Бывший Булка и его дочь - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 36
- Предыдущая
- 36/46
- Следующая
Бывший Булка молчал, не зная, что ответить, только внутренне как-то подобрался. Павел потушил сигарету.
– Значит так, Николай Петрович, дня через три-четыре буду тебе делать операцию.
Бывший Булка вздохнул и невольно задержал дыхание.
– Риск существует. Но без операции тебе дальше пропуска нету, понял?.. Облучать – это уже, как говорится, мимо денег. Наш… – он сделал движение, словно разглаживая пышные профессорские усы, – того же мнения…
Бывший Булка кивнул.
– Операция твоя не из самых сложных. В чём риск? В том, что какая-то частичка… останется. Я её не увижу, понимаешь? Клетка, одна клетка оторвётся… А твоя задача: все свои защитные реакции ощетинить… Ты человек толковый… Подумай над этим – сурово, но без истерик.
Бывший Булка кивнул, да так и остался сидеть с опущенной головой.
– Мне тут твой приятель звонил… Успенский, кажется, да? Есть у тебя такой? "Я, говорит, его товарищ…"
Ужасно приятно стало от этих слов!
– Ну и, в общем, сказал: "Это, говорит, мужик-атлант". Потому тебе заявляю: шансов пятьдесят на пятьдесят. Как на дуэли! Что от меня зависит, сделаю. Что от тебя – будь любезен!
Бывший Булка встал.
– И о профессии подумай…
– В смысле?!
– В смысле… Весьма возможно, что будет отекать правая рука. Плюс ограниченный диапазон движений.
* * *
Он вошел в палату, лёг, отвернулся к скучно-синей больничной стене. В этой позе умерла его мама – отвернувшись к больничной стене… На какой-то вопрос Старика ответил: "Голова болит".
Атлант… Ну давай, собирайся с духом… Однако ему было всего лишь страшно. Я должен жить, говорил он себе. И чувствовал искусственность этих слов, чувствовал, что ему страшно.
Он никак не мог представить, что вот и его не будет. То был-был, а потом не будет…
Ему было страшно, и поэтому он хотел жить. Но ведь это его не мобилизует. У страха глаза велики, а силы маленькие.
Вдруг он сообразил… Я боюсь, что меня не будет, а ведь меня так и так не будет. Прежнего меня, Филиппова Николая Петровича, не будет! Теперь уж всё! Раз я не смогу больше слесарем-сборщиком…
Он всегда любил свою работу. Но только теперь понял, чего лишается. Нестерпимо ему захотелось хоть недельку ещё походить на завод прежним Колей Филипповым. Не выходило недельку даже чисто теоретически: до операции четыре дня!
И он понял, что никогда не вернётся в свой цех. Если даже и придёт туда, то уже другим человеком: Филиппов был работяга – золотые руки, а этот… И тогда он подумал: ну, значит, пусть я умру. Я всё сделал, что мог. А больше не могу. Ни кладовщиком, ни сторожем, ни даже директором ему быть не хотелось. А слесарем-сборщиком не давала судьба…
Чушь какая – судьба! А ведь правда: именно судьба, она виновата, а я не виноват ни в чём…
Некоторое время он лежал, как бы уже всё решив. Рассматривал старые царапины на стене – непонятные какие-то иероглифы. Их оставили прежние больные. Кто они были, что с ними случилось потом, Бывший Булка не знал и знать не мог.
На секунду подумал: надо и ему оставить тут свой знак. Однако он не сделал этого – сейчас же вспомнил, что отучал от таких дел Лидку. И отучил!..
Так Бывший Булка стал думать о своей Лиде. Впрочем, он обязательно бы стал думать о ней… через полчаса, через час – обязательно!.. Разве я сделал всё? Всё, что мог? Всё, что обязан перед Лидкой? Рак – ну конечно, тут никто не виноват. А Лидка-то меньше всего! Сам уж как хочешь, но хотя бы для неё ты обязан поймать ту шпионскую клетку.
Он подумал, как Лидочке нелегко жить именно сейчас. Из-за Маринки… Маринки… А сам-то я люблю её?
Да, он её любил. Не так, как мог бы любить Женю, но… Стоп! Ты говоришь: не так? Любил её не так?..
И понял: слишком много прощал! Думал втайне от себя: "А! Неважно! Всё равно! Всё равно это Маринка, а не Женя…" Значит, в Маринкином характере есть и моя вина?
Ему вдруг вспомнилась поразившая его передача по телевизору – про австралийских аборигенов, кажется. Их оттеснили в самые дрянные места. И от этого, наверно, у них появилось какое-то невероятно наплевательское отношение к своей жизни. Так живут на вокзале: можно и на полу переспать, можно и плюнуть куда попало, можно и урну под голову – неважно, ночь перекантовался – и до свидания! А эти так жили всегда…
Теперь он подумал: неужели и я так жил?!
Не так, конечно. Но в чём-то похоже…
Значит, он обязан был остаться не только чтобы Лидке помочь вырасти, не только чтобы Маринку на ноги поставить, но чтобы и самому… Чтобы и самому стать человеком!
Нет, не всё ты сделал, Филиппов. Так что работай, старайся, выздоравливай…
Он встал, открыл свою тумбочку, взял двушки. Представил себе: вот наберёт номер и спокойно-спокойно, будто ни в чём не бывало: "Попросите Филиппову… Маринчик! Привет, это я…"
Глава 9
Она была совершенно одна и совершенно свободна. Шёл четвёртый день весенних каникул, было довольно раннее утро – для каникул, конечно: девять часов тридцать пять минут.
Полчаса назад она встала. Но ещё не завтракала: пошла в ванную, умылась, почистила зубы да и застряла перед зеркалом.
Чуть прищурившись, она внимательно смотрела на себя, чуть прищурившуюся и с внимательными глазами.
Ей вспомнилась Надя Старобогатова. Когда-то давно, кажется на море, – ну конечно, на море, а где же ещё! – так вот Надя сказала однажды… Они о гаданье заговорили – цыганку встретили и заговорили. Словно все цыганки непременно должны гадать!.. Ну, неважно.
И Надя говорит (причём так серьёзно), что линии на руке одни бывают плохо прочерчены, другие хорошо. Но всё равно по ним узнать кое-что можно.
А Лиде странно сделалось: "Ты разве в это веришь?" Надя в ответ одно плечо неопределённо так подняла…
Теперь, глядя на себя, Лида вдруг подумала – и ей жаль стало, что Наде этого уже не скажешь! – она подумала: а может, лучше гадать по морщинам на лице? Морщины уж не наврут… Она сейчас увидела у себя меж бровями бледный восклицательный знак – морщинку.
Морщины. Считается, их нет у… ну, у детей.
Но они есть!.. Если приглядеться.
* * *
Так утро и промелькнуло: в неодетом, непричёсанном хождении по запущенной квартире. И вот теперь ей приходилось торопиться. Она опаздывала на свидание. Вернее, её позвали в кино. Но ведь потом погулять всё равно хоть немного, а придётся. Значит, свидание и есть.
Она торопилась и в то же время ей не хотелось торопиться. Потому что свидание было с тем самым малозначительным типчиком, которому даже имени нет в этой книжке (и который – помните? – преследовал однажды в парке её отца, Бывшего Булку). Но столько раз она его обманывала и унижала, а он, пообижавшись недельку, так преданно продолжал к ней приставать, что, когда он позвонил в очередной, сто тысяч восемьсот сорок девятый раз, Лида наконец сказала, что ладно, хорошо, только ненадолго. Долго она и вправду не могла, потому что ей сегодня надо было идти к батяньке.
Она оделась, последний раз глянула на себя в зеркало -порядок! И даже с некоторым запасом времени, что тоже было совершенно ни к чему, вышла из дому.
Она спускалась по лестнице, сердце подпрыгивало в такт шагам – она немножечко волновалась. И в то же время её тревожила смутная скука. Ну зачем ей нужен этот мальчишка! Доброта иной раз тоже до хорошего не доводит…
Надя…
Сперва она подумала: господи, бывает же так – вылитая Надя Старобогатова… Потом увидела, поверила глазам своим: да это Надя и есть!
Она сидела, уставив на Лиду свои могуче вооружённые, но всё равно слепые глаза. Сидела на подоконнике между первым и вторым этажом, а Лида стояла на пролёт выше.
- Предыдущая
- 36/46
- Следующая
