Разноцветные континенты (С иллюстрациями) - Алексеев Валерий Алексеевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/31
• Следующая

- Мы просто люди,- мрачно сказал Борька, потому что Мантисса ждала ответа.

Такой у нее был способ выматывать: ждать ответа там, где ответа не может быть.

- В школе просто людей не бывает, - возразила Мантисса. - Есть активисты, есть отличники, есть хорошисты и есть никчемные люди. Возьмем хотя бы вас, Ильинский Сергей.- Мантисса сняла очки и посмотрела на меня в упор. Без очков она выглядела куда моложе и симпатичнее. - Ну, что вы такое, а? Что вы даете классу?

Даже для спасения жизни я не смог бы ответить на этот вопрос: я просто не понимал, к чему Мантисса клонит.

- Это надо у класса спросить…- буркнул Борька, но я ткнул его кулаком в бок, и он замолчал.

- Не нужны вы классу, Ильинский, - притворившись, что не слышала, ласково сказала Мантисса. - И Лахов не нужен, и без Мокеева, - она надела очки и уставилась на Шурика так, как будто видела его впервые,- и без Мокеева класс вполне обойдется. Хотите знать, почему?

Мы смотрели на нее исподлобья и молчали.

- Так хотите или вам все равно? - настаивала Мантисса.

Не дождавшись ответа, она вздохнула, полезла в портфель и принялась рыться в своих бумагах.

- Потому что вам не дорога честь коллектива.

Ну, уж тут-то мы совсем сникли. Такие фразы- как липучка для мух: прилипнешь к ним и будешь жужжать весь день, так и не сдвинувшись с места.

- Вы прекрасно знаете, что наш класс один из лучших в районе,- не прекращая своих поисков, озабоченно говорила Мантисса. - Мы не так уж далеки от того, чтобы стать самыми лучшими, то есть занять первое место по успеваемости, активности и дисциплине. С успеваемостью у вас пока все в порядке, и я рада, что вы не даете оступиться Мокееву. Дисциплина в последнее время тоже наладилась, - Мантисса испытующе взглянула на нас сквозь очки, и я подумал: неужели нашли-таки Борькину расческу? - а вот активность ваша… - С горестным вздохом Мантисса положила перед нами на первую парту раскрытую тетрадь: - Посмотрите сюда, здесь как на ладони ваше общественное лицо.

Думается, комментарии излишни.

Общественное лицо представляло собой двойной листок в клетку, на котором по вертикали были написаны фамилии, а по горизонтали - виды выполняемых работ.

Набор нагрузок был невелик: стенгазета «Родная школа», стенгазета «Наш класс», стенгазета «Крокодильчик», группа инструкторов, группа фотомонтажа и концертная бригада. Рядом с каждой фамилией в соответствующей графе стоял аккуратный крестик, иногда два крестика, реже три. Только наши фамилии оставались без крестиков, тут Мантисса была совершенно права.

- Теперь вы поняли, - помолчав, сказала Мантисса, - что коллектив не простит вам, если мы уступим первое место? В нашей школе у нас нет соперников, это правда…

Ну еще бы: Мантисса еще год назад разбросала по окрестностям всех наших двоечников и хулиганов. Трое в «Б», двое в «В», двое в «Г» и еще четверо перешли в другую школу.

- Но вот в двести девяносто второй «А» класс имеет стопроцентную, как и у нас, успеваемость. Так что нам по этому показателю их уже не обогнать.

«А может, попробуем?» - подумал я, но промолчал.

- Мы нащупали их слабое место, - с жаром продолжала Мантисса, - треть учеников у них совершенно не охвачена поручениями. А у нас, как видите, почти каждый второй несет по две, а то и три нагрузки. И только вы - как омертвевшая ткань на теле класса…

- Да ничего не омертвевшая!- обиделся Борька. - Подумаешь, дело какое!

- Он притянул к себе тетрадь. - Мы хоть сейчас найдем себе нагрузку, если за этим дело стало.

Шурик подсел к нам за парту, и мы склонились над тетрадью. Перспективнее всего был хоркружок. В крайнем случае, там можно подвывать и без голоса. Но хоркружок был забит до отказа. Я никогда не думал, что у нас такой голосистый класс. Драмкружок не подходил: все роли в «Горе от ума» были уже разобраны, а затевать ради нас новый спектакль никто не станет. В стенгазете «Наш класс» трудилось семь человек- то есть каждый пятый, а поскольку рисовал и писал всю газету один Гугуев, нам было стыдно туда проситься.

Газета «Крокодильчик», хотя в ней числилось пять сотрудников, существовала лишь в воображении Мантиссы,и виноваты в этом были косвенно мы: я предложил назвать наш сатирический листок «Розочкой», и Борька уже нарисовал шапку первого номера (ярко-красный злорадный цветок с длинными кривыми шипами), но Мантисса вмешалась и отменила название по причине его нездоровой сентиментальности. Поскольку Мантисса осталась непреклонной, класс обходится с тех пор без своего сатирического органа.

Группа фотомонтажа меня устраивала больше всего: работа тихая, сидячая, располагающая к размышлениям. Идея Мантиссы была подготовить монументальное полотно на тему «Широка страна моя родная». На каждое слово- картинка.

Допустим, «Широка»- картина Шишкина «Рожь», «страна»- карта строек пятилетки, «моя»- вид на нашу школу, «родная»- мама с малышом. Дальше первой строки дело не пошло: монтажники споткнулись на слове «много». В разгар творческих споров к ним явился Борька Лахов и сразу раскидал всё по местам: «Много»- первомайская демонстрация, «в ней»- картина Пименова, кажется, «По Москве», ну, а «лесов, полей и рек» любой дурак может наклеить.

На слово «я» он, не задумываясь, предложил свое фото. От этих идей монтажники смутились и пребывали в смущении очень долго, пока на них случайно не набрел сам директор школы. Он просмотрел все, что было сделано, удивился, а удивившись, попросил работу эту прекратить навсегда. Так что группа монтажников работала, но не действовала, чем Мантисса была очень огорчена.

- Может, нам в инструктора податься? - робко сказал Шурик.

- Инструкторов у нас и так достаточно, - устало ответила Мантисса. - Все хотят малышами командовать, и никто не хочет нужное дело делать. Вот, например, «Клуб любителей шутки»- у меня пустует эта графа. Ребята вы остроумные, веселые. Организуйте клуб, как в двести девяносто второй.

- Это что, из «Крокодила» анекдоты вырезать? - уныло спросил Шурик, и по реакции Мантиссы мы поняли, что он как в воду смотрел.

- Ну хорошо, - сухо сказала Мантисса. - Я вижу, трудно вас чем-то заинтересовать. Предлагайте сами, я слушаю.

Это был ход наверняка. Как будто мы никогда ничего не предлагали! Да мы всю жизнь только этим и занимаемся. Клуб «Галактика» не пошел: слишком много лампочек понадобилось на звездное небо, и завхозу это дело не понравилось.

Газета «Антимир», где все наоборот, чтобы ни одного слова правды, тоже наша идея. О «Розочке» тем более нечего говорить. «Какие-то идеи у вас все набекрень, - сказала нам однажды Мантисса. - Нет чтобы предложить что-нибудь существенное: «Клуб русской лирики восемнадцатого века», например. Было бы очень интересно: ведь мы ее так плохо знаем. Нет, все их тянет в какое-то прожектерство…»

Мы, видимо, слишком долго молчали, и Мантисса покраснела от негодования.

- Эх вы!.- вздохнула она наконец и встала.- Противно с вами разговаривать! Ничего не делают, ни о чем не думают, ничего не хотят…Идите, механические вы граждане…

- Давайте кинем в шахматишки,- потягиваясь, сказал Борька.- А то ведь сдохнуть можно от безделья. Слышишь, Шурка? Разок тебя обштопаю - и тебе полезно будет, и мне приятно.

- Ладно, - согласился Шурик. - Играем на жвачку.

Сказал- и посмотрел на меня. Я медленно поднял глаза. Шурик, скромненький, тихий, в Борином старом костюмчике, встретил мой взгляд и завял.

Стало тихо. Я встал с кресла, подошел к книжным полкам, нашел «Виды Исландии» и начал рассматривать.

- Ладно, - сконфуженно сказал Шурик, а я стоял к нему спиной, - не на жвачку. Пусть тот, кто проиграет, выйдет на балкон голышом и прокричит: «Я Тутанхамон!»

- Иди ты, холодно,- поежился Борька.- Лучше на жвачку.

Я сел от них подальше, на диван, загородился книгой. Мне очень это дело не нравилось. Если Шурик и был человеком второго сорта, то только для Борьки, не для меня. Он был довольно хилым, низкорослым, страшно ленивым, отчего и в школе с трудом «успевал», и мы с Борькой по всем статьям его опекали. Самой судьбой ему предназначено было стать у нас мальчиком на побегушках, но он не стал. Даже Борька не осмелился бы им помыкать. И не только потому, что я не позволил бы. Имелось в Шурике что-то такое, что в старину называли «божьей искрой». Никто так не умел рассказывать, как Шурик: из ничего, с пустого места, с одной-единственной фразы. «В четыре часа утра к острову прокаженных медленно подошла тяжело груженная шхуна»,- начинал он вялым, сонным голосом, и десять вечеров подряд мы слушали, затаив дыхание, историю, вся прелесть которой была в том, что Шурик сам не знал, чем кончится следующая глава. Борька слушал его очень ревниво, раздражался, когда концы не сходились с концами, - впрочем, придирки его были мелочными, у Шурика все сходилось само собой. Я был уверен, что в нем сидит гений, и больше всего меня огорчала полнейшая Шуркина беспринципность. Он брал у Борьки деньги, побрякушки, мог взять что угодно, ему на гордость и достоинство было совершенно наплевать. Впрочем, меня он еще немного стеснялся.

• Предыдущая
• 2/31
• Следующая