Записки десантника - Золотарь Иван Федорович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/52
- Следующая
Не долго думая, зарядили орудие и навели на видневшуюся неподалеку эсэсовскую казарму. На всякий случай отошли от танка, и Борис дернул за привязанный к замку шнур электропровода. Раздался выстрел. Снаряд угодил под окно казармы, и через минуту из нее выскочили перепуганные эсэсовцы, забегали по площадке. Зарядили еще. Второй снаряд разорвался рядом с казармой. Неизвестно, как долго бы еще стреляли будущие партизаны, — снарядов было много. Пыл самозванных артиллеристов охладили пулеметные очереди со стороны казармы…
В течение месяца группа распространяла по городу сводки Совинформбюро. И вдруг удар — арестованы и расстреляны радист группы Ковалев и патриотка Шершнева. Юные подпольщики растерялись. Но тут снова вмешался Аникушин. Он собрал молодежь на явочной квартире и связал ее с директором Борисовского стеклозавода Лазовским.
Обращаясь к ребятам, Лазовский сказал:
— Нам известно, что у вас в землянке хранится двадцать ящиков с гранатами. Их надо перебросить в город. Я выделю вам заводскую подводу, вы погрузите в нее ящики, сверху наложите дров и привезете все это ко мне на завод.
Гранаты были доставлены, и Аникушин дал ребятам новое задание: разведать подходы к захваченному гитлеровцами складу взрывчатки.
И вот ночью Борис, Николай и Артур — тут они впервые выступили втроем — подползли к хранилищу, через окно проникли в дом и вынесли в обшей сложности более десяти килограммов взрывчатки.
Фашисты распространили по городу и окрестным селам слухи о взятии Москвы. Аникушин написал по этому поводу сатирический плакат с изображением огромного кукиша. Плакат ночью был укреплен на одном из городских зданий рядом с портретом Гитлера, да так удачно, что кукиш был направлен под самый нос фюреру. Плакат все утро висел на людном месте и ободрил многих борисовчан. Аникушин дает задание Николаю нарисовать побольше таких же плакатов и с помощью товарищей расклеить их по всему городу вместе с очередными сводками Совинформбюро. Удалось и это.
Гестаповцы в ярости охотятся за теми, кто был замечен у сводок и плакатов. Тогда молодые патриоты меняют тактику: распространяют листовки по дворам, забрасывают их за проволоку в лагерь военнопленных, разносят по окрестным деревням. Тут Николай надеялся встретиться с партизанами. Вот что он записал по этому поводу в тетрадь:
«Распространив сводки среди колхозников в селе Корсаковичи и в деревне Лисино, я пошел в Паликовский лес. Ноги проваливались в ледяную болотную воду, покрытую толстым слоем выпавшего за эти дни снега, брюки до колен обледенели и превратились в звенящие трубы. Весь день проблуждал я по лесу, выходил на озеро, устал, проголодался, но так никого из партизан и не встретил. С наступлением сумерек я направился в село Боровляны к своему дяде Копытку. Сутки пробыл у него и распространил несколько рукописных листовок. А на рассвете следующего дня в село приехали гитлеровцы. Они установили в центре села репродуктор и начали громко передавать последнюю новость: «Москва взята немецкими войсками». Но колхозники уже знали, что это вранье».
Закончив чтение записей за 1941 год, беру следующую тетрадь, датированную 1942 годом. Вот наиболее примечательные из нее строки:
«13 апреля. Ухожу к партизанам. Причина: каратели схватили в селе Корсаковичи моего двоюродного брата Костю. В последний раз мы были у него с Борисом, распространяли сводки. Кто-то донес. Сейчас Костя сидит в борисовской тюрьме. Уверен, что он не выдержит, выдаст. Я его знаю, трусоват. Лазовский согласился, что в городе нам оставаться опасно. Он сказал: «Через день-два мы направляем в партизанский отряд Большакова группу военнопленных. С ними уйдете и вы».
17 апреля. Вернулись. Трое суток проблуждали по болотам в поисках партизан. Сначала ехали на грузовой машине (машину угнал с электростанции шофер из военнопленных), а когда бензин кончился, машину сожгли и пошли пешком. В лесу заблудились; начали, голодать, чуть не попали в руки карателей. Военнопленные решили пробиваться на восток, к линии фронта, а мы втроем — обратно в Борисов.
18 апреля. Через Лазовского узнали, что Костя хотя и не выдал нас, но поступил в полицию и, как самый последний подлец и малодушный трус, согласился работать у фашистских карателей. Ну подожди же, продажная шкура!
20 апреля. Дела плохи. Гитлеровцы дознались, что на машине, угнанной с электростанции, ехал в кабине рядом с шофером Борис. Медлить нельзя…
21 апреля. Борис с матерью и сестрой бежал из города. Мне и Артуру опасность пока не угрожает. Мы находились в кузове, и никто нас не видел. По совету Лазовского мы остаемся в Борисове, чтобы продолжать борьбу. Я буду действовать под видом «свободного художника», а Артур пойдет работать слесарем на авторемонтный завод…
26 апреля. Целыми днями я брожу с ящиком в руках по городу или сижу на берегу реки и пишу портреты с немецких солдат и офицеров. Обо всем, что услышу, доношу Лазовскому…
28 апреля. Новая беда. Только что узнал от Люси Чоловской, что гестаповцы арестовали Артура. Бегу сообщить Галковскому…
30 апреля. Переселился на время к Барауле. Второй день никуда не показываюсь…
2 мая. Что делать? Приходил отец и сообщил: меня требуют в гестапо. Отец сказал гестаповцу, что я рисую портреты с «господ немцев» и подолгу не бываю дома. Отец стал уговаривать меня: «Шимаиского (это наш сосед, механик электростанции) тоже вызывали в гестапо. Допросили и отпустили. Отпустят и тебя. Надо явиться, а то и себя и нас загубишь».
Чтобы успокоить отца, я пообещал ему вернуться домой…
5 мая. Узнал у Шиманского, зачем его вызывали. Оказывается, по делу угона автомашины. Гестапо все еще разыскивает Бориса. Ищите ветра в поле! Но как же все-таки быть? Идти или не идти?
7 мая. Сходил! Закрыл тельняшкой татуированный на груди портрет Ленина и пошел. Ну и ну! Даже сейчас жарко! Допрашивал какой-то старый полковник.
— Где работаешь?
Переводчик хотел было перевести вопрос, но я поспешил сам ответить по-немецки: «Работаю, — говорю, — свободным художником, рисую портреты с господ офицеров за сигареты и хлеб».
Полковник удивился: «Где, — спрашивает, — научился говорить по-немецки?» — «В школе, — отвечаю, — а сейчас совершенствуюсь в произношении слов». — «Похвально, похвально, молодой человек. Об угоне автомашины с электростанции ты что-нибудь знаешь?» — «Это у Шиманского? Как же, знаю. Его жена, моя соседка, рассказывала, что шоферы украли у ее мужа на электростанции автомашину, уехали на ней в лес, машину сожгли и удрали. Вы вызовите Шиманского и допросите его, он все знает». — «Ну, а Бориса Качана ты тоже знаешь?» — «Знаю, — говорю, — хорошо, вместе с ним до седьмого класса, учился. До войны мы с ним занимались еще в кружке по боксу». — «Когда ты его видел в последний раз?» — «Точно, — говорю, — не помню; недели две назад видел его на улице».
Полковник сказал, что я должен помочь гестапо в поимке Качана. Я согласился. (Бориса-то ведь давно уж нет в городе.) Ну, с тем меня и отпустили…
12 мая. Очевидно, об уходе Бориса в лес стало известно гестапо. Меня оставили в покое. Я снова веду «безобидный» образ жизни «свободного художника».
12 июня. Все рухнуло! Кто-то предал Лазовского и другого партийного руководителя — Долгалова. Оба арестованы…
13 июня. Что делать? Надо бежать к партизанам. Теперь я точно знаю, что на Палике действует отряд Дяди Коли. К нему недавно присоединились со своими людьми Большаков и Аникушин. Там должен быть и Борис. Надо во что бы то ни стало установить с ними связь…
20 июля. Наконец-то! Сегодня сбылось мое желание! Утром через связную Веру Вербицкую меня вызывали в отряд. Я встретился с начальником штаба отряда Большаковым и с начальником разведки Рудаком. Они подробно расспросили меня о моих делах в городе. Рудак особенно интересовался моей работой под видом «свободного художника», а потом сказал: «Попытайся пробраться в военный городок Ледище. По некоторым нашим данным, там скрыта фашистская разведывательная школа. Надо уточнить».
- Предыдущая
- 7/52
- Следующая
