Пограничный легион (сборник) - Грэй Зейн - Страница 47

• Предыдущая
• 47/109
• Следующая

— А чего тут думать-то? Поезжай обратно в Монтану — пусть та дура побесится, — предложил кто- то из тех, кому довелось слышать историю Джима.

— Накопал или украл, это все одно! — снова невозмутимо изрек Голден.

Келлз побелел от злости, а Клив бросил на Гулдена быстрый понимающий взгляд.

— Ясное дело. Я сразу так подумал, — ответил он, — разделим, как… как договаривались.

— Ну уж нет, — возразил Келлз. — Ты один там вламывал, ты его откопал, тебе он и принадлежит.

— Знаешь, хозяин, давай тогда так сделаем: четверть тебе, четверть мне, а остальное всем поровну.

— Ни за что! — в бешенстве заорал Келлз.

Джоун тут же решила, что им движет не только чувство справедливости, но и желание не дать Гулдену поставить на своем.

— Джим Клив, таких товарищей я еще не встречал, — восторженно заявил Пирс, — от своей доли я отказываюсь.

— Я тоже, — сказал Джесс Смит.

— И я, — присоединился к ним Чик Уилльямз.

— Знаешь, Джим, — с великолепным презреньем добавил Бликки, — даже если б у меня совсем в горле пересохло, я все равно не стал бы брать свою долю.

Один за другим бандиты кто словом, кто жестом отказывались от дележа самородка, еще раз подтверждая ту простую истину, что и самым отпетым негодяям не чужды такие понятия, как честь и справедливость. Лишь Гулден с братией и ухом не повели.

— А мне плевать, что вы отказываетесь. Делить, и все тут! — пожирая глазами самородок, потребовал он.

С легкостью кошки Келлз бросился к столу и, стукнув кулаком, посмотрел Гулдену в глаза.

— Мало ли что ты говоришь, — заходясь от злости, прошипел он, — ты, Гулден, слишком много на себя берешь! Так вот что я тебе скажу. От этого самородка ты ни грана не получишь! Джим трудился, как последний мул. Найди он хоть миллион, я уж позабочусь, чтоб все до крупинки у него осталось. Видно, вы, бездельники, не понимаете, что Джим для вас сделал. Нашему делу он помог куда больше, чем ты или я. Его честная работа дала мне возможность играть роль честного человека. Все думают, что он помолвлен с моей дочерью. О таком прикрытии только мечтать можно было. Я занимаю в поселке видное положение. Попробуй-ка, скажи там, что Блайт — это Джек Келлз! Увидишь, что с тобой сделают!.. А теперь хватит! В этой игре карты сдаю я! Запутать Гулдена Келлзу не удалось — тот, видно, вообще не знал чувства страха, — однако силой и напором своей воли заставил его отступить.

Гулден повернулся и как-то вяло побрел к двери, словно сам дивясь тому, что делает; за ним двинулись все те, кто так или иначе его поддерживал.

— Вот теперь и начнется раскол, — заметил Пирс.

— А ты представь себя на месте Джима, — живо отозвался Келлз.

— Да я разве что говорю, Джек. Ты поступил честно. Вот бы и для меня так постарался!.. Только зачем было втягивать в игру девчонку.

Келлз в бешенстве повернулся к нему, и Пирс умолк. Подняв руку, как бы показывая, что уступает, он вышел.

— Джим, — серьезно сказал Келлз, — послушай моего совета, спрячь самородок. Не отправляй его в Бэннок почтовой каретой. Ему туда не доехать… И еще: не ночуй больше на старом месте.

— Спасибо, — весело ответил Джим, — самородок я, конечно, спрячу. И о себе позабочусь, не беспокойся.

В тот же вечер, попозже, Джоун сидела у окошка, поджидая Джима. Стояла такая тишина, что до нее доносился даже слабый плеск мелкого ручья. На темном небе сверкали яркие звезды, дул свежий душистый ветерок. Первое возбуждение от находки Джима улеглось, и теперь ей стало страшно. Неужели им и так, без этого богатства, недоставало опасностей? А тут еще зловещий многозначительный намек Келлза. Да, в этом бандите что-то есть, ничего не скажешь — благороден! Никогда еще Джоун не испытывала к нему такой признательности. Конечно, он негодяй негодяем, но все равно в нем всегда остается и что-то человеческое. А как он ненавидит Гулдена! Теперь они вот-вот столкнутся в открытую — из-за золота или из-за власти. И из-за нее! При этой непрошеной мысли Джоун пробрала дрожь. Но мысль осталась — как откровение, как предостережение.

Внезапно из глубины ночи вынырнула темная, фигура и схватила Джоун за руку. Джим! Джоун приникла к окошку.

— Джоун! Джоун! Я богат! Богат! — забормотал он, как безумный.

— Ш-ш-ш! — тихо прошептала Джоун ему в ухо. — Осторожнее! Ты сегодня совсем с ума сошел… Я видела, как ты принес самородок. Слышала, что ты рассказывал… Счастливчик ты, Джим! Хочешь, скажу, что тебе с ним делать?

— Любимая! Он — твой. Теперь ты за меня выйдешь.

— За кого ты меня принимаешь? Я не охочусь за богатыми женихами! Выйти за тебя, потому что ты разбогател? Да ни за что.

— Джоун!

— Я же сказала — нет.

— Я теперь отсюда не уеду. Стану разрабатывать участок, — начал Джим, сильно волнуясь, и продолжал что-то говорить — быстро, глотая слова, так что она почти ничего не поняла. Он потерял былую осторожность. Как Джоун ни старалась его урезонить, ничего у нее не вышло. Недавняя находка, уверенность, что за ней последуют другие, не просто вскружила ему голову. Он вдруг стал деспотичным, упрямым, утратил всякое представление о логике. Говорить ему что-либо сегодня было бесполезно — золото ударило ему в голову. Джоун испугалась, как бы он не выдал их тайны, и поняла, что теперь, как никогда, потребуется весь ее здравый женский ум. И тотчас пустила в ход самое безотказное средство утихомирить Джима — зажала ему рот своими губами.

Несколько дней тайные встречи, казалось, были вполне безопасны: нежность Джоун сдерживала.

Джима. Однако при том состоянии, в каком он находился, тактика Джоун — поцелуи, нежный шепот — оказалась серьезной ошибкой. Сама того не замечая, она бросила искру в бочонок пороха и заметила это, когда уже было поздно. Сначала она не очень беспокоилась, бездумно отдаваясь сладостным минутам, пока не поняла, что начинает уступать дикому духу времени и места. Выпавшая ей доля удивительно обострила ее ум и чувства. Как золото пробуждало и многократно усиливало худшие из страстей человеческих, так и царившая тут атмосфера губительно действовала на душу девушки. Джоун старалась не поддаваться тлетворному влиянию, но в то же время понимала, что это просто необходимое условие для выживания.

Снова ее давило бремя ожиданья — что будет дальше? В Олдер-Крике ей не грозили прежние опасности, и все же что сулит ей рок, нависший над Келлзом и Кливом? Ведь ночью над ними витает тень смерти, а днем они сами, по своей воле, ходят над пропастью. Ее все больше путало то, что она узнавала из разговоров бандитов, собиравшихся по ночам у Келлза. Она боялась подслушивать, но не могла удержаться; сами происшествия, о которых говорили разбойники, интересовали ее не слишком сильно, зато завораживал размах и острота игры. И понемногу мучившее ее неясное беспокойство переросло в преувеличенную, хотя и неопределенную, уверенность в неминуемой катастрофе. Стряхнуть с себя мрачные предчувствия Джоун никак не удавалось: вот-вот-вот должно произойти что-то ужасное. Цепь преследовавших ее трагических событий могла закончиться только одним последним сокрушительным ударом. И все же надежда ее не оставляла, рядом со страхами в ней жило и крепло мужество, закалялась воля.

И вот однажды в конце недели, когда Джоун попыталась было урезонить Джима, умоляя вести себя осторожнее, чтобы из-за его все возрастающей самоуверенности их не разоблачили, она вдруг увидела, что имеет дело с сумасшедшим.

— Сейчас я вытащу тебя из окна, — неожиданно бросил он и, прижавшись пылающей щекой к ее щеке, попробовал привести угрозу в исполнение.

— Ну, что ж, давай, тащи, разорви меня на куски, — едва не закричав от боли, в отчаянье ответила Джоун. — Господи, лучше б мне сразу умереть! Осторожно! Ты делаешь мне больно!

— Больно! — с недоуменьем хрипло прошептал Джим, как будто ему это и в голову не приходило. И тут же, очнувшись, стал просить прощенья.

• Предыдущая
• 47/109
• Следующая