Амазонка: призраки зеленого ада - Шляхтинский Андрей - Страница 37

• Предыдущая
• 37/38
• Следующая

Примерно на полпути между ашенинга и ачуар сегодня живут кокама-кокамилья. По языку они родственны ныне почти исчезнувшим омагуа с берегов Мараньона. И — прямые потомки великих тупинамба, тех самых тупи-гуарани, еще до прихода испанцев широко расселившихся по всей Амазонке. От Атлантического океана до самых Анд, где их немногочисленные потомки уже во время испанских колоний промышляли речным пиратством, как в случае с омагуа-йете с верховьев рек Напо и Типутини. Удивительно, но и в языке кокама мы находим слова «mai-sangara» и «mai» в значении «дух, демон». Есть еще слово «ma-boya» в том же значении и, очевидно, семантически связанное с анакондой: на гуарани водяного удава зовут «mboi», а на тупи «muywaso». Для лингвиста очевидно, что и здесь, и там присутствует все та же загадочная морфема «ama-» Кроме того, в языке кокама дождь называют «ama-na», что опять же связано с водой.

Более того, я подозреваю, что и в названии «священного» галлюциногенного растения бругмансия — «mai-kua» на языках ачу-ар, шуар и уамбис — и «ma-rikawa» у индейцев кичуа с низовьев Пастасы сокрыт все тот же корень. Как и в «ma-ritha» у ашенинга и «k-ama-rampi» у ашанинга, именующих так айягуаску (суффикс «kawa», по всей видимости, можно перевести как «растение»: ср. «a'kawa» — кустарник, ядовитыми листьями которого индейцы чайяуита травят рыбу).

Итак, подведем итоги. Мы увидели, что название «Amazonas» (Амазонка) с точки зрения лингвистики далеко не одиноко на южноамериканском континенте. По сей день здесь бытует множество однокоренных ему слов в языках, часто не родственных друг другу. Причем все они заключают в себе либо наименования духов, либо так или иначе связаны с водной средой. А в мифологии индейских народов, населявших и населяющих Западную и Северо-Западную Амазонию, духи или «иные люди», «водные люди» сплошь и рядом ассоциируются с подводным или с подземным мирами. Между последними разница зачастую стерта или же она незначительная. Основная характеристика обоих — потусторонность, «инородность» по отношению к «миру людей».

Можно даже предположить, что в случае с собственно духами животных из названий проступает двойственность: сам зверь и его «хозяин», покровитель из «другого мира». Ну а Амасанга или Амашанга, Амасанг, Аматсенга — все они «инородные двойники» людей, точнее, мужчин. Мужской архетип охотника и воина, так сказать.

Вряд ли это совпадение. Следовательно, я считаю вправе предположить, что Орельяна и его спутники, плывя вниз по Великой реке, встретились с индейцами сапаро, омагуа и, возможно, другими, о чем и пишет Карвахаль. А как я уже сказал, многочисленные омагуа говорили на языке той же семьи, что и современные кокама, а также вымершие тупинамба и прочие индейцы тупи-гуарани, населявшие чуть ли не всю Амазонку и крупные притоки. От них испанцы узнали о неких «людях», принятых ими за женщин, которых и окрестили амазонками. Затем они, возможно, действительно встретились с какими-то женщинами, воевавшими вместе с мужчинами, и утвердились в своей правоте. Однако собственно имя «амазонки» испанцы присвоили им, скорее всего, по созвучию с каким-нибудь индейским названием для «жителей потустороннего мира». Предположим, что оно было «amatsuna» или «amasuna». Но только предположим, ведь неоспоримых доказательств тому нет.

Важно учитывать, что свободное взаимопонимание между командой капитана Орельяна и индейцами было весьма затруднено вследствие языкового барьера, который — вне всяких сомнений — существовал. Поэтому вполне вероятно, что индейцы рассказывали именно о духах. Испанцы же истолковали эти откровения по-своему: сказались и недостаточное знание языка, и сверхзадача, решать которую они отправились на Восток — поиски Страны Корицы, золота и всякого рода чудес. А там, где недопоняли, там додумали. И вот в результате подобных неоднократных домыслов родилось и прижилось имя реки. За века оно обросло мифами, под грудой которых была погребена первичная этимология слова, его значение. Зато расцвела пышным цветом так называемая народная этимология, то есть когда люди объясняют происхождение того или иного непонятного слова, исходя из созвучия его с другими, более понятными им.

Я не лингвист, и — увы! — мне катастрофически не хватает познаний в языковых дисциплинах для сколько-нибудь качественного, более или менее научного анализа. Но хочется надеяться, эта глава заинтересует и подтолкнет кого-то из вас, уважаемые читатели и путешественники, заняться изучением исчезающих языков и исследованием культур индейцев Южной Америки. И в будущем, быть может, именно вы объясните многое из того, что сегодня скрыто под толстым слоем пыли современных теорий, гипотез и мифов белого человека, безосновательных утверждений, а иногда и откровенных спекуляций. Докопаетесь до истины. Ведь загадок и труднообъяснимых аналогий — великое множество. Конечно, что-то можно объяснить совпадением. Но все ли?

Джунгли сводят человека с ума. Или, может быть, не сводят, а как раз наоборот: возвращают тот образ мысли, который был свойственен ему когда-то. Нашептывают. Пробуждают в нем и обостряют давно забытые, погребенные где-то в глубинах души чувства, ощущения, эмоции и инстинкты.

Мир перестает быть миром. Привычным миром белого человека, в котором все разложено по полочкам кем-то другим, а остальным лишь остается принять его уже готовым.

Джунгли сводят человека с ума. Джунгли свели с ума и меня. Они обрушились, ошеломили, разжевали и извергли уже новым существом. Потерявшим способность мыслить прежними категориями и не понимающим логики элементарных вещей. Элементарных для тех, одним из которых я был когда-то.

До того, как умер и родился вновь. До того, как сошел с ума. Попав однажды под чары джунглей, человек никогда не вырвется из них. Не захочет. И не сможет. Для него уже не будет «другого», как не стало его для меня и для других. Нужно время, чтобы осознать это и принять. Сначала одолевает страх. За ним приходит боль и отчаяние. Это проклятие, если пытаться сопротивляться, и благословение, если принять новое как данность. Но в любом случае такова судьба тех, кто однажды неосторожно переступил черту, и зеленый мир звуков, запахов и индейских духов сомкнулся у них за спиной. Все, что было прежде, перестало быть. Превратилось в наваждение. Размылось и потеряло сущность. Само «прежде» перестало быть. Джунгли сводят человека с ума. Кто был там, знают это. Джунгли делят людей на тех, что «снаружи», и тех, кто «внутри». Они — война и мир, жизнь и смерть. Заглянувшие за опушку Большого Леса единожды, остаются навсегда в его сумраке. Даже выйдя на солнечный свет. Тропа, по которой прошел черный ягуар, ведет вперед. И возврата по ней — нет.

Да, джунгли пожирают старую душу, но и наделяют человека новой. Теперь они — единственно доступный ему мир. Мир легенды и мифа. Мир предков. Мир человека. Кай пача… Эйнтсри матсамтэй… Мир человека, которого они свели с ума. Ведь джунгли действительно сводят человека с ума.

На реке Чангуап мы жили очень долго. И там играли. Как-то раз Масураш принес голову. И сюда тоже принесли голову. Убив человека с верхней реки, родственники Чираапа тоже принесли голову. И там, на реке Чангуап, мы играли с головой. А когда голову принесли сюда, и здесь играли.

Когда играют, кричат. Все женщины, взявшись за руки, становятся в ряд. Взявшись за руки, все женщины кричат. И пока женщины делают так, мужчины остаются сидеть. И вот наконец появляется человек с головой. Все женщины начинают кричать:

— А-а, ау, ау!

В этот миг мужчины вскакивают со своих мест. Так вот играют. В течение пяти дней играют. Играют день за днем. А потом прекращают. Затем, на следующий день, съедают много еды. Сидят и едят. В том доме, где все собрались, много женщин, которые тоже едят. Многие из тех, кто ест, приходят издалека. Вот что я видел. Мужчины готовили еду, а женщины нет. Они делали пиво-хаманчи. Когда с едой было покончено, начинали пить, и пили очень долго. А когда праздник подходил к концу, говорили:

• Предыдущая
• 37/38
• Следующая