Очищение - Харрис Роберт - Страница 5
- Предыдущая
- 5/94
- Следующая
— Этим человеком можно только восхищаться, — сказал Цицерон, обойдя комнату три или четыре раза. — Вот стою я, который станет завтра самым могущественным человеком в Риме, тогда как он не стал еще даже претором. Но мне приходится танцевать под его дудку.
Через какое-то время я заметил, что за нами наблюдают. Из-за двери на нас внимательно смотрела девочка лет десяти, которая, по всей видимости, была дочерью Цезаря. Я улыбнулся ей, и она быстро убежала в комнату. Через несколько минут из этой же комнаты появилась мать Цезаря Аурелия. Узкие темные глаза и настороженное, внимательное выражение лица делали ее похожей на хищную птицу. От нее исходила аура прохладного гостеприимства. Цицерон знал ее много лет. Все три ее брата, Котты, были консулами, и если бы Аурелия была рождена мужчиной, она сама стала бы консулом, потому что была умнее и храбрее любого из них. Теперь же ей приходилось заниматься карьерой своего сына, и когда умер ее старший брат, Аурелия повернула дело так, что Цезарь смог занять его место, как один из пятнадцати членов Коллегии жрецов — блестящий ход, как вы это скоро поймете.
— Цицерон, прости ему его грубость, — сказала она. — Я напомнила ему, что ты здесь, но ведь ты его знаешь.
В коридоре послышались шаги, и мы увидели женщину, идущую по коридору к двери. Было очевидно, что она хотела проскочить незамеченной, однако на одном из ее ботинок развязался шнурок. Прислонившись к стене, чтобы завязать его — ее рыжеватые волосы были растрепаны, — она виновато посмотрела в нашем направлении. Я не знаю, кто был больше смущен: Постумия, а именно так звали женщину, или Цицерон, который много лет знал ее как жену своего ближайшего друга, юриста и сенатора Сервия Сульпиция. Именно сегодня вечером она должна была быть у Цицерона на обеде.
Хозяин быстро перевел взгляд на статуэтку Венеры и притворился, что глубоко погружен в беседу:
— Прекрасная вещь. Это работа Мирона? — Глаз он не поднимал до тех пор, пока она не ушла.
— Ты поступил очень тактично, — одобрила Аурелия. — Я не критикую своего сына за его связи — мужчина есть мужчина, — но некоторые из современных женщин бесстыдны сверх всякой меры.
— И о чем вы здесь шепчетесь?
Любимым трюком Цезаря в войне и в мире было неожиданно подкрасться сзади, и, услышав этот голос, похожий на скрипящий песок, мы все разом обернулись. Он и сейчас стоит у меня перед глазами — его большой череп неясно вырисовывается в тусклом свете дня. Люди постоянно спрашивают меня о нем: «Ты встречался с Цезарем? Какой он был? Расскажи, каким был великий бог Цезарь?» Что ж, я помню его как удивительное соединение твердости и слабости: мускулы солдата — и небрежно повязанная туника щеголя; острый запах пота, как после военных упражнений, — и сладкий запах шафранового масла; безжалостные амбиции, скрытые под непреодолимым шармом.
— Осторожнее с Аурелией, Цицерон, — продолжил он, появляясь из тени. — Она как политик в два раза сильнее всех нас вместе взятых, правда, мама?
Обняв мать сзади за талию, он поцеловал ее за ухом.
— Немедленно прекрати, — сказала Аурелия, освобождаясь и притворяясь недовольной. — Я уже достаточно поиграла в хозяйку. Где твоя жена? Негоже ей пропадать где-то без сопровождения. Как только она вернется, немедленно пошли ее ко мне. — Она грациозно кивнула Цицерону. — Мои наилучшие пожелания на завтрашний день. Стать в семье первым, кто достиг поста консула — это что-нибудь да значит.
— Правда ведь, Цицерон, — Цезарь с восхищением смотрел на нее, — женщины в этом городе заслуживают гораздо большего уважения, чем мужчины, да и твоя жена тому хороший пример.
Намекал ли Цезарь на то, что хочет соблазнить Теренцию? Не думаю. Было бы легче завоевать самое непокорное племя галлов. Но я увидел, как Цицерон с трудом сдержался.
— Я здесь не для того, чтобы обсуждать женщин Рима, — заметил он. — Хотя лучшего эксперта, чем ты, мне будет трудно найти.
— Тогда зачем ты здесь?
Цицерон кивнул мне, и я достал из своего футляра для документов судебное предписание.
— Ты что, хочешь, чтобы я нарушил закон? — произнес Цезарь с улыбкой, возвращая мне документ. — Я не могу его обсуждать. Ведь я буду судьей.
— Я хочу, чтобы ты оправдал Рабирия по всем этим обвинениям.
— Не сомневаюсь. — Цезарь кашлянул в своей обычной манере и убрал тонкую прядь волос за ухо.
— Послушай, Цезарь, — нетерпеливо сказал Цицерон. — Давай поговорим откровенно. Все знают, что свои приказы трибуны получают от тебя и от Красса. Я сомневаюсь, что Лабиний знал имя этого своего несчастного дяди до того момента, как ты ему его назвал. Что же касается Суры, то для него «Perduellio» было сортом рыбы, пока ему не сказали обратное. Это еще одна из твоих интриг.
— Нет, правда, я не могу говорить о деле, которое буду судить.
— Признайся, цель всех этих обвинений — побольнее ужалить Сенат.
— Все свои вопросы ты должен адресовать Лабинию.
— А я адресую их тебе.
— Хорошо, если ты настаиваешь. Я бы назвал это напоминанием Сенату, что если он будет продолжать унижать достоинство жителей, убивая их представителей, то убитые будут отомщены, сколько бы времени на это ни потребовалось.
— И ты серьезно полагаешь, что сможешь укрепить достоинство людей, терроризируя беспомощного старика? Я только что видел Рабирия. Он уже ничего не соображает — слишком стар. Даже не понимает, что происходит.
— Но если он ничего не понимает, то его невозможно терроризировать.
— Послушай, мой дорогой Гай, мы дружим уже много лет, — сказал после длительной паузы Цицерон (на мой взгляд, это сильное преувеличение) уже другим тоном. — Могу я дать тебе дружеский совет, как старший брат младшему? Тебя ожидает блестящая карьера. Ты молод…
— Не так уж и молод. Мне сейчас на три года больше, чем было Александру Македонскому, когда он умер.
Цицерон вежливо засмеялся; он подумал, что Цезарь шутит.
— Ты молод. У тебя очень хорошая репутация, — продолжил он. — Зачем рисковать ею, вступая в подобную конфронтацию? Дело Рабирия не только настроит людей против Сената, его смерть будет пятном на твоей чести. Сегодня это может понравиться толпе, но завтра все разумные люди отвернутся от тебя…
— Ну что же, я готов рискнуть.
— Ты понимаешь, что, как консул, я буду обязан защищать его?
— Это будет твоей роковой ошибкой, Марк… Если позволишь, я тоже отвечу тебе как другу: подумай о тех силах, которые выступят против тебя. Нас поддерживает народ, трибуны и половина преторов. Даже Антоний Гибрида, твой коллега консул, на нашей стороне. И с кем же ты останешься? С патрициями? Но они тебя презирают. Они выбросят тебя, как только ты перестанешь быть им нужен. На мой взгляд, у тебя есть только один выход.
— И какой же?
— Присоединиться к нам.
— Ах вот как, — у Цицерона была привычка держать себя за подбородок, когда он над чем-то размышлял. Какое то время он смотрел на Цезаря. — И что под этим подразумевается?
— Тебе надо поддержать наш закон.
— А что взамен?
— Я и мой кузен можем найти в своих сердцах некоторое снисхождение по отношению к бедняге Рабирию, принимая во внимание его нынешнее состояние. — Тонкие губы Цезаря растянулись в улыбке, однако он продолжал пристально смотреть в глаза Цицерону. — Что ты на это скажешь?
Прежде чем тот успел ответить, в дом вернулась жена Цезаря. Некоторые говорили, что Цезарь женился на этой женщине, которую звали Помпея, только по настоянию своей матери, из-за связей семьи Помпеи в Сенате. Однако из того, что я увидел в тот день, я понял, что ее преимущества лежат в более земной сфере. Она была значительно моложе мужа, около двадцати, и холодный воздух, подрумянив ее щеки и шею, добавил блеска ее большим серым глазам. Она обняла своего мужа, прижавшись к нему всем телом, как кошка. Затем набросилась на Цицерона, хваля его речи и утверждая, что прочитала даже сборник его стихотворений. Мне пришло в голову, что она пьяна. Цезарь смотрел на нее с изумлением.
- Предыдущая
- 5/94
- Следующая
