Последний дон - Пьюзо Марио - Страница 21
- Предыдущая
- 21/127
- Следующая
На суде полицейские заявили, что не видели ни Пиппи с пистолетом в руках, ни как он бросал оружие. Трое свидетелей не смогли опознать обвиняемого, а еще двое так путались, что вконец заморочили голову и судье, и присяжным. Хозяин ресторана – солдат Клерикуцио – показал, что вышел на улицу за Фубертой потому, что тот не заплатил по счету. Он сказал, что своими глазами наблюдал перестрелку, и убийцей был явно не обвиняемый Пиппи Де Лена.
Во время перестрелки на Пиппи были перчатки, поэтому на оружии не осталось отпечатков пальцев. Защита располагала медицинским заключением, из которого следовало, что обвиняемый Пиппи Де Лена страдает от периодических приступов некоего кожного заболевания, вследствие чего ему рекомендовано постоянно носить перчатки.
На всякий случай подкупили одного из присяжных. В конце концов, Пиппи занимал в Семье весьма высокое положение. Но последняя предосторожность даже не понадобилась. Пиппи был оправдан и остался в глазах закона чист и безгрешен.
Но только не в глазах своей жены, Налин Де Лены. Через полгода после суда Налин потребовала у Пиппи развода.
Такова расплата за напряженную жизнь. Изнашивается физическая оболочка. Неумеренное обжорство и выпивка наказывают печень и сердце, сон становится беспокойным, разум уже не способен воспринимать прекрасное и утрачивает способность верить. Такая же участь постигла и Пиппи с Налин. Он стал для нее невыносим в постели, а для него было невозможным получать удовольствие рядом с партнершей, которой он не нравился. Налин уже не могла скрывать ужас, охватывавший ее при мысли о том, что ее муж убийца. Так что Пиппи испытал огромное облегчение от того, что ему больше не надо скрывать свое подлинное «я».
– Ладно, давай разведемся, – сказал он Налин. – Но я не намерен расставаться со своими детьми.
– Теперь мне известно, кто ты такой, – ответила Налин. – Я больше не хочу тебя видеть и не позволю, чтобы мои дети жили с тобой.
Пиппи был искренне удивлен. Раньше Налин никогда не пыталась спорить или давить на него. И еще его удивило то, что она смеет разговаривать с ним, Пиппи Де Леной, в подобном тоне. Впрочем, что взять с женщины! Все они вздорные существа. Пиппи задумался. Он не был готов растить обоих детей. Кроссу было одиннадцать, Клавдии – десять, и Пиппи сознавал, что, несмотря на их с Кроссом близость, оба ребенка любят мать больше, чем его.
Ему хотелось быть честным по отношению к жене. В конце концов, он получил от нее то, что хотел: семью, детей – жизненный фундамент, необходимый каждому мужчине. Как знать, во что бы он превратился, если бы не она?
– Давай условимся обо всем сразу, – предложил он. – И разойдемся по-доброму. Мне не хочется, чтобы после расставания мы питали друг к другу неприязнь. – Пиппи превратился в само обаяние. – Черт побери, мы с тобой все-таки прожили двенадцать очень неплохих лет! И благодаря тебе у нас двое чудесных детей. – Он помолчал, удивляясь сердитому выражению ее лица. – Согласись, Налин, я был хорошим отцом, и дети любят меня. Я помогу тебе во всем, что тебе заблагорассудится. Ты, разумеется, можешь оставить себе дом в Вегасе, а я, если хочешь, подарю тебе какой-нибудь магазинчик в «Занаду». Ювелирный, антикварный, модной одежды… И еще ты будешь получать от меня двести тысяч долларов в год. А детей мы можем вроде как поделить.
– Я ненавижу Лас-Вегас, – отрезала Налин, – и всегда ненавидела. У меня есть диплом преподавателя и работа в Сакраменто. Там для меня уже набрали целый класс ребятишек.
Только теперь Пиппи с изумлением понял, что Налин превратилась в его противника, что она опасна. Это открытие поразило его. В его восприятии женщина просто не могла представлять собой опасность. Ни жена, ни любовница, ни тетя, ни жена приятеля, ни даже Роз-Мари, дочь самого дона. Всю свою жизнь Пиппи существовал в мире, в котором женщина не способна быть врагом. И сейчас он ощутил приступ ярости, прилив злой энергии, которые раньше чувствовал лишь по отношению к мужчинам.
– Я не собираюсь ездить в Сакраменто, чтобы навещать своих детей, – заявил он.
Он всегда впадал в бешенство, когда кто-то отвергал его дружбу, оказывался недоступен его обаянию. Любой, кто не соглашался проявить сговорчивость в отношении Пиппи Де Лены, обрекал себя на крах. Решившись идти на конфликт, Пиппи шел до конца. Теперь же его, помимо прочего, изумляло, что жена, оказывается, еще и строит какие-то свои планы.
– Ты сказала, что знаешь теперь, кто я такой. Так берегись! Ты можешь отправляться хоть в Сакраменто, хоть на дно морское, мне наплевать. Но с собой ты возьмешь только одного из моих детей. Второй останется со мной.
– Это решит суд. – Налин окинула мужа ледяным взглядом. – Я думаю, тебе стоит поговорить с моим адвокатом.
Увидев, какое изумление вызвали у него эти слова, она едва не рассмеялась ему в лицо.
– У тебя есть адвокат? – спросил Пиппи. – Ты хочешь со мной судиться? Со мной?!
И он расхохотался – громко, самозабвенно, чуть ли не истерично.
Налин было странно наблюдать, как этот мужчина, на протяжении двенадцати лет являвшийся пылким любовником, молившим ее подарить ему свою плоть, и защищавший ее от жестокого мира, вдруг превратился в грозного и опасного зверя. Только сейчас она наконец поняла, почему все другие мужчины относились к нему с таким почтением, почему боялись его. Теперь его уродливое обаяние окончательно лишилось тех малозаметных на первый взгляд штрихов, которые делали его неотразимым. Как ни странно, она была не столько напугана, сколько разочарована тем, что его любовь к ней так легко улетучилась. Выходит, зря они в течение долгих двенадцати лет ласкали друг друга, вместе смеялись и танцевали, вместе нянчили детей. Выходит, его благодарность за все, что она дала ему, обратилась в прах.
– Мне плевать на то, что решишь ты, – холодно бросил Пиппи. – Мне плевать на то, что решит судья. Прояви благоразумие, и я отвечу тем же. Но если будешь упрямиться, то не получишь ничего.
Впервые ей стало внушать страх все, что она раньше любила: его могучее тело, его большие, широкие ладони, его неправильные бычьи черты, которые она считала мужественными, а все остальные называли уродливыми. За все годы их брака он был галантнее, чем любой другой мужчина, он ни разу не повысил на нее голос, не позволил себе ни одной – даже самой безобидной – шутки в ее адрес и никогда не упрекал за счета из магазинов. Он и в самом деле был хорошим отцом, наказывая детей только в тех случаях, когда они проявляли неуважение к матери. У нее закружилась голова. Лицо Пиппи стало еще более отчетливым, словно выступив из тени, и Налин впервые обратила внимание на то, как с годами округлились его щеки, на черные точки щетины в ямочке на подбородке. В густых бровях Пиппи появились белые стрелки седины, но шевелюра на массивном черепе по-прежнему оставалась черной и густой, словно конский волос. Его глаза, в которых обычно светилось веселье, сейчас излучали холодный и беспощадный свет.
– Я думала, ты любишь меня. Как ты смеешь меня пугать?! – заплакала Налин, и это обезоружило Пиппи.
– Послушай, черт с ним, с твоим адвокатом! Допустим, ты отправишься в суд и выиграешь дело, но, пойми, ты все равно не получишь обоих детей. Не вынуждай меня действовать жестко. Я сам этого не хочу. Мне всегда казалось, что я самый везучий, потому что у меня есть ты. Не получилось, так что ж теперь. Я понимаю, ты не хочешь больше жить со мной. Но я все равно желаю тебе счастья. От меня ты сумеешь получить гораздо больше, чем может присудить любой судья. Но пойми, я старею и не хочу жить один, без семьи.
Это был тот редкий случай в жизни Налин, когда она не смогла удержаться от колкости.
– У тебя есть Клерикуцио.
– Вот именно, – поддакнул Пиппи, – и не советую тебе об этом забывать. Но главное не в этом. Просто я не хочу остаться одиноким на старости лет.
– Одиночество – удел миллионов мужчин, – парировала Налин. – И женщин тоже.
- Предыдущая
- 21/127
- Следующая
