Сибирочка (сборник) - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 42

• Предыдущая
• 42/58
• Следующая

И лицо ее в эту минуту было такое же кроткое и ласковое, как у моей мамочки. Только моя мамочка была совсем черненькая, как мушка, а синяя дама вся седая. Но лицом она казалась не старше мамочки и странно напоминала мне мою дорогую.

– Ай-ай-ай! – повторила она без всякого гнева. – И не стыдно тебе, девочка?

Ах, как мне было стыдно! Мне хотелось заплакать – так мне было стыдно. Но не от сознания своей виновности – я не чувствовала никакой вины за собою, – а потому только, что меня оклеветали перед этой милой ласковой начальницею гимназии, так живо напомнившей мне мою мамочку.

Мы все трое, Матильда Францевна, Жюли и я, пришли в гимназию вместе. Маленькая горбунья побежала в классы, а меня задержала начальница гимназии, Анна Владимировна Чирикова. Ей-то и рекомендовала меня злая Бавария с такой нелестной стороны.

– Верите ли, – продолжала Матильда Францевна рассказывать начальнице, – всего только сутки как водворили у нас в доме эту девочку, – тут она мотнула головой в мою сторону, – а уже столько она набедокурила, что сказать нельзя!

И начался долгий перечет всех моих проделок. Тут уж я не выдержала больше. Слезы разом навернулись мне на глаза, я закрыла лицо руками и громко зарыдала.

– Дитя! Дитя! Что с тобою? – послышался надо мной милый голос синей дамы. – Слезы тут не помогут, девочка, надо стараться исправиться… Не плачь же, не плачь! – И она нежно гладила меня по головке своей мягкой белой рукою.

Не знаю, что сталось со мною в эту минуту, но я быстро схватила ее руку и поднесла к губам. Начальница смешалась от неожиданности, потом быстро обернулась в сторону Матильды Францевны и сказала:

– Не беспокойтесь, мы поладим с девочкой. Передайте генералу Иконину, что я принимаю ее.

– Но помните, уважаемая Анна Владимировна, – скривив многозначительно губы, произнесла Бавария, – Елена заслуживает строгого воспитания. Как можно чаще наказывайте ее.

– Я не нуждаюсь ни в чьих советах, – холодно проговорила начальница, – у меня своя собственная метода воспитывать детей.

И чуть заметным кивком головы она дала понять немке, что она может оставить нас одних.

Бавария нетерпеливым жестом одернула свою клетчатую тальму и, погрозив мне многозначительно пальцем на прощанье, исчезла за дверью.

Когда мы остались вдвоем, моя новая покровительница подняла мою голову и, держа мое лицо своими нежными руками, проговорила тихим, в душу вливающимся голосом:

– Я не могу верить, девочка, чтобы ты была такою.

И снова глаза мои наполнились слезами.

– Нет, нет! Я не такая, нет! – вырвалось со стоном и криком из моей груди, и я, рыдая, бросилась на грудь начальницы.

Она дала мне время выплакаться хорошенько, потом, поглаживая меня по голове, заговорила:

– Ты поступишь в младший класс. Экзаменовать тебя теперь не будем; дадим тебе оправиться немного. Сейчас ты пойдешь в класс знакомиться с твоими новыми подругами. Я не стану провожать тебя, ступай одна. Дети сближаются лучше без помощи старших. Постарайся быть умницей, и я буду любить тебя. Хочешь, чтобы я тебя любила, девочка?

– О-о! – могла только выговорить я, глядя с восхищением в ее кроткое, прекрасное лицо.

– Ну, смотри же, – покачала она головою, – а теперь ступай в класс. Твое отделение первое направо по коридору. Торопись, учитель уже пришел.

Я молча поклонилась и пошла к дверям. У порога я оглянулась, чтобы еще раз увидеть милое молодое лицо и седые волосы начальницы. И она смотрела на меня.

– Ступай с Богом, девочка! Твоя кузина Юлия Иконина познакомит тебя с классом.

И кивком головы госпожа Чирикова отпустила меня.

Первая дверь направо! Первая дверь…

Я с недоумением оглядывалась вокруг себя, стоя в длинном светлом коридоре, по обе стороны которого тянулись двери с прибитыми черными дощечками над ними. На черных дощечках написаны цифры, обозначающие название класса, находящегося за дверью.

Ближайшая дверь и черная дощечка над нею принадлежали первому, или младшему, классу. Я храбро приблизилась к двери и открыла ее.

Тридцать, или около этого числа, девочек сидят на скамейках за покатыми столиками в виде пюпитров. Их по две на каждой скамейке, и все они записывают что-то в синих тетрадках. На высокой кафедре сидит черноволосый господин в очках, с подстриженною бородою и вслух читает что-то. У противоположной стены за маленьким столиком какая-то тощая девушка, черненькая, с желтым цветом лица, с косыми глазами, вся в веснушках, с жиденькой косичкой, заложенной на затылке, вяжет чулок, быстро-быстро двигая спицами.

Лишь только я появилась на пороге, как все тридцать девочек как по команде повернули ко мне свои белокурые, черненькие и рыжие головки. Тощая барышня с косыми глазами беспокойно завертелась на своем месте. Высокий господин с бородою, в очках, сидевший за отдельным столом на возвышении, пристальным взором окинул меня с головы до ног и произнес, обращаясь ко всему классу и глядя поверх очков:

– Новенькая?

И рыженькие, и черненькие, и беленькие девочки прокричали хором на разные голоса:

– Новенькая, Василий Васильевич!

– Иконина-вторая!

– Сестра Юлии Икониной.

– Вчера только приехала из Рыбинска.

– Из Костромы!

– Из Ярославля!

– Из Иерусалима!

– Из Южной Америки!

– Молчать! – кричала, надрываясь, тощая барышня в синем платье.

Учитель, которого дети называли Василием Васильевичем, зажал уши, потом разжал их и спросил:

– А кто из вас может сказать, когда благовоспитанные девицы бывают курицами?

– Когда они кудахчут! – бойко ответила с передней скамейки розовенькая белокурая девочка с веселыми глазками и вздернутым пуговицеобразным носиком.

– Именно-с, – ответил учитель, – и я прошу оставить ваше кудахтанье по этому случаю. Новенькая, – обратился он ко мне, – вы сестра или кузина Икониной?

«Кузина», – хотела ответить я, но в эту минуту с одной из ближайших скамеек поднялась бледная Жюли и произнесла сухо:

– Я, Василий Васильевич, не хочу считать ее ни сестрой, ни кузиной.

– Это почему же? Почему такая немилость? – изумился тот.

– Потому что она лгунья и драчунья! – крикнула со своего места белокурая девочка с веселыми глазками.

– А вы почем знаете, Соболева? – перевел на нее глаза учитель.

– Мне Иконина говорила. И всему классу говорила то же, – бойко отвечала живая Соболева.

– Недурно! – усмехнулся учитель. – Хорошо же вы отрекомендовали кузину, Иконина. Нечего сказать! Откровенно! Да я бы на вашем месте, если бы это и было так, скрыл от подруг, что у вас кузина драчунья, а вы точно хвастаетесь этим. Стыдно выносить сор из избы! И потом… Странно, но эта худенькая девочка в траурном платьице не имеет вида драчуньи. Так ли я говорю, а, Иконина-вторая?

Вопрос был обращен прямо ко мне. Я знала, что мне надо было ответить, и не могла. В странном смущении стояла я у дверей класса, упорно смотря в пол.

– Ну, хорошо, хорошо. Не смущайтесь! – ласковым голосом обратился ко мне учитель. – Садитесь на место и пишите диктовку… Жебелева, дайте тетрадку и перо новенькой. Она сядет с вами, – скомандовал учитель.

При этих словах с соседней скамейки поднялась черненькая, как мушка, девочка с маленькими глазами и тоненькой косичкой. У нее было недоброе лицо и очень тонкие губы.

– Садитесь! – довольно-таки нелюбезно бросила она в мою сторону и, подвинувшись немного, дала мне место около себя.

Учитель уткнулся в книгу, и через минуту в классе по-прежнему стало тихо.

Василий Васильевич повторял одну и ту же фразу несколько раз, и потому было очень легко писать под его диктовку. Покойная мамочка сама занималась со мною русским языком и арифметикой. Я была очень прилежна и для моих девяти лет писала довольно сносно. Сегодня же я с особенным усердием выводила буквы, стараясь угодить обласкавшему меня учителю, и очень красиво и правильно исписала целую страницу.

• Предыдущая
• 42/58
• Следующая