Очищение - Харрис Роберт - Страница 87

• Предыдущая
• 87/94
• Следующая

Цицерон проснулся вскоре после восхода солнца, что давно вошло у него в привычку, и, как всегда, я зашел к нему в библиотеку, чтобы узнать, не нужно ли ему чего-нибудь.

— Ты слышал этот шум ночью? — спросил он меня. Я ответил утвердительно. Хозяин наклонил голову, прислушиваясь. — А теперь все тихо. Интересно, что там происходило ночью? Давай-ка спустимся и посмотрим, чем занимались эти бандиты.

Даже для клиентеллы Цицерона было еще слишком рано, и улицы были совершенно пустынны. Мы стали спускаться к Форуму в сопровождении только одного тучного охранника. На первый взгляд все было как обычно, за исключением гор мусора, оставшихся после вчерашних празднеств, и странной фигуры, распростертой на дороге в алкогольном ступоре. Но когда мы приблизились к храму Кастора, Цицерон в ужасе остановился и вскрикнул. Храм был беспощадно изуродован. Ступени, которые вели к фасаду, украшенному колоннами, были выломаны, так что любой, кто захотел бы подняться к храму, оказывался теперь перед голой отвесной стеной высотой в два человеческих роста. Весь мусор был сброшен на мостовую, и единственным способом попасть в храм были две приставные лестницы, которые охранялись людьми с кувалдами. Вновь открывшаяся кирпичная стена выглядела уродливой и голой, как культя после ампутации. К ней были прикреплены несколько больших плакатов:

Ниже, на уровне глаз, находились какие-то заметки, похожие на проекты законов — около них толпились три-четыре десятка жителей. Над их головами, по краю фасада храма, стояла цепь людей, замерших, как мраморные статуи. Когда мы подошли ближе, я узнал многих соратников Клодия — Клоэлия, Патина, Скатона, Пола Сервия: всех тех бандитов, которые начинали еще с Катилиной. Чуть дальше я увидел Марка Антония и Целия Руфа, а затем и самого Клодия.

— Это невероятно, — произнес Цицерон, трясясь от гнева. — Святотатство, произвол…

Неожиданно мне пришло в голову, что если мы можем видеть людей, которые сделали это, то и они наверняка видели нас. Я дотронулся до руки Цицерона и сказал:

— Почему бы тебе не подождать здесь, сенатор, а я пойду и посмотрю, что это за законы. Наверное, тебе не стоит подходить слишком близко. Выглядят эти люди достаточно угрожающе.

Я быстро прошел к стене под взглядами Клодия и его подручных. По обеим сторонам стены, около лестниц, стояли татуированные, коротко подстриженные люди, опиравшиеся на кувалды, которые враждебно следили за мной. Я быстро пробежал глазами по табличкам, вывешенным на стене. Как я и предполагал, это были законы, точнее — два закона. Один касался распределения консульских провинций на будущий год: в награду за сотрудничество Кальпурнию Пизону передавалась Македония, а Сирия (насколько я помню) отходила Аулу Габинию. Второй закон был очень коротким, всего одна строка: «Предоставивший кров и пищу любому, кто без суда и права умертвил римского гражданина, должен подлежать опале».

Я тупо уставился на него, не понимая его значения. То, что он направлен против Цицерона, было очевидно. Но имени хозяина в нем не упоминалось. Казалось, что целью закона было скорее испугать и унизить сторонников Цицерона, чем угрожать непосредственно ему самому. Но вдруг я понял всю его дьявольскую подоплеку и почувствовал, как во рту у меня скапливается желчь, которую мне пришлось сглотнуть, чтобы меня не стошнило прямо на улице. Я отпрянул от стены, как от входа в царство Аида, и продолжал пятиться, не в силах оторвать взгляда от написанного, страстно желая только одного, чтобы эти таблички исчезли. Взглянув вверх, я увидел Клодия, который открыто наблюдал за мной. На лице его блуждала улыбка, и он явно наслаждался происходящим. Наконец я повернулся и побежал к Цицерону.

Увидев выражение моего лица, хозяин понял, что дела его плохи.

— Ну? — спросил он взволнованно. — Что там?

— Клодий поместил закон о Катилине.

— Он нацелен против меня?

— Да.

— Но он не может быть таким ужасным, как это написано у тебя на лице. Что, во имя всех богов, в нем говорится обо мне?

— Там даже не упоминается твое имя.

— Тогда что это за закон?

— Он говорит о том, что любой, давший кров и пищу тому, кто без суда и права умертвил римского гражданина, должен подлежать опале.

При этих словах его нижняя челюсть отвалилась — он всегда гораздо быстрее меня схватывал суть происходящего. И сразу же понял все возможные последствия.

— И это все? Всего одна строчка?

— Это все, — я склонил голову. — Мне очень жаль.

— То есть преступлением будет уже сама попытка помочь мне? — Цицерон схватил меня за руку. — Они даже не будут судить меня?

Неожиданно он перевел взгляд на изуродованный храм. Я повернулся и увидел, как Клодий издевательски медленно машет ему рукой, как будто прощается с кем-то, отплывающим на корабле в далекое плавание. В этот же момент прихвостни трибуна стали спускаться по лестницам.

— Думаю, нам пора убираться, — сказал я.

Но Цицерон никак на это не прореагировал. Он двигал губами, но изо рта его доносились только неясные хрипы. Казалось, что его медленно душат. Я опять взглянул на храм. Бандиты уже спустились и теперь двигались в нашу сторону.

— Сенатор, — твердо сказал я, — нам надо срочно убираться отсюда.

Я махнул его телохранителю, который взял его за другую руку, и вдвоем мы буквально поволокли его с Форума и вверх по склону Палатинского холма. Группа негодяев преследовала нас, забрасывая мусором, подобранным у храма. Острый кусок кирпича попал Цицерону по затылку, и он вскрикнул. Обстрел продолжался до тех пор, пока мы не добрались до середины холма.

Когда мы оказались дома, в безопасности, оказалось, что он полон утренних посетителей. Еще не зная, что произошло, они сгрудились вокруг Цицерона, как они делали это всегда, со своими просьбами, петициями и умоляющими лицами. Цицерон взглянул на них, еще не оправившись от шока, и холодно приказал отослать их — «всех вон», — а затем, спотыкаясь, поднялся наверх, в свою спальню.

После того как клиенты убрались, я приказал запереть и закрыть на засов главный вход, а затем стал бродить по комнатам, размышляя, что же делать дальше. Я все ждал, что Цицерон спустится и отдаст мне какие-то приказания, но проходили часы, а он все не появлялся. Здесь меня и нашла Теренция. В руках она комкала платок, обвивая им свои костлявые пальцы, свободные от колец. Она потребовала отчета о том, что происходит. Я ответил, что не совсем уверен в том, что понимаю происходящее.

— Не лги мне, раб! Почему твой хозяин бросился на кровать и отказывается шевелиться?

— Он… он совершил ошибку, — заикаясь, выговорил я, увидев ее ярость.

— Ошибку? Что еще за ошибку?

Я заколебался, не зная, с чего начать. Ведь ошибок было так много: они тянулись за нами, как острова за кораблем, как целый архипелаг ошибок. Или, может быть, «ошибка» было неправильным словом? Может быть, точнее было назвать их последствиями: неизбежными последствиями поступка великого человека, сделанного из благородных побуждений. Ведь именно так греки определяли понятие трагедии?

— Он позволил своим врагам заполучить контроль над сердцем империи, — наконец сказал я.

— И что они с этим делают?

— Они готовят законодательство, которое поставит хозяина вне закона.

— Но тогда ему надо собраться с силами и бороться.

— Даже выйти из этого дома сейчас для него смертельно опасно.

Во время этого разговора в окна доносились звуки толпы, скандировавшей: «Смерть тирану!» Теренция тоже это услышала, и я увидел, как на лице у нее появляется выражение ужаса.

— И что же нам теперь делать?

— Мы могли бы дождаться ночи и покинуть Рим, — предложил я.

Теренция посмотрела на меня, и хотя она была очень испугана, в ее темных глазах на миг промелькнуло выражение ее предка — того самого, который командовал когортой в войне с Ганнибалом.

• Предыдущая
• 87/94
• Следующая