаргон — гильотинирован.>. Так, так, значит, Дантон. Видать, не врет история-то. Ну вот и свиделись, гад. Теперь не обижайся, падла. Ничто не остается неотмщенным. Дело в том, что французскую революцию Буров не любил, а ее вождей в особенности. Давно еще, в училище, обрел за нее неуд, остался без увольнения, и напрасно ждала его в общаге фабричная девчонка-проказница. Самая обаятельная и привлекательная… На корню обломали любовь всякие там Робеспьеры <Максимилиан Робеспьер, деятель Великой французской революции. Гомосексуалист.>, Дантоны, Мараты <Жан-Поль Марат, деятель Великой французской революции. Развратник, убит своей любовницей Шарлоттой Корде.>и Мирабо <Габриэль-Оноре Рикетти Мирабо, деятель Великой французской революции. Граф, распутник, гомосексуалист. Вел чрезвычайно развратный образ жизни, сидел в одной тюрьме с маркизом де Садом за безнравственность.>. Хотя сами очень даже того. И с мужиками, и с бабами. В общем, ладно, урод криворотый, сам напросился. Ответишь теперь за порушенную любовь.
— Закрой свой рот, ты, грязный, похотливый старикан в коротких штанах, — верзила засопел, набычился и начал с угрожающим видом придвигаться к Бурову. — Конечно, тебе не нравится, что я по мере сил помогаю людям <В качестве адвоката Дантон никак себя не проявил.>, пытаюсь одолеть эту вашу продажную Фемиду. Дешевую шлюху, подмахивающую кровососам, взяточникам, развратникам, ворам, расхитителям наших денег и растлителям наших детей. Взгляните, парижане, посмотрите на этого негодяя, не стоящего даже плевка проститутки! Который заодно со сворой Капетингов обдирает до гроша податное сословие! Вас, меня, больную, умирающую с голода старуху-поденщицу… А сейчас он приперся сюда, чтобы испоганить нам сегодняшний праздник. О негодяй! О вор с продажной душой! Сейчас я сдеру с тебя твои короткие штаны!
Парижан не надо было долго упрашивать — бросив танцы, они собрались в круг и в предвкушении побоища начали подбадривать верзилу:
— Дай им, Рваный Рот! Покажи, что почем, этим кровососам!
Дантон, от слов перейдя к делу, заревев, бросился на Бурова и попытался по-пролетарски взять его за грудки. Вошел на дистанцию без активных атакующих действий. Ну что ж, бывает — обычная ошибка дилетантов и самоуверенных людей. Мгновение — и, получив коленом в пах, он ошалело замер, утратил весь апломб и от сокрушительного апперкота в челюсть с грохотом рухнул на пол. Глаза его закрылись, по щеке, видимо из прокушенного языка, потянулась струйкой кровь. С его притязаниями на роль пламенного трибуна было временно покончено — попал Буров хорошо. Да и вообще все было бы прекрасно, если бы не одно маленькое “но”. Мелочь, но, как всегда, приводящая к большим неприятностям. То ли развязался узел, то ли оборвалась тесьма, но Буров преобразился, — из похотливого старикана превратился в писаного красавца со свежевыбритыми скулами, чеканным профилем и яростно горящими глазами. На радость и изумление дам, с него слетела маска. И тут же, заглушая охи, ахи и восхищенные стенания, в толпе раздался грубый голос:
— Братва! Так это ж фраер, который расписал Батиста с его красавцами и ухайдакал Рошеро с его кодлой! Мочите, рвите его, режьте на части!
Орал, похоже, лысый Антуан, усатой мордой своей напоминающий моржа.
— Уходим, князь, — шевалье подтолкнул Бурова к выходу, вытащил острую, как бритва, швейцарскую дагу, а из толпы уже лезли Арлекины, Скарамуши, Пьеро и Родомоны <Фанфарон, прикидывающийся храбрецом.>. В руках они держали свиноколы <Большие ножи.>, кастеты всех мастей и опасные бритвы. Ни шевалье, ни Буров не стали их дожидаться; работая локтями на запруженной лестнице, они подались вниз, на выход. Вывернулись ужами на улицу, перевели дыхание и с оглядкой двинулись к экипажу. Сейчас сумрачный Бернар взмахнет кнутом, ударят копытами могучие кони, скрипнут торжествующе английские рессоры — и все, ищи ветра в поле, хрен догонишь. А если и догонишь, то хрен возьмешь. Сейчас, сейчас. Только вот сумрачного Бернара там, где ему положено было быть — на козлах, не оказалось. Орловские рысаки тревожились, прядали ушами, карету немилосердно раскачивало, хваленые рессоры скрипели жалобно. Экипаж напоминал тонущий, застигнутый девятым валом корабль. Потом вдруг наступил полный штиль, и хриплый женский голос спросил:
— А деньги?
Тотчас же дверь кареты распахнулась, и на панель пробкой из бутылки вылетела шлюха. Волосы ее были растрепаны, туалет в беспорядке, лживые глаза светились гневом.
— О, кот, дерьмо, альфонс! — она сделала похабный жест и профессионально опустила юбку. Заприметив шевалье и Бурова, с мрачным видом уставившихся на нее, сразу же переменила тон. — Господа, не желаете развлечься? Я очень развратна.
И чтобы у господ не осталось ни малейшего сомнения в ее безнравственности, задрала подол аж до колен <Морально-этические нормы XVIII века предполагали огромные декольте; но боже упаси показать щиколотку. Грех, страшный грех.>.
— Шла бы ты отсюда, булка с маслом <Булкой с маслом в те времена могли назвать женщину сразу же после совокупления с ней.>, — отказался шевалье и оглушительно, так, что потаскухи и след простыл, рявкнул на Бернара, показавшегося из кареты: — Трогай!
И вот, слава тебе, господи, Бернар взялся за кнут, ударили копытами могучие кони, скрипнули торжествующе английские рессоры. Поехали…
— Да, что-то не ладится у нас с простым народом, — молвил шевалье, откинулся на спинку и потянул носом воздух. — Слишком он воняет. Придется ехать прямо в монастырь. Пусть они там в ратуше веселятся без нас.
В карете и впрямь висел густой запах пота, грошовых притираний и немытого тела. Амбре дешевого борделя.
- Предыдущая
- 29/60
- Следующая
