Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 43
- Предыдущая
- 43/109
- Следующая
– Но как он может… он же знает… знает, что осталось так мало времени! – уже не скрывая волнения, заговорил Бранемер. – Эта зима, да вторая, а там и все! Если до следующего Медвежьего дня он домой не воротится и жену не возьмет, пропадет совсем, навек зверем лесным останется!
– Это ты думаешь, что времени осталось мало. А для парня молодого год с четвертью – это Ящерова бездна времени! – Лютава снисходительно улыбнулась. – Не помнишь, как сам был молодым? Да и долго ли жену найти? Мало ли на свете девок? Этого добра ни сеять, ни жать не приходится.
– Да кого он в лесу найдет! – Бранемер горестно махнул рукой. – Девку найти невелик труд, да разве такому, как он, любая девка в жены сгодится? У нас ведь все с тобой было сговорено! Или ты забыла? Где невеста его, что ты мне обещала?
– Да вот! – Лютава невозмутимо показала туда же.
Бранемер снова поднял глаза и увидел, что неподалеку от ножа, на ладонь повыше, воткнуто обычное веретено, обвитое серой шерстяной нитью.
– Вот и она, невеста ваша. Рядышком с ним сидит уже восемь лет. Как объявится сынок твой, так и за невестой поедем.
– Да как же он объявится? – Бранемер терял терпение.
– Как срок придет.
– Да срок уже выходит!
– Успокойся, княже! – с увещеванием, будто ребенку, сказала Лютава и положила ладонь ему на грудь. – За год с четвертью за Греческое море можно съездить и назад воротиться.
И Бранемер умолк, будто забыл, из-за чего волновался. Лютава никогда не была красавицей, и никогда он не был в нее влюблен, даже тогда, когда намеревался взять в жены. Но близость этой женщины делала с ним что-то странное: завораживала, подчиняла. Если бы, скажем, оба они овдовели, теперь он ни за что не согласился бы на ней жениться, опасаясь целиком подпасть под ее волю. Лютава не пыталась внушать страх, но Бранемер с огромным трудом боролся с ощущением, что она все знает гораздо лучше него и самое для него подходящее – просто покориться ей и делать, как она скажет. Для князя это никуда не годится! И пусть даже она умна и худого не посоветует – он предпочитал думать своей головой и не приехал бы к ней сюда, если бы не боязнь навек лишиться единственного сына, а с ним возможности продолжить род.
– Это ты виновата! – глядя ей в глаза и с трудом выдерживая ее сочувствующий, почти ласковый взгляд, пробормотал он. – Это из-за тебя он стал таким…
– Я тебе только волю богов передала, – мягко отозвалась Лютава, не проявляя ни малейшей обиды. – Да и никто тебя их советы принимать не неволил.
Бранемер молчал, потому что это была правда. Но, вот уже восемь лет напряженно раздумывая обо всем произошедшем, он не мог отделаться от впечатления, что Лютава, причастная к появлению его сына на свет, влила в жилы младенца кровь оборотней, хотя не состояла с юным Огнесветом Бранемеровичем даже в отдаленном родстве.
Это она двадцать лет назад излечила его от бесплодия, отвалила в Нави белый камень, под которым таилась его сила, запертая мачехой. В ту зиму, когда юная Лютава жила в Ладином подземелье, княгиня Милозора забеременела и в положенный срок благополучно родила мальчика. Однако мальчик оказался оборотнем – с тринадцатилетнего возраста он каждое зимнее полнолуние оборачивался медведем. Хорошо еще, что об этом никто почти не знал, поскольку все зимние месяцы княжич проводил в лесу с ватагой. Но с этих же пор он сделался угрюмым, необщительным и упрямым, тем самым невольно выдавая себя. Узнав, что невольно произвел на свет оборотня, Бранемер кинулся за советом к Лютаве. Она не удивилась и сказала, что едва ли и могло быть иначе: уж слишком сильно Навь была замешана в рождении Огнесвета. А еще – что если княжич не женится в течение семи лет, то обернется медведем уже навсегда. А княжич Огнесвет с каждым годом все более неохотно возвращался на лето домой, да и то предпочитал ходить в походы, так что родители видели его все меньше и меньше. И в последний раз это случилось два года назад: вот уже два лета Огнесвет вообще не показывался в родительском доме. Какая уж тут женитьба! Опасный срок близился, и дешнянский князь весь извелся. Если его сын не вернется вовремя, чтобы посылать за невестой, женой его станет со временем медведица мохнатая, а не русоволосая дочь угренского князя.
***
…Всплакала Божанушка на море,
На белом горючем на камне.
По бережку миленький гуляет.
«Гуляй, гуляй, миленький,
Сойми меня, девушку
Со бела горючего камня!»
У милого жалости достало,
Он снял меня девицу, со моря,
Со бела горючего камня!
В красгородской беседе ходил медленный хоровод: тут не зеленый лужок в купальскую ночь, не разгуляешься. Долгими осенними вечерами затевались посиделки под крышей: сперва «рабочие», когда девушки пряли, шили, ткали пояски, а потом «праздные» – когда приходили парни и начинались игры и песни. В середине круга притоптывала младшая Божанина дочь. Раньше ее звали просто Малка – как младшую, но минувшим летом Божанка, старшая сестра, ушла замуж, и теперь Малка, сделавшись последней незамужней дочерью в семье, унаследовала ее имя. Худощавая и рослая для своих четырнадцати лет, она помахивала вышитыми рукавами, изображая тоску-печаль, и призывно посматривала на парней в кругу. Вот наконец один из них вышел, взял ее за руку, поцеловал и повел в общий строй – «снял с горючего камня», обещая взять замуж и утолить «горение» одиночества. Это еще не означало, что он непременно возьмет ее в жены, но на игрищах предстоящей зимы они будут держаться вместе. А там как богам поглянется…
Всплакнула Задорушка на море…
В середину круга вышла другая девушка, песня началась с начала. Унелада подавила вздох. Она в свои семнадцать была самой старшей среди красгородских невест, но не было надежды, что кто-то из здешних парней «снимет ее с камня». Уже много лет она была обручена, но жениха своего видела лишь один раз. Ей тогда было всего девять лет, а ему двенадцать, и он, высокий угловатый отрок, тогда казался ей, девочке, почти взрослым. Она довольно хорошо помнила его лицо и была уверена, что узнает при встрече. Вот только когда эта встреча состоится?
Уже не первую зиму Унелада вздыхала о женихе, но сейчас вдруг обнаружила, что перед ее мысленным взором встало совсем другое лицо. И вызвало не унылую, привычную досаду из-за мешкотности сватов, а горячее волнение, смятение и сладкую дрожь. Если бы он снял ее с белого горючего камня одиночества и увел с собой… С какой радостью и охотой она подала бы ему руку и пошла за ним, не спрашивая куда, не думая, что будет дальше.
Когда хоровод остановился, Унелада незаметно отступила назад и в темноте вдоль стены проскользнула к двери. Хотелось освежиться после духоты набитой людьми избы, а еще послушать, не едет ли… Поездка Бранемера в лес к Лютаве тревожила ее дочь: а вдруг мать скажет ему нечто худое? Вдруг его ждет злая судьба? Она, Унелада, готова была многое сделать, лишь бы помочь его горю, и чувствовала в себе достаточно сил для этого. Неважно, что она годится ему в дочери. Или, наоборот, это-то и важно: в ней ведь в избытке того, чего ему так не хватает – молодых сил, жизненного тепла, уверенных надежд на будущее счастье.
Она вышла и встала возле дверного косяка, сжимая у горла ворот беличьего полушубка. Уже стемнело, но луна, почти полная, ярко сияла, освещая крыши и частокол. Дул ветер, влажный после недавнего дождя, нес острый пряный запах палых листьев. Унелада глубоко втянула в грудь дыхание осени, и вдруг ее наполнило ощущение счастья жизни – именно сейчас, когда весь мир засыпал, она как никогда ясно почувствовала его красоту и силу. Все чувства обострились, словно промытые прохладной влагой осеннего вечера, и вместе с тем пришло мучительно ощущение близкой потери, боязни опоздать к самому главному. Перед долгим зимним сном богиня Леля в ней отчаянно спешила жить, от жажды любви разрывалась грудь. Если прямо сейчас она не ухватит за улетающий хвостик свою долю, то больше ее не догнать.
- Предыдущая
- 43/109
- Следующая
