Пандора - Райс Энн - Страница 28

• Предыдущая
• 28/60
• Следующая

Любовь… На это требуются силы; требуется выносливость; требуется признание неизвестного.

«Забери у меня сны, Небесная Мать, – попросила я. – Или раскрой их смысл. И укажи путь, которым мне надлежит следовать. Прошу тебя».

Потом по-латыни я произнесла слова старого песнопения:

Моя вера в эти слова была абсолютно языческой. Я верила, потому что считала: ее культ собрал лучшие идеи, какие только способен создать разум как мужчин, так и женщин. Вот в чем заключается функция существования богини; вот дух, питающий ее жизненные силы.

Пропавший фаллос Озириса остался в Ниле. А Нил оплодотворяет поля. Как это прекрасно!

Суть не в том, чтобы это отвергать, как мог бы предположить Лукреций, но в том, чтобы осознать значение ее образа. Чтобы извлечь из этого образа лучшее, что есть в моей душе.

Взглянув на прекрасные белые цветы, я подумала: «Они цветут благодаря твоей мудрости, Мать». Я подразумевала только то, что сам мир наполнен таким количеством вещей, которые нужно лелеять, сохранять, чтить, что наслаждение великолепно уже само по себе… А она, Изида, воплощает эти концепции – слишком глубинные, чтобы называться идеями.

Я полюбила ее – олицетворение добра, именуемое Изидой.

Чем дольше я смотрела на ее каменное лицо, тем явственнее мне казалось, что она меня видит. Старый трюк. И чем дольше я стояла на коленях, тем явственнее мне казалось, что она говорит со мной. Я полностью отдалась охватившим меня ощущениям, прекрасно сознавая, что они ничего не значат. Сны остались далеко. Они казались мне загадкой, для которой непременно найдется самое примитивное решение.

С истинным рвением я подползла к статуе и поцеловала ноги богини. Ритуал моего поклонения был завершен. Я вышла из святилища посвежевшей и исполненной радости. Мне больше не будут сниться эти сны. Солнце еще не зашло. Я была счастлива.

Во дворе храма я встретила нескольких своих подруг и, удобно устроившись под оливковыми деревьями, получила от них всю информацию, необходимую для практической жизни, – как найти поставщиков продуктов, парикмахеров, где купить то или другое и еще великое множество полезных вещей.

Иными словами, мои богатые приятельницы вооружили меня исчерпывающим набором сведений, благодаря которым я смогу жить в хорошем доме, не перенаселяя его нежеланными рабами. Мне хватит Флавия и двух девушек. Отлично. Все остальное можно взять внаем или купить.

Наконец, устав от болтовни, с полной головой имен и адресов, развеселившись благодаря шуткам и рассказам этих женщин и пребывая в восторге от той легкости, с какой они говорили по-гречески – этот язык я всегда любила, – я откинулась на скамье и решила: теперь можно идти домой, теперь можно начинать.

В храме все еще царило оживление. Я посмотрела на двери. Где же жрец? Ладно, я вернусь завтра. Мне определенно не хочется сейчас вспоминать и словно заново переживать сны.

Люди входили и выходили, держа в руках цветы, хлеб, некоторые – птиц, чтобы выпустить их во имя богини, птиц, вылетающих из высоких окон ее святилища.

Как же здесь тепло. Сколько цветов сверкает на стене! Я никогда не думала, что бывают места, равные по красоте Тоскане, но здесь, наверное, не хуже.

Я вышла из двора и прошла по ступеням на Форум.

Под арками я увидела человека, учившего группу молодых мальчиков всему, что проповедовал Диоген: нужно отказаться от плоти и ее наслаждений, нужно жить чистой жизнью, отрекаясь от чувств.

Совсем как описывал Флавий. Но этот человек говорил то, что думал, и говорил хорошо. Он рассуждал об освобождающем смирении. И этим привлек мое внимание. Потому что в храме, считала я, на меня снизошло именно оно – освобождающее смирение.

Слушатели-мальчики были слишком молоды, чтобы это понять. Но я понимала. Он мне понравился. У него были седые волосы, он носил простую длинную тунику – никаких показных лохмотьев.

Я сразу же вмешалась. Со смиренной улыбкой я процитировала ему совет Эпикура – если бы чувства были плохими, нам бы их не даровали. Разве не так?

«Мы непременно должны во всем себе отказывать? Оглянитесь на двор храма Изиды, на цветы, растущие на стене! Разве ими нельзя наслаждаться? Взгляните, какого они неистово красного цвета! Самих по себе этих цветов достаточно, чтобы избавить человека от печали. Кто скажет, что глаза мудрее рук или губ?»

Молодежь повернулась ко мне. С несколькими мальчиками я вступила в дискуссию. Какие они юные, симпатичные! Среди них встречались длинноволосые вавилоняне и даже высокородные евреи, все – с волосатыми руками и грудью, и много римлян из колонии, ослепленных моими идеями – во плоти и в вине можно найти жизненную истину.

«Цветы, звезды, вино, поцелуи любовника – все это, разумеется, частицы природы», – говорила я. Конечно, меня воспламенил выход из храма, я только что сняла с себя бремя всех страхов, разрешила все сомнения. В тот момент я была неуязвима. Мир родился заново.

Учитель по имени Марцелий вышел из-под арки поприветствовать меня.

«Ах, прекрасная дама, вы меня изумляете, – сказал он. – Но где вы научились тому, во что верите? У Лукреция? По собственному опыту? Вы отдаете себе отчет, что нельзя поощрять людей отдаваться чувствам?»

«Разве я сказала, что нужно отдаваться? – спросила я. – Поддаваться не значит отдаваться. Это значит почитать. Я говорю о благоразумной, предусмотрительной жизни; я говорю о том, что следует прислушиваться к мудрости чувств. Я говорю о конечном понимании доброты и удовольствия. И если вам угодно знать, я не такая уж преданная ученица Лукреция, как может показаться. Он, видите ли, всегда был для меня суховат. Я училась приветствовать радости жизни у таких поэтов, как Овидий».

Из толпы мальчиков послышались одобрительные выкрики.

«Я тоже учился у Овидия!» – кричали они один за другим.

«Ну и отлично, но помните не только о своих уроках, но и о своих манерах», – откликнулась я.

Новые возгласы. Потом юноши принялись выкрикивать строфы из «Метаморфоз» Овидия.

«Потрясающе, – заявила я. – Сколько вас здесь? Пятнадцать? Почему бы вам не прийти ко мне на ужин? Через пять вечеров, считая с сегодняшнего. Все приходите. Мне нужно время, чтобы подготовиться. У меня очень много книг, я хочу вам их показать. Обещаю, вы увидите, как полезен для души настоящий пир!»

Мое приглашение было принято с веселым смехом. Я рассказала, где находится мой дом.

«Я вдова. Мое имя – Пандора. Я приглашаю вас официально, вас будет ожидать настоящее пиршество. Не надейтесь на выступление танцоров и танцовщиц – под моей крышей вы их не найдете. Рассчитывайте на вкусную пищу. Рассчитывайте на стихи. Кто из вас умеет петь поэмы Гомера? По-настоящему петь? Кто из вас споет их сейчас, по памяти, ради удовольствия?»

Смех, праздничное настроение. Победа! Такое впечатление, что это умели все и были рады воспользоваться подвернувшейся возможностью.

Кто-то вскользь упомянул о другой римлянке, которая умрет от ревности, узнав, что в Антиохии у нее появилась конкурентка.

«Чепуха, – ответил ему другой мальчик, – у нее и так к столу не пробиться. Госпожа, можно я поцелую вам руку?»

«Вы должны рассказать мне о ней, – сказала я. – Я буду ей рада. Я хочу с ней познакомиться, узнать, чему у нее можно научиться».

Учитель улыбался. Я дала ему немного денег.

Смеркалось. Я вздохнула. В преддверии ночной тьмы появлялись вечерние звезды.

Я приняла целомудренные поцелуи мальчиков и подтвердила, что устрою пир.

Но что-то изменилось. Причем так быстро, что я и глазом моргнуть не успела. А, подведенные глаза… Нет. Может быть, дело просто в устрашающем наступлении ночи?

• Предыдущая
• 28/60
• Следующая