Ближе смерти и дальше счастья - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 9
- Предыдущая
- 9/21
- Следующая
Неудивительно, что Деайним ее вычислил. Она у него была не первой. Первым был Рикардо. Удивительней, что и Рикардо был обнаружен и вытащен за ушко до на солнышко. Ошибок он в отличие от Одри не совершил. Но и ему нужно было осмотреться в ситуации, для носителя опасной. Деайним в жизни бы не полез в храм на официальное моление, да еще в день, когда службу отправляет Эйлене-Аят, Правительница Конхалора, Рахатеи и прочая, и прочая, чтоб ее разорвало. Поэтому, очутившись в храме, Деайним принялся логически рассуждать. Кому бы другому не удалось, но Деайним, от природы наделенный всеми талантами наблюдателя-агента, способного прощупать любое сознание, справился без особого труда. Сам я никогда бы сюда не пришел, думал он, значит, что-то меня сюда привело. Мысль о том, что он просто спятил, даже в голову не приходила. Авантюрист подобного пошиба знает себя как свои пять пальцев, и себе он привык доверять. Не для каждого носителя соблюдается это условие. Колдовство… но какое колдовство, магия черная (по своей природе адовы силы), может привести человека в храм?! Словом, придя к невероятному, но единственно возможному выводу, Деайним Крайт обыскал как следует свои мозги, обнаружил там Рикардо Стекки и по дороге в тюрьму еще успел всыпать ему по первое число.
Натурально, дорога в храм для Деайнима там не оканчивалась, а вела прямым ходом в Башню. В Башне Рикардо приуныл. Позор разоблачения, сырость, холодная затхлость, духота, перспективы не блестящие. Деайним его снисходительно подбадривал. Утром обоим сделалось совсем невмоготу. Утром, по выражению палача, началась «обработка». Ощущений хватало для обоих. Но и тело, дабы реагировать, было тоже одно на двоих. Не то чтобы Деайним и вправду был гордец, но есть кой-какие неписаные правила поведения в подобных случаях. Конфликт обозначился при первой же зуботычине. Рикардо хотелось вопить, Деайниму — высокомерно терпеть. Соединенное давление Деайнима и местных форм допроса на психику Рича толкнуло упомянутую психику на низость.
Боль, конечно, жуткая, но в разложении на двоих вполне терпимо. Смерти можно не опасаться. Точнее, на смерть можно и не надеяться: дело свое палач знал как следует. Умри Деайним, Рич вернется. Но этот двужильный помирать не собирался. Значит, стисни зубы и не рыпайся. Но зубов, чтоб стиснуть их, у Рича не было (зубы Деайнима не в счет), и потому он решил бросить Крайта. Бросить в Башне в одиночестве человека, которого он же туда привел. Обычно такой щепетильный в вопросах этики Счастливчик обезумел от боли и страха. Возможно, это ему и помешало. А может, и нет. Одри, во всяком случае, понятия не имела, как выполнить подобные намерения.
Наблюдатель может поставить блок, лишь находясь двумя-тремя слоями ниже. И то на время. Отключиться в точку можно, только если носитель спит. Чем выше уровни контакта, тем немыслимее его разорвать. Да наблюдатели и не умели размыкать контакт: машина делала это сама при возвращении. Рич задумал, находясь в полном слиянии, оторваться. Непонятным образом от самого Деайнима, от его сознания, отключиться он сумел. Но сбросив с себя его властный разум, от тела отключиться Рич не смог и оказался с болью лицом к лицу. В одиночку. Сознание Деайнима было безнадежно далеко, на него уже не опереться. Непривычный Стекки не выдержал. Он умер от болевого шока. Мораль сей басни заключалась в том, что Рикардо погубила им же самим совершенная трусливая подлость: не надумай Счастливчик бросить Деайнима, с ним вдвоем он бы и выкарабкался, вот в чем соль. Машина не среагировала: Рич не сходил с ума, не впадал в депрессию, носитель был жив, а прочее предусмотрено не было. Именно в это мгновение Деайним издал единственный вопль во время допроса: в нем умирал человек.
Бренные остатки разума Рича схоронить было негде. Мозг Деайнима поглотил труп его сознания. Поэтому Деайним не только определил наблюдателя в себе — смутная интуиция, порожденная Лабиринтом, после выходки Одри на площади живо превратилась в уверенность, — но и определил самого наблюдателя. Кто же, как не Одри, отправится по следам Рича? И потому, едва учуяв чужое сознание, а в нем знакомые Ричу черты, Деайним безошибочно подумал: «Добрый день, наблюдатель Брентон».
Казалось бы, и Одри, и Деайним имели только две возможности: страдать от пережитого шока или заняться ментальным мордобоем. Оснований у них было предостаточно. Для Одри Деайним — живая гробница Рича. Сама же Одри для носителя — демон, едва не погубивший его вторично. Враги, враги!
Но возможность знать все мысли и чувства, даже самые глубинные, может сыграть преинтересную шутку, А глубинным, истинным в отношении Деайнима и Одри оказалось чувство вины и стыда. Сильнее страха, горя и ненависти. Оно и понятно. Попробуйте ненавидеть или бояться человека, когда его пронизывает стыд перед вами, терзает сознание своей вины. И если он вдобавок в полной мере ощущает не только свою душевную боль, но и вашу… И притом вам не нужно тратить время на объяснения и заверения. Хотелось бы поненавидеть в свое удовольствие, а не получится. В результате и Одри, и Деайним, совершенно обезоруженные, более или менее примирились друг с другом и со своим положением — не сразу, конечно, но гораздо быстрее, чем даже может представить себе человек, ни разу не сидевший в чужих мозгах.
В течение двух дальнейших часов после примирения Одри и Деайним свирепо размышляли. Думать вдвоем в одном мозгу неудобно — вроде как баттерфляем в ванне плыть.
— У нас этот стиль называется «прыжок дракона», — сообщил Деайним. Слоем ниже промелькнули не мысли — скорее чувства: «Шаг к примирению. Девочку жалко. Я не имею права ее прези… да я и Рича ее не презираю… рать… не хотел бы, чтоб она… а пусть думает, что хочет… подумала… вот ведь глупо как… она знает, что я знаю, что она знает… а хорошо бы сейчас…» — Подвинься, мысль отдавил, — буркнула Одри.
«Именно, шаг к примирению… не хочу показывать… дуреха, а как спрятать… он в своем праве… что я на него на самом деле не сержусь… пусть думает… потому что стыдно, ох как стыдно…» — А ты за него не отвечаешь, Одри.
«Как бы не так… нет, но ведь правда… я не должна…» — Прекрати отвечать на то, о чем я не думала. — А вот это уже без задних мыслей.
— На то, о чем ты думала, что не думала? — Нежная ирония в самом тоне мысли, нежности слишком много — от нежелания обидеть, а оно как раз от желания именно обидеть.
— Сам не думай, о чем думаешь, что не думаешь. — Деланно-зло, ибо прощение просить все-таки надо (на дне мелькает «считай, что ты его получила», но неразборчиво). — Я ведь тебя насквозь вижу.
— Взаимно.
Наконец-то оба рассмеялись.
— Больно же…
— Извини. Мне, между прочим, тоже. С ванной — это У тебя воображение богатое. Как две ноги в одном сапоге.
— Кто тебе виноват? (Нечего было тащить на верхний уровень.) — Ни-ни, вниз не отпущу, даже и не надейся. (Интересно, а как я смогу уйти от него вниз, вот Рич ведь не сумел.) Это как получается? Ты меня — насквозь, а я тебя — ни мыслью? Раз уж я тебя не прикончил, оба — насквозь.
— Нет! Нет! Не смей!
Деайним от женских слез не терялся, но сам плакал настолько редко, что от рыдания Одри внутри его мозга у него в глазах потемнело.
— Еще раз… еще раз вспомнишь… как тебе не стыдно… Рича… ты в своем праве… оскорбление какое… еще раз…
— Извини… успо… звини… койся… а то стукну…
— Попробуй только… вот они, мужчины… единственный способ. Ведь и не думаешь этого на самом деле. Кстати, и правда оч-чень утешительно. Спасибо.
— Кушай на здоровье. — С облегчением, — Давай договоримся: Рикардо Стекки не поминать. И меня с ним не сравнивать. (А лихо это я от него отрекаюсь. Уважение Дени… да на кой мне его уважение… больше, между прочим, если б я защищала… а я не хочу.) — Сама не поминай. (Встал этот обалдуй на дороге, объезжай — не объедешь, крутимся вокруг, Рич, Рич, вроде столба межевого.) И не обижайся на то, чего не думаю.
Одри рассмеялась в ответ.
— Не могу. Я ведь обижаюсь на то, о чем думаешь, что не думаешь, а будь все неладно, — Н-да, ты права. Это сейчас смешно. Потом, когда шишек понабьем… принесло тебя… извини.
- Предыдущая
- 9/21
- Следующая
