Дитя лета - Райс Луанн - Страница 11
- Предыдущая
- 11/72
- Следующая
– И у них будут ярко-голубые цветы, – добавила Лили.
– Я так рада, что они уже взошли! – радовалась Роуз.
– Уже?
Роуз кивнула.
– Мне не придется беспокоиться о них, когда мы уедем. Если бы я их не видела, я думала бы, что семена не проросли. В больнице мне будет приятно представлять, как они растут и зацветают .
– Они растут со скоростью света! – улыбнулась Лили, скрывая пронзительное чувство боли за дочь. – И цветут, как сумасшедшие все лето и даже в сентябре. А зацветут они обязательно, это уж точно.
– Мы вернемся домой до сентября?
– Конечно, солнышко. Ты пробудешь в больнице одну, может быть, две недели. И у тебя останется еще целый большой кусок лета, когда мы вернемся.
– Это моя последняя операция?
– Последняя, – сказала Лили. Она старалась никогда не обманывать Роуз в вопросах ее лечения. Не потому что ей не хотелось сделать все, чтобы защитить ее, уберечь от жесткой реальности пациента кардиологии, но потому что Роуз всегда знала… всегда знала, когда мама ее обманывает, и оттого волновалась еще больше. Но на этот раз Лили была почти уверена: врачи обнадежили ее, что операция по замене поврежденного участка действительно будет последней.
Роуз наклонилась к земле, уперлась в нее руками и принялась выпалывать сорняки. У нее было чутье на то, что нужно оставлять, а что выбрасывать. Она обладала врожденной способностью ухаживать за цветами, как и ее предки. Лили вспоминала детство, проведенное в саду с матерью, и мама говорила тогда, что садоводство – это как молитва: покой, присутствие и благодарность природе. Этот ген садовода жил и в Роуз.
– Почему мама Джессики не захотела пригласить нас к себе, после того как мы подвезли ее домой?
– Наверное, была занята.
– Джессика говорит, что у них с мамой есть тайна.
– В каждой семье есть какая-нибудь тайна, – сказала Лили, медленно укладывая рядом друг с другом ровные стежки.
– А у доктора Нила – есть?
– М-м-м, – задумалась Лили. Одна тайна заключалась в том, почему он неженат. Лили знала, что он встречался с женщинами – ученой дамой-ихтиологом из Галифакса и еще с одной, разведенной, из Сиднея. Но что-то не складывалось.
– Мне он нравится.
– Хм.
– А тебе не нравится?
– Он мой арендодатель, – ответила Лили. – Очень даже нравится.
– Но ведешь ты себя так, словно он тебе не нравится. А ведь он нам друг!
– Я очень постараюсь хорошо себя вести, – пообещала Лили, и сердце ее слегка замерло.
– Я хочу, чтобы он пришел ко мне на день рождения.
Лили подняла глаза над ярко-розовой оправой очков.
Роуз ответила ей серьезным взглядом, и в ее зеленых глазах читался вызов.
– Это же мой день рождения, – напомнила она.
– Это ясно, но ведь мы пригласили наших мастериц «Нанук», а у нас – ты ведь знаешь – есть правило: никаких мужчин. У нас есть свой устав, и все подписались под ним, и ты тоже – забыла? Мы собираемся чисто женским составом.
– Разве нельзя сделать исключение? Ради дня рождения!
Лили поджала губы. Ей очень не хотелось отказывать Роуз. Ее дочь была самым неуправляемым существом на свете; если ей что-то было нужно, она прямо так и говорила. Недосказанность между ними объяснялась предстоящей операцией. Каждая просьба отдавалась горечью и страхом в сердце Лили: а что, если это последняя просьба дочери? Тем не менее она отрицательно покачала головой, напомнив себе, что она все-таки мать, а не пророк Судного дня.
– Нет, Роуз. Это будет непорядочно по отношению к остальным женщинам. Мы оставим доктору Нилу кусок праздничного пирога. Договорились?
– Не договорились, – послышалось в ответ.
Некоторое время Роуз копалась в земле. Затем, бросив на траве пучок сорняков, направилась к крыльцу. Лили загородила вышивку, так чтобы Роуз не увидела, но не стоило и беспокоиться. Дочь прошла в дом, даже не взглянув в ее сторону, и дверь за ней захлопнулась.
Лили затаила дыхание. Она подумала о своей политике не солги и поняла, что Роуз все-таки вывела ее на ту самую чистую воду из пословицы. Потому что причина, по которой она не хотела приглашать Лаэма Нила на день рождения дочери, не имела никакого отношения – по крайней мере самое незначительное – к уставу клуба «Нанук».
А если быть еще честнее – то и вовсе никакого. Лили сосредоточилась и снова принялась за вышивание. Широкая игла легко скользила вверх-вниз сквозь маленькие белые ячейки, закрывая их одну за другой. Лили размышляла. Ей было над чем подумать: это и операция дочери, назначенная на следующей неделе, и вышивка, которую хотелось закончить до праздника, и Лаэм Нил. Дул морской бриз, и солнце щедро светило в сад Роуз. А Лили усердно и быстро перебирала иглой, желая поскорее завершить работу.
Роуз вошла в комнату. Она располагалась на противоположной стороне от входа их одноэтажного дома, и выходила окном во двор, на поросший вереском склон и внешний изгиб береговой полосы залива. Стоя в дверном проеме, она сделала глубокий вдох. И начала двигаться. Она шла, это так, передвигая ногами, но в воображении она летела, расправив невидимые крылья, такие же твердые, прозрачные и нерушимые, как крылья цикады, найденной ею в саду прошлым летом. Кружа по комнате, она касалась предметов: кленовой тумбочки, письменного стола, который мама расписала рыбками, ракушками, китами и дельфинами, книг на полке, коллекции китовых фигурок. Здесь она задержалась, убедившись, что коснулась пальцами каждого кита, сделанного из дерева, из мыльного камня, из кости.
Она чувствовала силу китов. Они млекопитающие, такие же, как она сама. Они дышат воздухом и воспитывают детей. Теперь ее крылья превратились в плавники. Роуз нырнула под поверхность воды и легко поплыла с китами. Она чувствовала, как вода омывает ее тело по мере того, как она уходила все глубже и глубже… Она продолжала касаться предметов в комнате, всех тех драгоценных вещей, которые напоминали ей о жизни, о маме.
К тому времени как она добралась до стены, рядом с которой стояла ее кровать, глаза ее были полны соленой воды. Он смахнула слезы, глядя на восемь квадратных вышивок, подаренных ей на дни рождения. Каждый год ее жизни мама делала для нее вышивку. Теперь Роуз пристально рассматривала их.
На первой был изображен сельский дом с черной дверью и розовыми ставнями с прорезными сердечками и сад, полный лилий и роз.
На второй в воздухе парила белая детская корзинка, несомая красно-желтым воздушным шаром над зеленым сельским пейзажем.
На третьей – голубой железнодорожный фургон, который приютился среди заснеженных сосен, где в темных ветвях укрылись четыре совы с золотыми глазами.
На четвертой – карусель с китами вместо лошадок.
На пятой рыбы летали по небу, а птицы плавали под водой.
На шестой была рождественская ночь с елью во дворе их дома и на ели вместо шариков висели сердечки, а вместо лампочек – настоящие звезды.
На седьмой был вышит тот же дом, что на первой, только ужатый до размеров кукольного домика; вместо черной двери у него была голубая, и воздушный шар уносил его далеко в море.
На восьмой несколько девочек и женщин в шляпах и теплых куртках грели руки у костра на заснеженном, скалистом берегу, а на заднем плане весело плескался белый кит. Здесь были и сама Роуз, и мама, Синди, Марлена, Нэнни и все «Девы Нанук Дикого Севера». Роуз узнала всех, кроме двух женщин, стоявших немного поодаль… мама сказала, что это бабушка и прабабушка.
А девятый… Роуз знала, что как раз сейчас мама занята вышиванием девятого квадрата. Она закрыла глаза и представила… Она знала, как сильно мама ее любит. Даже теперь, когда ей уже почти девять, она чувствовала эту огромную любовь до боли. Нося в груди такое уязвимое сердце, Роуз чувствовала некоторые вещи гораздо острее. По коже пробегал озноб, как под дуновением прохладного бриза, и вся она наполнялась желаниями и словами других людей, словно их сердца напрямую общались с ее сердцем.
- Предыдущая
- 11/72
- Следующая
