В тисках. Неприкасаемые - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 61

Эрве: О! Это был замечательный человек! (Спасибо, Эрве. Хотя вряд ли я был настолько уж хорош.) Активный, трудолюбивый. Повсюду с книжкой. Правда, подверженный резким скачкам настроения. И склонный к крайностям. (После таких слов я едва сдержался, чтобы не выскочить из постели и не накричать на него. Какого черта он вмешивается в то, что его совсем не касается?)

Элен: И что нам теперь делать, как вы думаете?

Эрве: Нужно постараться вытащить его из этого упадочнического настроения. И обязательно чем–нибудь занять. Вы способны повлиять на него?

Элен: Да, немного, как мне кажется.

Эрве: Тогда убедите его согласиться на любое место. (Тоже мне, нашелся добрый апостол! Почему бы мне тогда не устроиться сторожем в городском саду, раз такое дело!) Главное — это поскорее отвлечь его от мрачных дум, по крайней мере, мне так кажется, хотя, конечно, я не врач. А потом мы отыщем ему что–нибудь получше, более подходящее. Но вначале нужно добиться, чтобы он выходил на улицу, чтобы к нему вернулись прежние привычки. И помните, вы не одиноки. Я рядом, с вами.

И всегда готов, не так ли! Он все тот же славный скаут, что и прежде. Они отошли к прихожей, и несколько их фраз я не услышал. Когда же Элен вернулась, она наклонилась ко мне и, поцеловав, сказала:

— Больше не ссоримся. Он очень хороший советчик, Эрве. По его мнению, ты должен согласиться на любую работу, какая бы ни подвернулась, а потом уже найдем тебе по душе.

Я не осмелился ответить: «Очередная анонимка заставит меня снова уйти“. Меня растрогала прежняя нежность Элен, ведь наша ссора медленно убивала меня. Короче, мы вновь занялись поисками моей работы. Небольшие объявления. Национальное бюро по трудоустройству. Я хожу туда регулярно, поскольку таким, как я, словно ссыльным преступникам, необходимо постоянно отмечаться. В лицее Шарля Пеги тишь да благодать. Мой зловещий Ворон не подает больше признаков жизни, с тех пор как ему стало известно (но каким образом?), что я ушел с работы.

Элен молится. Вы молитесь. Поживем — увидим. Я не говорю еще, что вновь забрезжила надежда. Но ждать следующего дня стало немного легче.

До свидания.

Верный вам

Жан Мари».

* * *

— Мать дома?

— Нет. Отправилась на похороны. У нас куча всяких двоюродных родственников, можешь представить, что такое большая семья.

— Как себя чувствуешь?

— Не блестяще. Хуже стало. Еле переставляю копыта. Но должен пойти на поправку.

Ронан отводит Эрве в гостиную.

— А ты? Что–то я тебя давно не видел.

Эрве кладет на журнальный столик пачку сигарет и зажигалку.

— Трудился, старик. Хочется, чтобы мое туристическое бюро заработало уже этим летом. Вот и приходится, понимаешь, суетиться.

— И что, у тебя нет ни одной свободной минуты? Извини, но мне нечем тебя угостить. У нас тут сплошная минералка. Если хочешь, то пожалуйста… Нет? В самом деле? Я украл у тебя сигарету. Уйдешь, я проветрю. Правда, мать все равно мигом унюхает, можешь не сомневаться. Ничего, скажу, с улицы натянуло. Она подозрительная, как не знаю кто, но обмануть ее пара пустяков. Как там поживает чета Кере? В последний раз, когда мы с тобой встречались, он вроде бы поступил на службу в какое–то частное заведение… Нет, погоди, его оттуда попросили, так ведь.

— Будто не знаешь, — ухмыльнулся Эрве. — Ты же к нему как банный лист привязался. Все верно, его недавно уволили. Я же тебе звонил.

— Да что ты говоришь! — с иронией в голосе изображает удивление Ронан.

— Не совсем так, — поправляется Эрве. — Он ушел оттуда по собственному желанию. Если это, конечно, можно назвать собственным желанием. Тут ведь без тебя явно не обошлось, припомни–ка.

Ронан умиротворяюще взмахнул рукой.

— Ладно, ладно! Если ты настаиваешь. Просто, видишь ли, захотелось предупредить человека. Директор имеет полное право знать, что у него за работник. А уж если Кере вздумалось после этого навострить лыжи, то это его личное дело. Только не устраивай мне сцены, мучаясь угрызениями совести. Я не просил тебя служить мне почтальоном.

— А я бы, скорее всего, отказался.

— Так я и подумал. Поэтому предпочел отправить письма прямо отсюда. Как говорится, от производителя на стол потребителя.

— Письма?! — восклицает Эрве. — Ты несколько послал?

— Два. И сам их опустил.

— Чтобы уж точно не промахнуться?

— Ага! Как на охоте. Пиф–паф! Да что такого случилось? Он опять без работы? Пора бы и привыкнуть, скажешь нет? Да ничего ужасного. Безработица — обыкновенная болезнь, как и всякая другая. Вот проведи он десять лет в тюряге, подобно мне, тогда другое дело, мог бы жаловаться. А потом, в конце концов, я ведь тоже без работы. Смешно тебе, да?

— Это разные вещи, — пытается возразить Эрве.

— Ах вот как ты считаешь! Тогда подскажи, где мне устроиться с моей тюремной ксивой.

— Да всем известно, какое у вас состояние.

Ронан оборачивается к портрету отца — медали, фуражка с кокардой, гордый вид — и по–военному козыряет.

— Твоя правда, — признает он. — Накопил деньжонок, старый хрен. Да только в своей неуемной любви к Республике навкладывал куда попало, и с тех пор нас порядком подкорнали. Лучше бы шлюху взял на содержание.

— Не стоит так волноваться, — шепчет Эрве.

— А я вовсе и не волнуюсь. Просто говорю, что нечего Кере особенно плакаться.

— Посмотрел бы ты на него, не стал бы такое говорить. Исхудал весь. Одежда висит как на вешалке. А его новая работенка вряд ли ему поможет.

Ронан схватил Эрве за руку, он часто так делал, когда был чем–то сильно взволнован.

— Какая работенка? Погоди, дай–ка мне еще одну сигаретку. Тебя сегодня убить мало. Каждое слово приходится клещами вытягивать. Что за работенка?

— Это Элен…

— Уже Элен, быстро ты! — перебил друга Ронан.

— Так проще. На ее работе только ведь и делают, что языками чешут, вот она и узнала, что некий служащий отдела похоронных принадлежностей ушел на пенсию.

— Ты чего, да мне начхать на это!

— Но это и есть его новая работа! Он служит распорядителем.

— Что?! Тем типом в черном, который выстраивает родственников и… потом… Шутишь?

— Вовсе нет. Кере согласился.

От приступа безумного смеха Ронан едва не согнулся пополам. Он хрипит, будто задыхается, и лупит себя кулаками по ляжкам.

— Ну, умора! Ты небось вздумал наколоть меня.

— Честное слово.

Наконец Ронан выпрямляется, утирает глаза рукавом и, немного успокоившись, говорит:

— Если вдуматься, то это именно то, что ему нужно. Пусть помаленьку привыкает. Ты видел его в деле?

— Нечего ржать тут, — раздраженно отзывается Эрве. — Эта новая работа у него в печенках сидит. Вначале он наотрез отказывался. И ей–богу, я его хорошо понимаю.

Ронан напускает на себя оскорбленный вид.

— Нет плохих работ, — проникновенным голосом произносит он. — Ты что–то вдруг снобом заделался. Я, например, был бы счастлив поработать распорядителем в похоронном бюро.

Ронана сотрясает новый приступ смеха.

— Я не виноват, — говорит он, отсмеявшись. — Но разве не потеха? Я будто воочию вижу, как он склоняется в глубоком поклоне, шаркает ножкой… Пожалуйста, сюда, мадам… мсье… Следуйте за мной… Он, похоже, попал в свою стихию, парень.

— У тебя что, сердца нет? — не выдерживает Эрве.

Лицо Ронана заметно мрачнеет.

— Никогда больше не употребляй подобных слов, — шепчет он. — Ты сам не понимаешь, что говоришь.

Он встает и обходит гостиную, как больной в приемной зубного врача, пытающийся забыть о боли. Потом возвращается и садится.

— Ладно. Рассказывай дальше. Я слушаю.

— Мне больше нечего рассказывать. Мне кажется, он там долго не протянет, только и всего.

— Да что ты в самом деле, кланяйся себе перед покойничком, поклоны бей, тут семи пядей во лбу иметь не надо.

— Да, но ты подумай об унижении.

— По унижению — это я собаку съел, забыл, что ли? Ладно, проехали. Где он там устроился? В какой фирме, я хочу сказать? В Париже не одно ведь похоронное бюро.