21 день - Фекете Иштван - Страница 47
- Предыдущая
- 47/73
- Следующая
— Хотя на самом деле это совсем не так, — звякнула шпора. — Но ружью не стоило бы так носиться со своим хозяином. Мельник — он мельник и есть, хоть и деньгами располагает…
— Не только деньгами, но и кредитом. Да и чести ему не занимать, — вступилось кресло. — И вообще удивляюсь, как это угораздило мою хозяйку влюбиться в твоего хозяина! Могла бы выбрать получше, чем гусарского офицеришку без гроша за душой.
— Не какой-то там офицеришка, — возмущенно шевельнулись красные гусарские штаны. — Мы в капитанах служили…
«Верно, — подумал я. — Все это само по себе правда. Вот только как это происходит, что я слышу их разговоры?»
И тут опять наступила продолжительная тишина.
А может, это была пауза в моих мыслях?
Однако красные гусарские штаны вроде бы все еще не успокоились, и в этот момент из-под сундука вылезла мышка и, внимательно оглядевшись по сторонам своими блестящими глазками-пуговками, села на задние лапки и принялась умываться, словно говоря:
— И вовсе я вас не боюсь…
Это выказанное храброй мышкой дружелюбие было неотделимо для меня от голосов старых вещей, которые словно бы звучали во мне и в любой момент могли зазвучать снова.
Мышка вылизала свою шубку и решила пригладить редковатые усы.
«Ничего не стоило бы ее поймать», — подумал я, и в ответ на это тотчас скрипнуло кресло…
— Нельзя! Как только пошевелишься, сразу же вернешься в обычный мир…
«Да, конечно, — подумал я. — Но мне вовсе не хочется шевелиться, и, пожалуй, я и не смог бы…»
И опять возникло удивительное ощущение, будто бы и эти свои мысли я услышал произнесенными вслух.
— В свое время я всласть полакомилась мышиным мясом, — заговорила сорока, вернее, сорочье перо. — И мелкими раками на морском побережье — ведь я родом оттуда.
— Будто мы не знаем! Неужели никто из вас не может сообщить что-нибудь новенькое? Видно, и впрямь тут подобрались одни тупицы! — сердито трепыхнулись оленьи рога. — Помнится, когда мы украшали лоб своего хозяина…
— Тоже мне — новенькое! — сухо прошелестел шелком старый зонтик. — Сейчас пойдет опять рассказывать, как его несравненный венценосный хозяин дрался и всех побивал своими рогами, пока злая пуля не оборвала его королевскую жизнь. А истина в том, что никакой он был не венценосный, а обыкновенный дряхлый олень, умерший от старости в заповеднике. И рога свои сбросил с горя, что былая мужская краса его теперь никому не нужна…
«Ах, зловредина», — подумал я, и зонтик тотчас откликнулся с укором:
— Друг наш мальчик, разве я что неверно сказал?
— Все верно. Но я бы этого говорить не стал. Лучше уж ложь во спасение, чем губительная правда. Правда она правдой и останется, даже если ее не высказывать вслух.
Настала долгая, ничем не нарушаемая тишина, и лишь позднее из толстой книги в кожаном переплете высыпался комочек истонченной в пыльцу бумаги.
— Мальчик прав, — прошелестели старые, пожелтевшие страницы. — Кто там разберет, что правда, а что ложь. Тут только Время может рассудить, а мы ему не указ. Сегодня правда одна, а завтра — другая…
— Пус-стая трес-скотня! — присвистнула погнутая капустная сечка. — Когда я была еще саблей…
— Косой ты была, а не саблей, — негромко звякнула шпора. — И на твоем месте я бы этого скрывать не стала. Поверь, что хлеб косить — ничуть не менее славное занятие, чем людей убивать…
— А помалкивать — куда более мудрое дело, чем языком болтать, — огрызнулась сечка. — Сразу видно, что тебя дальше сапога не пускали. Прежде чем стать косой, я была саблей.
— Нашла чем хвалиться! — осуждающе прошелестела шелковая нижняя юбка, которая валялась брошенной на крышке одного из чемоданов. — Никто не знает, что сейчас в моде?
Наступило молчание; лишь потертая воинская фуражка сделала такое движение, будто кто-то под нею горделиво подкручивал ус, да скребок для чистки обуви подрагивал тихонько, словно кто-то счищал об него грязь с подошв.
— Я недавно попал в эту почтенную компанию, — проговорил скребок.
— Мог бы сказать: в музей! — проскрипел ржавый напильник. — Тут никто не обидится…
— Давайте послушаем, что скажет скребок, — вмешались гусарские штаны. — Меня дамская мода интересует…
— Да, я недавно попал сюда, и если учесть, что я взирал на мир снизу, то, думается, мне есть что сообщить на эту интересующую вас тему.
— Да не тяни, говори скорее, — нетерпеливо прошуршала нижняя юбка, — не то я на пол свалюсь от любопытства…
— Словом, барышня юбка, ситуация такова, что нынче нижних юбок не носят!
— Жаль! — воскликнули гусарские штаны.
— О чем тут жалеть? — досадливо скрипнуло прабабушкино кресло. — Не носят, и ладно…
— Прошу прощения, — решили оправдаться штаны, — но вопрос должен быть рассмотрен с двух сторон.
— Ну и разглядывай, коли не лень!
— Вот и хозяйка его такая же грубиянка была, — гулко отозвалась старая кастрюля с отломанными ручками, тоже решив вступить в разговор. — А кто груб, тот не прав.
— Если мне позволят, — просипел кран, — то я мог бы поделиться новостью, хотя всего год, как я здесь…
— Значит, и новость свежая, — заметила шляпная картонка, устраиваясь поудобнее.
— Во-первых, сейчас среди нас мальчик…
— Нашел чем удивить! — качнулся деревянный конь. — Да я его давным-давно знаю, на мне он учился качаться. Помнится, я раз даже сбросил его, но за дело: он мою роскошную гриву выщипывал.
— Кран прав: конечно, это новость! — стукнуло ножкой старое кресло. — Ведь сегодня мы позволили мальчику видеть и слышать нас или, во всяком случае, верить, будто он видит и слышит. Разве это не новость?
— Ага! — гулко отозвался кран. — Я тоже так считаю. Но вообще-то я хотел рассказать вам историю, которую слышал от старой жабы.
— Давай рассказывай! — прокатилось по всему дымоходу, и я только сейчас сообразил, что вместе с потолочными балками и гладко вытоптанными кирпичами пола он тоже входит в эту тесную компанию.
— Мальчик сунул жабу в карман и унес ее в комнату. Жабе это не понравилось, хотя мальчик бережно положил ее в постель.
У меня кровь в жилах похолодела, но прабабушкино кресло успокаивающе скрипнуло:
— Важна цель, а не сам поступок! Продолжай дальше!
— Старой жабе не так уж плохо было на новом месте, но потом кто-то улегся на нее и завизжал на весь дом. Жаба говорит, что такого отчаянного визга не поднимала даже та большущая крыса, которую поймала кошка Нуци и едва смогла одолеть… Эта тетка вскочила с постели как ужаленная и визжала, визжала, не переставая…
Кран умолк.
— Правда это, малыш? — спросило старое кресло, но словно бы заговорила моя прабабушка, с которой мы никогда не виделись.
— Правда! — признался я.
— И за что ты ее так?..
— Она оскорбила мою мать… сказала, будто дедушка обкрадывал графа, и чего, мол, ждать от мельникова отродья… — перечислял обиды я, и глаза мои были полны слез.
— Не плачь…
— …И будто мама глупая и необразованная…
— Кто была эта особа?
— Сестра моего отца.
— И ты только одну жабу подложил ей в постель?
— Трех, — едва слышно выдохнул я.
— Молодец! — одобрительно скрипнуло старое кресло. — Мельниково отродье! Как им не надоест эта старая песня? Эй, гусарские штаны, слово за вами! Отвечайте нам, бравые, красивые гусарские штаны: какова была мельникова дочка?
Штаны выпрямились и напряглись, как на параде, а весь чердак заполнила такая плотная тишина, что я чуть не задохнулся.
— По правде говоря, — донесся ответ, — это была достойнейшая из достойных, самая благородная женщина, какую я когда-либо видел!
— Можешь идти домой, сынок, — скрипнуло старое кресло. — На сегодня хватит, но помни, что мы тебе всегда рады, если один пожалуешь…
Даже когда я спустился на террасу, все лицо мое еще было залито слезами облегчения, и я радовался, что меня никто не видит. Я умылся над водопойной колодой и лег подле соломенного стога, чувствуя себя бесконечно слабым и усталым. Но спать мне не хотелось. Тело мое мягко утопало в золотистом ложе, ноздри щекотал запах лежалой прошлогодней соломы, и, кажется, в этот миг я был счастлив. Я чувствовал себя невесомо легким, и солнце пронизывало меня насквозь, давая мне тепла ровно столько, сколько его жаждало мое существо. Мысленно охватив весь минувший час, я убедился вдруг, что чердачные тайны стали для меня такой же повседневной реальностью, как вот этот забор и старая яблоня возле него, которая ежегодно приносила одно-два яблока размером с маленькую дыньку. По осени отец каждый раз решал срубить ее под корень, а каждой весной неизменно говорил:
- Предыдущая
- 47/73
- Следующая
