Временно бессмертны - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 6
- Предыдущая
- 6/9
- Следующая
У меня зуб на зуб не попадал от холода. Надо же, куда занесло этих Богоискателей! Край миров. Перекресток Тьмы и Тьмы. Вечный холод вечного жара. Гранит у меня под ногами прямо-таки раскаленный, а меня пронизывает такой мороз, словно я босиком по снегу ступаю. Даже, пожалуй, хуже. Босиком по снегу мне ходить доводилось, но так невыносимо, отвратительно холодно мне тогда не было. Я стискивал зубы и шел, ибо знал, что отчаянье, растущее из холода – обманчиво, а спокойное желание забыть обо всем – гибельно.
Когда я увидел, наконец, Тенаха и Халлис, пальцы у меня совсем закоченели, и я напрасно дул на них, пытаясь согреть. Халлис сидела, положив голову на плечо Тенаха, он обнимал ее за талию. Их опустошенные взгляды испугали меня.
– Смотри, Наемник идет! – вяло произнес Тенах.
– Мне холодно, – безучастно промолвила Халлис.
У меня от сердца отлегло: они еще чувствуют холод! Значит, не все потеряно. Куда хуже было бы, перестань они ощущать этот холод.
Я подбежал к ним и взял их за руки. Даже по сравнению с моими их руки были холоднее льда.
– Тепло! – воскликнула Халлис, оживляясь.
– Слушай, Наемник, как ты сюда попал? – спросил Тенах. – Нас затянуло, а ты…
– Потом будешь спрашивать и рассказывать, – оборвал его я. – Надо выбираться отсюда.
– Куда идти? – деловито спросила Халлис.
Я обернулся, желая указать дорогу – и остолбенел. Дороги не было. И их след, и мой собственный остыли мгновенно. Мне нечем было ставить дорожные вехи, я ничего не взял с собой, я положился на скорость. На то, что успею до того, как след остынет. И проиграл.
Должно быть, на моем лице отобразилась растерянность, ибо Тенах снова сел наземь и обреченно застонал.
Становилось все холоднее. Костры гасли один за другим. Они медленно тускнели, Застывая гранитными глыбами. Гранит под ногами до того раскалялся, что у меня задымились подошвы, а у Тенаха – штаны, но нам было по-прежнему холодно. Или даже еще холоднее.
– Придумай что-нибудь, Наемник! – тихая мольба в голосе Тенаха заставила мое сердце сжаться.
– Постараюсь, – кивнул я. – Иначе нам несдобровать. Халлис совсем уже плохо выглядит.
– Не хами, Наемник! – возмутился Тенах.
Я улыбнулся непослушными губами. Вот, оказывается, до чего Тенах влюблен! Он не видит тела Халлис и не оценивает. Он видит Ее, как она есть. Такие, как он, никогда не видят, как старится тело их избранницы, ибо Она никогда не стареет. Правда, у таких мужей бывает много хлопот в семейной жизни. Они так влюблены, что никогда не замечают праздничной прически своей жены или ее нового платья. И очень не скоро приучаются видеть темные круги под глазами, оставленные болезнью, или изможденное лицо. Уж я-то знаю.
Даже и сейчас, когда я похож на обтянутый кожей скелет, Ахатани с сумасшедшим упорством твердит, что я красив. Их счастье, что они настолько влюблены. Иначе к моему приходу они бы уже окоченели, и стали тенями в мире теней.
– Надо попробовать взломать стену, – предложил я, направляясь к ближайшему костру, уже наполовину ставшему розово-серой громадой.
– Каким образом? – Тенах постучал костяшками согнутых пальцев по только что возникшему граниту.
– Надо сосредоточиться. Думать. Думать друг о друге. О том, какие мы хорошие. Как мы друг друга любим. Когда энергия нашего чувства накопится достаточно, я возьму ее и пробью ею стену. Может быть, получится.
Халлис удивилась. Тенах вспомнил, как я ощупывал воздух, утыкаясь пальцами в исходящую от Ахатани святость, и возражать не стал. Вот и отлично. У меня нет больше силы, кроме силы наших чувств. Все остальное отморожено раскаленным гранитом.
Тенах нежно взирал на Халлис и думал о ней, она – о нем, а я – об Ахатани. Она моя жена, и я ее люблю. Люблю? Меня охватил ужас: я не мог вспомнить ее лица. Я тысячи раз видел это лицо. Оно склонялось надо мной, когда я лежал в бреду после убийства Того, чего нет. Оно улыбалось мне поверх кастрюль и сковородок. Каждую ночь оно глядело на меня с моей подушки. Я отчетливо помню подушку, каждую вмятинку на ней, каждую складочку. Но лица моей жены не было. Я напрягся и позвал его из глубины памяти – и от меня ускользнул цвет ее волос, рассыпанных по плечам, и запах ее кожи. Почему я не могу вспомнить лица женщины, которую я люблю? Люблю? Я изнемогал. Холодный комок в груди мешал даже рассердиться по настоящему. Тенаху и Халлис все-таки легче: их двое, они вместе, они видят друг друга. И стараются вовсю.
Я протянул к ним руку, ощупал воздух и мысленно выругался. Все напрасно. Того, что я нашел, недостаточно, чтоб сломать не то, что стену – детскую игрушку.
Гиблое наше дело.
И тут из соседней стены, испуганно озираясь, вышла Ахатани со свертком в руках.
Я сорвался с места, бросился к ней, коснулся руками ее щек. Я держал в своих ладонях это любимое, постыдно забытое лицо, и лепетал бессмысленно: «Девочка моя… девочка моя… девочка моя…»
– Как хорошо, что я тебя нашла! – Ахатани успокоенно прижалась ко мне. Я обнял ее. Руки мои дрожали.
– Как ты сюда попала?
– Я пошла за тобой, – прошептала Ахатани мне подмышку.
– Но ты же не умеешь… не знаешь, как…
Ахатани покачала головой, не отрываясь от меня.
– Когда ты лежал больной, ты очень сильно бредил. Я сама не знала, что я все это так хорошо запомнила и сумела связать.
Хаос, царящий в моих мыслях, понемногу прояснялся.
– Весело, нечего сказать! Но я же распорядился никого за собой в храм не пускать. Туда что, уже ворвались?
Ахатани опять помотала головой.
– Там все в порядке, толпу не пропустили. Я просто попросила.
– Ты – что?!
– Попросила. Сказала, что я должна принести тебе плащ. Меня пустили.
– Какой плащ?!
– Не знаю, – пожала плечами Ахатани. – Я его в сундуке нашла. Я почувствовала, что ты меня зовешь, и тебе холодно. Тогда я побежала домой и стала искать. И нашла этот плащ. Не знаю, откуда он, я его никогда на тебе не видела. А потом я пошла в храм, постучала и попросила твоих воинов меня впустить.
Я гладил ее волосы – такие красивые, такие бесконечно теплые.
Мои руки вновь обретали чувствительность.
– Да, плащ – это здорово. На какое-то время он меня согреет.
- Предыдущая
- 6/9
- Следующая
