Роберт Бернс - Райт-Ковалева Рита Яковлевна - Страница 25
- Предыдущая
- 25/72
- Следующая
О таком одобрении Бернс не смел и мечтать. Наконец «зловещая звезда», которая всегда, как он любил говорить, стояла в зените над его головой, посылая свои роковые лучи, вдруг закатилась! Неужели можно будет напечатать книгу, добавив новые стихи, неужели о нем узнают и за пределами Шотландии? Неужели можно остаться на родине?
«Может быть, я попробую издать мою книгу вторично, — пишет он Ричмонду, — если это выйдет, я несколько задержусь дома, если нет — уеду, как только кончится жатва».
Роберт писал об отъезде — и мучился. Были минуты, когда ему хотелось убежать куда угодно, лишь бы не видеть Джин, были минуты, когда он вспоминал о Мэри Кэмбл, которая обещала уехать с ним в Вест-Индию. Мэри давно не отвечала на его письма — может быть, и она ему изменила?
Подходил ноябрь. Хлеб давно убрали, Гамильтон и Эйкен настойчиво советовали ехать в столицу. Многие из эйрширских помещиков на зиму уезжали туда — может быть, они помогут своему талантливому земляку. Об этом написал Бернсу управляющий имениями лорда Гленкерна — самого богатого помещика Эйршира. Оказывается, лорд Гленкерн не только приобрел книгу Бернса — он переплел ее в парчу и просил своего управляющего сообщить поэту, что ему будет оказано всяческое содействие, если он приедет в Эдинбург. Значит, вполне вероятно, что лорд Гленкерн поможет ему не только издать книгу, но и получить какую-нибудь службу.
Роберт чувствует, что «свет к нему добр», и знает, что он этого заслужил. Ему не страшно ехать в Эдинбург, он уверен, что там его встретят хорошо.
Все дела дома закончены. Джин у родителей. Арморы решили оставить у себя девочку, названную по имени матери — Джин, и отдать бабушке в Моссгил мальчика — его назвали по имени отца Робертом, Бобби. На дворе ноябрь, к весне мальчишку можно будет забрать в Моссгил.
С собой Роберт возьмет новые стихи — после выхода книги их накопилось немало. Многие разосланы друзьям — впрочем, одно послание еще не отправлено адресату.
Весной друзья отговорили Роберта посылать стихи мисс Вильгельмине Александер из Беллохмайла. Теперь другое дело: она получит их не от какого-то фермера, без разрешения забредшего к ней в парк, а от поэта, автора книги стихов.
Роберт красиво переписывает стихотворение и прилагает к нему письмо, написанное в стиле «Человека чувств». Кстати, Роберт надеется встретить автора этой книги, Генри Маккензи, в Эдинбурге.
Удивительное свойство — уметь писать в любом стиле! Роберт так увлекся этой задачей, что даже несколько переусердствовал в старании выказать в сопроводительном письме свои чувства перед знатной дамой. Неважно, что само стихотворение звучит совершенно по-иному: в нем — откровенная радость жизни, в нем говорится о простой любви в хижине под соснами, где так хорошо каждую ночь крепко прижимать к груди славную девушку из Беллохмайла! Пусть гордецы взбираются по скользкой лестнице успеха, пусть золото гонит жадных в глубь земли, а мне дайте пасти стада или пахать землю и ежедневно испытывать небесное блаженство со славной девушкой из Беллохмайла, говорят стихи.
А в письме, которое начинается с полуфранцузской фразы: «Поэты — существа столь „outre“[7], — так много выспренних, нарочито завуалированных намеков, «крылатых певцов весны, гармонически льющих песню со всех сторон», и «алых цветов средь изумрудной листвы»... По каждой строке видно, что человек стал в позу, мечтательно закатил глаза — вернее, очи! — и запел неестественным оперным голосом. Словом, перед мисс Вильгельминой должен был предстать не Роберт Бернс с фермы Моссгил, а «поэтический мечтатель», нет, не просто мечтатель, а по-французски — reveur!
К сожалению, мисс Вильгельмина была настолько шокирована предположением, будто ее кто-то посмеет обнимать в хижине, что не оценила ни тонких комплиментов, ни красивых описаний своей особы. Она не ответила на письмо. Но она и не разорвала его, как требовали ее братья, и в награду за это ее имя осталось в истории, и к чести ее потомков надо сказать, что и письмо и стихи они сохранили с благоговением.
Но Роберт тогда не мог этого знать и очень обиделся, Рассказывая об этом случае, он написал: «В тот час, когда судьба поклялась, что карманы братьев мисс Вильгельмины будут полны, Природа столь же решительно постановила, что головы их будут пустыми. Да и вообще из свиного уха шелкового кошелька не сделать», — добавлял он.
Роберт не любил, чтобы его стихи оставались никому не известными. «Девушку из Беллохмайла» он вложил в письмо одной из знатных своих «покровительниц», а «Святошу Вилли» и «Эпитафию ему же», переписав в нескольких экземплярах, отослал приятелям вместе с «декретом»:
«ИМЕНЕМ ДЕВЯТИ МУЗ. АМИНЫ
Мы, Роберт Бернс, милостью Природы и указом ее от января, двадцать пятого дня, лета господня тысяча семьсот пятьдесят девятого, Поэт Лауреат и Верховный Бард в пределах и за пределами старинных округов и поселений Койл, Каннингем и Кэррик, обращаемся к любимым верноподданным нашим Вильяму Чалмерсу и Джону Мак-Адаму, изучающим и практикующим древнюю и тайную науку смешения добра и зла.
Верноподданные!
Да будет вам известно, что в постоянном нашем попечительстве и заботе о поведении и благонравии всех, кто производит стихи и торгует ими оптом и в розницу, а именно: бардов, поэтов, стихоплетов, рифмачей, куплетистов, певцов, трубадуров и прочая и прочая, как женска, так и мужеска полу, — мы изволили обнаружить некую богопротивную, мерзкую и непотребную песню или балладу, список с коей прилагаем. А посему изъявляем волю нашу: задержите наипрезреннейшего представителя наипрезреннейшей породы, известной под именем, кличкой и прозванием «Черной чертовой скотинки»[8], и, заставив оного развести костер на перекрестке эйрской дороги, передайте в беспощадные руки сего ничтожества вышеупомянутый список вышеупомянутой гнусной и богомерзкой песни, дабы ее пожрал огонь в присутствии всех, к сему причастных, для вящего назидания и устрашения составителей таких произведений. Да не оставите вы сие втуне, но выполните в точности, как изложено в этом нашем указе, не позднее двадцать четвертого числа сего месяца, в каковой день мы надеемся лично похвалить вас за верность и усердие.
Дано в Мохлине, двадцатого ноября, лета господня тысяча семьсот восемьдесят шестого.
БОЖЕ, ХРАНИ БАРДА!»
Рассказывают, что приятели Бернса, получив этот декрет, с удовольствием размножили крамольные стихи и развесили на колючих придорожных кустах.
Верховую лошадь обещал дать сосед. Остановиться в Эдинбурге можно было у Ричмонда — он написал, что хозяйка согласна за несколько лишних пенсов в неделю разрешить второму жильцу спать в комнате (на одной кровати с Ричмондом!) и умываться у нее на кухне. Там же можно утром брать два стакана горячей воды.
В деревянный сундучок, так и не попавший в порт Гринок, мать укладывала лучшие рубашки Роберта, несколько пар запасных чулок, новые высокие ботфорты с блестящими голенищами.
Ноябрьский дождь хлестал по крыше. Разговаривать не хотелось — перед разлукой всегда кажется, что обо всем переговорено, а расстанешься — и столько найдется невысказанных слов...
Вдруг в дверь постучали. Мохлинский почтарь торопливо подал конверт маленькой сестренке Белл, открывшей двери, и побежал дальше.
Белл даже не посмотрела на адрес: кому из них получать письма, как не Роберту. Он отошел к окну, прочел короткие строчки, скомкал письмо в кулаке и выбежал из дому, прямо под проливной дождь...
В письме сообщалось, что мисс Мэри Кэмбл такого-то числа сего года скончалась от гнилой горячки, — как тогда называли тиф, — в порту Гринок, где и погребена на Западном кладбище, на фамильном участке корабельного мастера Макферсона. А посему родственники усопшей мисс Кэмбл просят мистера Бернса не беспокоить их письмами, как беспокоил он покойницу, несмотря на то, что она ему не отвечала.
- Предыдущая
- 25/72
- Следующая
