Полынные сказки (с илл.) - Коваль Юрий Иосифович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/19
• Следующая

Но однажды на неё напала корова Чекашкиных. Глупая корова, бодливая. Ни с того ни с сего она погналась вдруг за Лёлей, прижала её рогами к завалинке, и так ловко прижала, что Лёля оказалась между рогов.

Лёля не кричала и не звала никого на помощь. Она рассуждала.

«Я, конечно, свободно могу бросить горсть соли корове в глаза, — рассуждала она. — Но стоит ли? Ослепнет корова, доиться перестанет. Как же будут жить Чекашкины без творога и молока?»

Корова-дура не знала, какая опасность нависла над нею и над Чекашкиными. Она ревела, вращая глазами, а Лёля терпеливо ждала.

«Перетерплю корову, — думала Лёля. — Надоест ей в конце концов к завалинке меня прижимать. Перетерплю, а то Чекашкиных жалко».

И корове наконец надоело так глупо стоять, прижавшись рогами к завалинке, она побрела восвояси.

Ни Чекашкины, ни их глупая бодливая корова так и не узнали никогда, от какой опасности спасла их Лёля.

Однажды вечером снова приехала Дуня. Притихшая, озабоченная, она улыбнулась Лёле и скрылась в комнате у Татьяны Дмитриевны.

Лёля сунулась было следом, но её быстро выставили в сторожку. Лёля сидела рядом с дедом Игнатом и слушала, как недовольно бормочет старик:

— Ну вот и приехали.

Лёле очень хотелось узнать, о чём шепчутся мама и Дуня. Она, конечно, никогда не подслушивала, но всё-таки, подойдя к двери, услышала, как Дуня сказала:

— Да они в санях сидят.

— Кто? — спросила мама.

— «Волчки».

— И сколько же их там?

— Двое.

Лёля отпрянула от двери, схватила своё копьё и прижалась к деду Игнату.

Дед Игнат ничего такого не слыхал, он думал о том, что скоро ему лезть на колокольню, бить в колокол. Он крякнул да зевнул, выкатил из кучки печёное яйцо и дал его девочке.

Если б дед Игнат не выкатил это яйцо — всё могло бы получиться по-другому. Но дед Игнат его выкатил.

Лёля взяла яйцо и стукнула слегка о край стола. Яйцо треснуло.

Тут из комнаты вышла Дуня. Ни слова не говоря, она прошла через сторожку, хлопнула дверью на крыльце.

«За «волчками» пошла», — подумала Лёля и не ошиблась.

С улицы послышались голоса, снова стукнула дверь на крыльце, послышались шажки Дуни, а с ними тяжёлые чужие шаги.

Лёля торопливо сдирала с яйца скорлупу.

«Уши у них острые, — думала она, — клыки торчат, и они на балалайках играют».

Дверь отворилась, в сторожку вошла Дуня, а за нею виднелись тёмные непонятные фигуры.

Лёля глянула мельком, а не поняла ничего.

Она опустила поскорей глаза, чтоб не глядеть на «волчков».

Ей было страшновато глядеть, и она взяла щепотку соли, чтоб посолить яйцо.

И тут первый «волчок» — самый, наверно, клыкастый и самый ушастый — подошёл вдруг прямо к ней и сказал:

— Это кто тут яйцо ест?

И Лёля подняла глаза и увидела тут его глаза — огромные и страшные. И тут же кинула щепотку соли прямо в эти глаза. И самое удивительное — попала!

— Ай-я-яй! — закричал «волчок» и стал тереть глаза, и все закричали «ай-я-яй», и мама выбежала из комнаты, и Дуня заохала, только второй «волчок» стоял у двери и отчего-то хохотал.

Все кричали и мыли первому «волчку» глаза, а второй хохотал у двери.

— Да, Василь Петрович, — говорил он, — будь в следующий раз осторожней. Ох-ох, уморила девочка. Что ты ему кинула: соль или перец?

— Соль.

— И слава Богу, что соль. А то на Кавказе яйца с перцем едят. Хорошо, что мы не на Кавказе.

«Волчок» Василь Петрович ничего не говорил, а только мычал и тряс головой.

«Волчки» оказались бородатыми.

«Волчка», которому отмыли наконец глаза, звали Василь Петрович, а другого, который хохотал, звали Пётр Василич.

Василь Петрович с отмытыми глазами тоже стал хохотать, но к Лёле подходить не решался.

Потом мама и Дуня сели вместе с «волчками» за стол у сосновой лампы. Пётр Василич уже не хохотал, а достал из сумки какие-то тонкие книжки без картинок и стал что-то объяснять. Объяснял он длинно, и Лёля потихоньку засыпала на своей кровати, удивляясь, что «волчки» оказались не клыкастыми, а бородатыми. А «волчок» Пётр Василич ей определённо понравился.

Лёля заснула крепко и спала, спала, а ночью вдруг проснулась, потому что в комнате пели. Дуня тихонько играла на балалайке, а «волчки» вполголоса пели. Что была за песня, Лёля не поняла — грустная и немного страшная.

И Лёля окончательно заснула, а когда проснулась, было уже утро. Утренние лазоревые сумерки освещали окно, а за окном снег утренний — молочный и голубой.

В комнате никого не было. Пропали загадочные «волчки» Пётр Василич и Василь Петрович, не было ни Дуни, ни мамы. В сторожке похрапывал дед Игнат.

Скоро пришла мама.

— Спи, галчонок, — наклонилась она к Лёле, — спи.

— А где же «волчки»?

— Не было никаких «волчков». Тебе это приснилось.

— Как же приснилось! Соли-то я ему в глаза насыпала. Василь Петровичу.

— Забудь о них, — тихо сказала мама. — Забудь и никому — ни гугу. Знаешь, что такое «ни гугу»?

— Знаю, знаю. А почему — ни гугу?

— Нельзя… Их заковали в цепи и сослали на каторгу, в Сибирь. И вот они разорвали цепи и теперь идут в город — самый большой, самый светлый. А там живут их друзья, книжники. Они пишут книжки о том, как добыть счастье бедным людям. Понимаешь?

— Не пойму, — сказала Лёля.

— Чего ты не поймёшь?

— Не пойму, как они цепи-то разорвали? Они ведь железные.

— Уж не знаю, а только разорвали, — усмехнулась мама. — Ты не бойся. Они вовсе не волки. Это их прозвали «волчками», потому что у них нет своего дома. Они бродят по свету и читают людям хорошие книжки. Они думают о жизни народа и о том, как дать народу волю. Только рассказывать о них никому нельзя, а то их снова в цепи закуют.

Лёля, конечно, поняла кое-что. Одного не могла понять: зачем «волчков» заковывают в цепи и как они их разрывают потом? Зубами, что ли?

Целый день думала она о «волчках», о том, как идут они по бескрайней степи под снегом и метелью.

«Лишь бы волки настоящие на них не напали», — думала Лёля.

Лёлина мама получила жалованье — три рубля.

Рубли были большие, золотые. Мама ходила за ними к батюшке попу, приносила домой и прятала в шкатулку.

А шкатулка стояла на столике, у которого были тонкие ножки.

Узорная скатерть опускалась со столика, окутывала ножки, и Лёле казалось, что под столиком живёт Эдакий Усатенький. Стережёт три рубля.

А на шкатулке были вырезаны узоры. Звери и люди бродили между узоров, над ними летали волшебные птицы и пели, да только песен их не было слышно. А чтоб услышать, надо иметь волшебное ушко. И это волшебное ушко у Лёли как-то само собой получалось. Она подолгу сидела у шкатулки, глядела на зверей и узоры и слушала пение далёких птиц.

А три рубля, которые лежали в шкатулке, были, конечно, волшебные. Они подчинялись маме, а больше никому.

И если мама даст кому-нибудь золотой рубль — тот человек сразу станет молодым и красивым. А кто сам возьмёт из шкатулки рубль — вечно будет несчастным.

И вот однажды в школу пришла старушка. Она была маленькая, сгорбленная. Вначале она сидела тихо в сторожке у деда Игната, а как только мама вышла из класса, старушка заплакала, упала на пол. Кое-как дед Игнат поднял старушку и усадил в уголок. Но та всё плакала и даже кричала, а Татьяна Дмитриевна слушала её и качала головой.

И Лёля поняла, почему старушка плачет. Она снова хотела быть молодой.

Татьяна Дмитриевна ушла в комнату и принесла оттуда большой золотой, волшебный рубль. И протянула его старушке.

И старушка взяла рубль, и тут же Лёля зажмурилась. Страшновато было увидеть, как старый человек становится молодым.

• Предыдущая
• 11/19
• Следующая