Баллада о большевистском подполье - Драбкина Елизавета Яковлевна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/67
• Следующая

Товарищ с Розенкранца принес прокламацию, врученную ему «Максом». Эту прокламацию надо прочесть, отредактировать и в двенадцать часов дня передать в Публичной библиотеке девушке, которая будет сидеть за третьим столом слева у самого окна. У девушки синие глаза, она будет читать «Историю цивилизации в Англии». На спинке стула рядом с нею будет висеть белый шарфик. Надо сесть на этот стул и сказать: «Что-то жарко». На это девушка с синими глазами пододвинет раскрытую книгу. В эту книгу и надо засунуть прокламацию.

После этого можно будет где-нибудь перекусить. На обед денег не хватит. Придется пойти в студенческую столовку, где вместе со стаканом кофе можно съесть сколько угодно хлеба.

В три часа на Мытнинской улице заседание комитета. Опять и опять вопрос о раскольнических действиях меньшевиков. Они не подчиняются партийной дисциплине, срывают решения съезда партии, расшатывают партийную организацию, вносят разложение во всю работу партии. Чтоб положить этому конец, решено поручить членам комитета сделать доклады во всех существующих партийных кружках и группах.

С заседания комитета, переменив две конки и даже раскошелившись на извозчика, чтоб наверняка не привести с собой «хвостов», — на Забалканский проспект, где назначено свидание с «Михаилом». Он только что приехал из Женевы от Ильича. Как всегда, масса вопросов, все дьявольски интересно…

Но где же сегодня провести ночь?

На вокзале? Там полным-полно шпиков.

Снять номер в гостинице? Но придется дать в прописку паспорт, а он всем бы хорош, только вместо печати к нему приложен медный пятак с затертыми хлебным мякишем буквами, чтоб на бланке «липы» отпечатался только двуглавый царский орел. Работа неважная, легко провалиться. К тому же денег на номер в гостинице нет.

Остается направить стопы к друзьям-рабочим за Невскую заставу. Прошагаешь полночи, зато ночлег обеспечен наверняка..

Еще день, отданный кропотливым поискам живых связей. Тут завязан узелок, там удалось что-то наладить. На таком-то заводе начал работать кружок. В таком-то районе провели партийную конференцию.

Нет, время потрачено не зря!

Среди тех, кто на другой день после закрытия II съезда партии посетил вместе с Лениным Хайгетское кладбище, чтоб положить цветы на могилу Карла Маркса, был Николай Эрнестович Бауман (партийные клички: «Грач», «Макар Иванович», «Сорокин», «Соровский»).

Он родился в Казани в 1873 году, в том же году, что Иван Васильевич Бабушкин, и был одногодком Бабушкина и по году рождения, и по году вступления в революцию, и по первому аресту, и по времени, прожитому на земле: они погибли почти одновременно от руки врага.

Так рядом шла жизнь этих замечательнейших сынов нашей партии — рабочего Бабушкина, познавшего нищету и эксплуатацию, и интеллигента Баумана, который пришел к революции в поисках высоких идеалов жизни и стал большевиком потому, что его чистая, благородная душа не могла мириться со строем насилия и несправедливости. Он ненавидел царя и религию; буржуазная среда с ее страстью к наживе вызывала в нем чувство омерзения и гадливости.

Еще юношей, когда Россия переживала полосу глубокого политического затишья, начал он искать ответа на мучившие его вопросы. К кому он мог обратиться? Только к жившим в его родном городе участникам народнического движения семидесятых и восьмидесятых годов. Но это были люди, которые растеряли свои революционные традиции и сейчас твердили, что надо заниматься «малыми делами»: учить, лечить, ждать, что авось лет через двести над Россией взойдет заря свободы.

Слушая эту болтовню, молодой Бауман неистовствовал, а порой впадал в полное отчаяние. На счастье, в его руки попали марксистские книги — и все встало на место.

В начале девяностых годов, двадцатилетним молодым человеком, он уехал в Петербург и вскоре же связался с марксистскими кружками и сделался членом основанного Лениным «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В 1897 году был арестован, двадцать два месяца просидел в Петропавловской крепости, был сослан в Вятскую губернию, бежал из ссылки за границу. Там встретился с Лениным, участвовал в создании организации «Искры» и как агент «Искры» отправился на нелегальную работу в Россию, в Москву.

В начале 1902 года поехал на совещание «искровцев» в Киев. На обратном пути почувствовал за собой слежку. Спасаясь от преследования, пересаживался с поезда на поезд, пока не оказался, измученный, голодный, без гроша, на какой-то маленькой станции.

Надеясь на присущее врачам доброжелательное отношение к революции, он отправился к жившему неподалеку незнакомому врачу и рассказал ему о своем положении. Тот пригласил его пообедать, а тем временем сообщил о нем полиции.

Это было во время огромного всероссийского провала организации «Искры». Жандармам предстояло большое дело, чины и награды. Они свезли всех арестованных в Киев и поместили в знаменитую Лукьяновскую тюрьму.

Там, в Лукьяновской тюрьме, судьба свела Баумана с Владимиром Бобровским, арестованным по делу Киевского комитета партии. Бауман произвел на Бобровского сильнейшее впечатление.

«Он был прирожденным, твердокаменным большевиком, каковым стал на другой день после раскола партии, — писал Бобровский в своих воспоминаниях о Баумане. — Он был таким не только по своим убеждениям, но и по своему нутру, по своему духовному складу. Верный товарищ, коренной партиец-подпольщик, он нес с собой, помимо горячей веры в дело, за которое он отдал жизнь, бодрость, смелость, неутомимость, жизнерадостность».

В Лукьяновской тюрьме в то время был установлен не строгий режим: двери всех камер от утренней до вечерней поверки были открыты, политические заключенные жили коммуной, все продукты и передачи, поступавшие с воли, сдавали в общий котел. Целые дни они то ходили друг к другу потолковать и поспорить, то коротали время на довольно тесном тюремном дворе, где устраивали общие шумные игры, пели хором.

Вскоре после своего прибытия в «Лукьяновку» Бобровскому сказали под строгим секретом, что арестованные «искровцы» готовят побег и предлагают ему к ним присоединиться. Разумеется, он дал согласие.

Бежать готовились с вечерней прогулки, прямо с тюремного двора. Тюремную стражу решили усыпить. Снотворное получили с воли. Но сколько надо было его дать, чтоб усыпить стражника без опасности для его жизни? Решили испытать это зелье на себе. После ряда опытов установили точную дозу и стали угощать тюремных сторожей то вином, то спиртом, чтоб в нужный час угостить их также и соответствующей дозой снотворного.

Побег был тщательно подготовлен: из простынь свили веревки; чтоб прикрепить лестницу, достали с воли якорь-«кошку». Долго учились строить «пирамиду»: два человека стоят внизу, третий становится им на плечи, четвертый взбирается на плечи третьего, — он стоит так высоко, что может достать руками край стены, которой окружена тюрьма, и зацепить «кошку» за наружный карниз.

Наконец все было готово. Но семь раз пытались, семь раз выносили веревочную лестницу и «кошку» во двор — и всегда что-нибудь мешало. Больше месяца преследовали неудачи, пока в темный августовский вечер все удалось. Сначала напоили двух коридорных смотрителей, потом «поднесли» стакан со спиртом и снотворным вооруженному винтовкой наружному стражнику. Тот выпил полстакана, но больше не стал — показалось, что горько. Пришлось отнять у него ружье, связать, заткнуть рот платком. Но связали плохо, он через минуту освободился и стал кричать: «Ратуйте! Ратуйте!» К счастью, в тюрьме стоял такой шум и крик, что на его вопли никто не обратил внимания.

И вот беглецы были у стены. Вот они построили «пирамиду», зацепили «кошку» и стали по одному перебираться через стену.

Бежало одиннадцать человек — для тюремного побега цифра очень большая.

«Я шел по списку последним, — рассказывает В. Бобровский. — Видел, как каждый взбирается по лестнице и затем на верху стены пропадает во мраке ночи. Всякий шел со своей ухваткой.

• Предыдущая
• 17/67
• Следующая