Очищение - Харрис Роберт - Страница 73

• Предыдущая
• 73/94
• Следующая

Остальные покачали головами в знак несогласия.

— Этого никогда не случится, — сказал Гортензий. — Помпей не выносит, когда кто-то другой получает хоть чуточку славы.

— А вот на этот раз он с этим смирится, — заметил Цицерон. — Вы, граждане, отказались помочь ему провести нужные законы, а Цезарь пообещает ему все, что угодно, и всю землю в придачу, за поддержку на выборах.

— Но, по крайней мере, не этим летом, — твердо произнес Лукулл. — Между Римом и Атлантикой лежит слишком много гор и водных преград. Цезарь не успеет прибыть до момента, когда надо будет заявить о своих намерениях.

— И не забывайте еще об одной вещи, — добавил Катон. — Цезарь потребует триумфа и будет вынужден оставаться за пределами города, пока этого не произойдет.

— А мы сможем держать его там долгие годы, — заметил Лукулл, — так же, как он заставил меня ждать целых пять лет. Месть за эту обиду будет слаще любого, даже самого изысканного, блюда.

Однако Цицерона все это не убедило.

— Может быть, вы и правы, но я знаю из предыдущего опыта, что никогда не следует недооценивать нашего друга Гая.

Это было мудрое замечание, потому что через неделю из Испании прибыл новый гонец. И опять Целер громко зачитал письмо перед сенаторами: в связи с тем, что вновь завоеванные территории полностью подчинились власти Рима, Цезарь объявлял о своем возвращении.

— Губернаторы должны находиться на своих местах, пока это собрание не разрешит им их покинуть. Предлагаю велеть Цезарю остаться на своем месте, — высказался Катон.

— Поздно уже, — крикнул кто-то, стоящий у двери рядом со мной. — Я только что видел его на Марсовом поле.

— Это невозможно, — настаивал возбужденный Катон. — Последний раз, когда мы о нем слышали, он хвастал, что находится на берегу Атлантики.

Целер все-таки послал раба на Марсово поле, чтобы проверить этот слух. Час спустя тот возвратился и объявил, что все оказалось правдой: Цезарь обогнал собственного гонца и сейчас остановился в доме своего друга за городской чертой.

Узнав об этом, Рим заболел лихорадкой восхваления героя. На следующий день Цезарь прислал эмиссара с просьбой предоставить ему триумф в сентябре, а до этого времени позволить участвовать в выборах in absentia. Многие в Сенате были готовы согласиться с его требованиями, потому что понимали, что нового Цезаря, с его новыми ресурсами, было практически невозможно остановить. Если бы выборы произошли в тот момент, его приверженцы выиграли бы их. Однако каждый раз, когда вносилось предложение о триумфе, вставал Катон и забалтывал его. Он говорил об освобождении Рима от владычества царей. Он беспокоился о древних законах. Он всех доставал необходимостью установить контроль Сената над легионами. Он не уставал повторять об опасности, которая таилась в возможности принимать участие в выборах кандидату, обладающему военным империем, — сегодня Цезарь просит о консульстве, завтра он его потребует.

Сам Цицерон не принимал участия в этих дискуссиях, но демонстрировал свою поддержку Катону, появляясь в Сенате каждый раз, когда тот выступал, и усаживаясь на скамью, ближайшую к нему. Время стремительно уходило, и казалось, что Цезарь не успеет вовремя заявить о своем желании избираться. Естественно, что все ожидали, что он предпочтет триумф выборам: именно так поступил Помпей; именно так поступал каждый победоносный полководец в истории Рима; ничто в мире не могло сравниться со славой триумфатора. Но Цезарь был не тем человеком, который мог перепутать демонстрацию власти с ее сущностью. Поздно днем, на четвертый день разглагольствований Катона, когда зал заседаний был почти пуст и на пустых скамьях лежали зеленые тени, в Сенат вошел Цезарь. Те двадцать, или около того, сенаторов, которые находились в зале, не поверили своим глазам. Он снял военную форму и надел тогу.

Цезарь поклонился председательствующему и занял свое место на первой скамье, напротив Цицерона. Он вежливо кивнул моему хозяину и стал слушать Катона. Но великий дидактик мгновенно растерял все свои слова. Потеряв мотивацию, он резко прервал свое выступление и сел.

А в следующем месяце Цезарь был единогласно избран консулом всеми центуриями — первый из кандидатов после Цицерона, которому покорился такой результат.

Теперь весь Рим ждал, что же будет делать Цезарь.

— Мы можем ожидать только, — заметил Цицерон, — что это будет абсолютно неожиданным.

Так и произошло. Потребовалось пять месяцев, прежде чем Цезарь сделал свой следующий мастерский ход.

В один из декабрьских дней в конце года, незадолго до того, как Цезарь должен был принести клятву, к Цицерону наведался видный испанец Луций Корнелий Бальб.

Этому выдающемуся типу было в то время сорок лет. Он родился в Кадисе, был финикийцем по происхождению, занимался торговлей и был очень богат. Кожа его была темной, волосы и борода цвета воронового крыла, а зубы и белки глаз напоминали цветом полированную слоновую кость. Он очень быстро говорил, много смеялся, откидывая свою маленькую голову как бы в восторге от услышанной шутки, и большинство самых скучных людей в Риме чувствовали себя в его присутствии неутомимыми шутниками. У Бальба был дар пристраиваться к властным фигурам — сначала к Помпею, под командованием которого он служил в Испании и который организовал ему римское гражданство; а затем к Цезарю, который подхватил его в Кадисе во время своего губернаторства и назначил главным инженером армии, когда завоевывал Лузитанию, а затем привез в Рим в качестве своего посыльного. Бальб знал всех, даже если эти «все» не знали его, и в то декабрьское утро он вошел к Цицерону с широко раскрытыми руками, как к своему ближайшему другу.

— Мой дорогой Цицерон, — сказал посетитель с сильным акцентом, — как ты поживаешь? Выглядишь ты просто прекрасно, как и всегда, когда мы встречаемся!

— Как видишь, я мало изменился, — Цицерон жестом предложил ему сесть. — А как поживает Цезарь?

— Великолепно, — ответил Бальб, — совершенно великолепно. Он просил меня передать тебе самые теплые приветы и заверить в том, что он твой самый большой и верный друг в мире.

— Тирон, пора пересчитывать ложки, — обратился ко мне Цицерон, и Бальб захлопал в ладоши, засучил ногами и, образно говоря, зашелся от смеха.

— Очень смешно — «считать ложки»! Я передам это Цезарю, и ему это очень понравится! Ложки! — Он вытер глаза и восстановил дыхание. — О боги! Но если серьезно, Цицерон, то если Цезарь предлагает свою дружбу, то он делает это не просто так. Он считает, что в этом мире дела гораздо важнее слов.

Перед Цицероном лежала гора документов, требующих его внимания, поэтому он сказал усталым голосом:

— Бальб, ты, по-видимому, пришел с поручением. Говори и не тяни время, хорошо?

— Ну конечно. Ты очень занят, я же вижу. Прости меня, — он прижал руку к сердцу. — Цезарь просил меня передать тебе, что они с Помпеем договорились. Они договорились раз и навсегда решить этот вопрос с земельной реформой.

— И на каких же условиях? — спросил хозяин у Бальба, при этом он взглянул на меня: все происходило именно так, как он и предсказывал.

— Публичные земли в Кампанье будут разделены между разоруженными легионерами Помпея и теми из римских бедняков, которые захотят стать фермерами. Проведением реформы будет руководить комиссия из двадцати человек. Цезарь очень надеется на твою поддержку.

— Но ведь это почти точная копия закона, который он пытался протащить в начале моего консульства и против которого я тогда выступил, — недоверчиво рассмеялся Цицерон.

— Да, но с одной большой разницей, — сказал Бальб с гримасой. — Только пусть это останется между нами, хорошо? — Его брови танцевали от восторга. Розовым языком он провел по краю своих белых зубов. — Официальная комиссия будет состоять из двадцати человек. Но планируется еще одна, внутренняя, которая будет состоять из пяти. И именно за нею остается принятие всех решений. Цезарь будет польщен — и это не просто слова, — польщен, если ты согласишься войти в ее состав.

• Предыдущая
• 73/94
• Следующая