Неожиданные встречи - Мариковский Павел Иустинович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/72
• Следующая

Взлетела пустельга, ловкая, быстрая, лавируя в воздухе, покрутилась с одним вороном, с другим и исчезла. Торопливо промчалась стайка сизых голубей. Из скоплений камней, упавших на землю, с шумом вспорхнула стайка кекликов. Птицы расселись на красной гряде и стали оживленно перекликаться.

Вокруг простор, безлюдье, тишина, извечный покой.

Приглядываюсь к скалам. Кое-где они необычные, в глубоких ячейках, за тысячелетия выточенных ветрами. В одном месте вижу гнездо орла. К нему не подобраться.

Здесь, оказывается, он жил не один. Снизу, под выступом, на котором устроил гнездо хищник, прикрепила изящную чашечку, вылепленную из глины, горная ласточка. Близкое соседство с орлом ее не смутило. Чуть сбоку небольшая ниша тщательно залеплена глиной, и в ней виден маленький круглый ход. Это гнездо смелого крикуна и бойкого жителя гор — скалистого поползня. Рядом с гнездом орла глубокая щель занята гнездом сизого голубя, а ниже, из двух глубоких ниш, торчат соломинки жилища каменки-плясуньи.

Удивительное место! Хищные птицы обычно никогда не трогают возле своего гнезда других пернатых. Быть может, сказывается особый расчет: когда приблизится враг, соседи дадут знать — поднимут крик и суматоху. Как бы там ни было, под высоким покровительством орла здесь собралось разноликое общество пернатых…

В одном месте дорога, идущая по северному берегу Балхаша от устья реки Аягуз, далеко отходит в пустыню, пересекая пологие горки с белоснежным кварцем. Местами в понижениях между горками, или как их называют — бессточными впадинами, где потоки вод, стекающих весной с гор, напитывают почву, растут тамариски, чингил. Здесь близко залегают грунтовые воды, зеленеют пятна тростника и роскошных лугов, украшенных цветами.

После большой белой кварцевой горки от главной дороги отходит к югу незаметный поворот. Через пятнадцать километров утомительной езды по гранитным горам и камням, валяющимся на поверхности, показывается глубоко вдающийся в пустыню темно-синий залив. На его середине видно несколько гранитных островков. По берегам он кое-где оторочен высокой стеной роскошного густого тростника. На левом берегу этого залива, который можно было бы назвать за его форму фиордом, стоит заброшенная глинобитная избушка.

На пологих, спускающихся в воду гранитных плитах я и остановил свою машину, и мы решили разбить здесь бивак. Стояла жаркая июльская погода. В пустыне термометр показывал тридцать шесть и даже сорок градусов. Здесь же легкий бриз, дующий с озера, приносил влагу и прохладу, а столбик ртути показывал всего лишь около тридцати градусов.

Напротив нашего бивака высился большой скалистый островок, и оттуда беспрерывно доносились крики серебристых чаек, иногда слышалось протяжное завывание чомги.

Надув резиновую лодку, я отправился на островок, но на половине моего пути навстречу вылетела стая чаек. Птицы тревожно закружились над лодкой. Крики их, если внимательно вслушаться, различались множеством интонаций. Особенно поражал крайне своеобразный, напоминающий истерический хохот человека крик серебристой чайки..

Едва я высадился на островок, как на светлой скале, выдающейся у береговой линии, заметил черный силуэт хищной птицы. Захватив фоторужье и в качестве упора весло, соблюдая осторожность, стал медленно подкрадываться к хищнику. Но он не обращал на меня внимания. Оказалось, что это великовозрастный птенец орла, сидящий в гнезде на нагромождении сухих веток.

Птенец не двигался, застыл, как каменное изваяние. Его клюв, загнутый крутым крючком, большие черные глаза, черные, торчащие во все стороны от ветра перья придавали ему забавный и вместе с тем суровый облик. Грозная орлиная внешность сочеталась с детской беспомощностью. Пренебрегая принятым в птичьем мире правилом, птенец сидел спиною к ветру, очевидно, ради того, чтобы легче охлаждать свое тело.

Когда я подошел еще ближе, то увидал другого птенца. Он, более благоразумный, очевидно ощущая опасность, лежал рядом с первым, распластав свое тело и вжавшись в гнездо. Два больших, размером с домашнего гуся, птенца-орленка на фоне озера, сверкающего синевой, и гранитных скал были отличным сюжетом для фотоохотника, и я не жалел пленки.

В это время серебристые чайки, будто успокоившись, отстали от меня. Лишь иногда одна-две наведывались ко мне и, описав насколько кругов, исчезали. Но неожиданно в дальнем углу острова раздался дружный многоголосый крик чаек: сюда, медленно размахивая крыльями, летел черный орел. Стайка чаек, сверкая белоснежным оперением, бросилась наперерез орлу, и ему стоило труда уклоняться от атак многочисленных неприятелей. В большой черной птице я легко узнал довольно редкого орлана-белохвоста, охотника за рыбами. Очевидно, заметив беспокойство чаек, он поспешил проведать своих птенцов.

Серебристые чайки явно недолюбливали орла. Может быть, эта неприязнь у них укоренилась в инстинкте, так как вряд ли орел, живущий на этом острове, мог чем-нибудь повредить колонии. Обычно хищные птицы никогда не охотятся возле своего гнезда и это правило соблюдают неукоснительно. Портить отношения с соседями не полагалось: плохой мир был лучше хорошей войны. Этого же правила придерживались и серебристые чайки. Иначе они, сильные, большие, с крепким клювом и явно хищническими наклонностями, могли спокойно расправиться с беспомощным потомством царя птиц. Ну а коллективная атака на орла совершалась просто так, ради поддержания престижа. На острове соблюдался явный вооруженный нейтралитет.

Сопровождаемый крикливыми чайками, орел медленно проплыл над островком, а я, чтобы успокоить его родительские чувства, поспешил отойти подальше от гнезда. Но тотчас же натолкнулся на пустельгу. Она, испугав меня неожиданным своим появлением, выпорхнула из-под самых моих ног из груды больших гранитных плит, нагроможденных друг на друга. Тут, оказывается, среди камней, сбившись в кучу и, как мне показалось, злобно сверкая глазами, находилось пять покрытых белым пушком птенцов. Обеспокоенная мать (самки пустельги легко отличаются от самцов), планируя против ветра, металась надо мною, издавая громкие крики. Ее супруг не появился.

К сожалению, сфотографировать птенцов пустельги было невозможно: они сидели в тени глубокой ниши.

Островок производил странное впечатление. Более чем наполовину покрытый травами, он пестрел белыми головками цветущего лука. Кое-где росла сизая полынь, желтели высохшие от зноя пустынные злаки, виднелось несколько нежно-фиолетовых растений кермека, росли небольшие кустики таволги. На крохотных участках земли среди гранитных плит жили сеноставки-пищухи. Кое-где они мелькали серыми тенями от камня к камню с легкими, предостерегающими собратьев криками. Иногда один из грызунов, застыв неподвижно, следил за мною — необычным посетителем этого дикого уголка природы.

Обычно в такое время возле нор сеноставок уже бывают небольшие, аккуратно сложенные стожки просушенных растений. Грызуны заготовляют их на долгую и бескормную зиму. Но здесь стожков нигде не видно. Было непонятно, как тут, в обстановке крайне бедной растительности, существовала колония этих милых зверьков. Очевидно, серебристые чайки, обладающие хищническими наклонностями, не трогали пищух, довольствуясь изобилием в озере рыбы. Возможно, сказывалась и традиция не охотиться вблизи своих гнезд, не портить отношений с соседями.

У самого берега камни совершенно белые от птичьего помета, а мелкий гравий покрыт рыбьими костями. На пологой части острова между камнями виднелись небольшие гнезда чаек, сложенные из травинок, соломинок, тонких тростинок и засушенных стеблей лука. И что меня удивило: они были вместе с корневищами. Как чайки могли вырывать лук вместе с корневищем, крепко сидящим в почве?

Кое-где валялись обломки яичной скорлупы серовато-зеленого цвета с крупными черно-коричневыми пятнами. Птицы, как мне показалось, закончили гнездование. Но я ошибся. Целая стайка серых птенцов-пуховичков, очевидно, не без вмешательства родителей, маленькой эскадрой отплывала от острова, сопровождаемая стаей обеспокоенных взрослых. И тогда я неожиданно увидел одного птенца, распластавшегося среди камней. Он широко раскрыл клюв, часто и с трудом дышал. Его большие, широко раскрытые глаза выражали ужас и отчаяние.

• Предыдущая
• 34/72
• Следующая